о фраппировано - это уж точно. Милорд изменился в лице, миледи  сделалось
дурно, а сэр Томкин, выхватив шпагу из ножен, поклялся, что останется предан
ей до последней капли крови!
     - Однако, - возразила наша баронесса, - странно, что герцогиня со  мной
ни словечком не обмолвилась об этой истории; не думаю, чтобы у ее  светлости
вдруг завелись от меня секреты. Со своей стороны могу лишь сообщить - и  это
уж истинная  правда,  -  что  наутро  герцог  троекратно  воззвал  к  своему
камердинеру: "Джерниган! Джерниган! Джерниган! Дайте мне мои подвязки!"
     Но я забыл упомянуть о весьма нелюбезном  поведении  мистера  Берчелла,
который во все время разговора сидел лицом к камину  и  после  каждой  фразы
приговаривал: "Чушь!" - производя этим самое неприятное действие на всех нас
и мешая разговору расправить крылья и воспарить под облака.
     - К тому же, душенька Скеггс, - продолжала баронесса, - об  этом  ровно
ничего не говорится в стихах доктора Бердока, которые он  сочинил  по  этому
случаю.
     - Чушь.
     - В самом деле, удивительно! - воскликнула мисс Скеггс. - Ведь он пишет
для собственной забавы и поэтому обычно ничего но вычеркивает.  Может  быть,
ваша честь позволит мне взглянуть на стихи?
     - Чушь.
     - Ах, душенька, - возразила баронесса, - неужто вы думаете, что я стану
таскать их с собой? Хотя, по правде сказать, они прелестны, а уж я как-никак
кое-что в этом деле смыслю. Во всяком случае, я знаю, что  мне  нравится,  а
что нет. Стишки доктора Бердока меня всегда  приводили  в  восхищение.  Ведь
нынче пишут все такое низменное, ничего светского. Он да еще наша  обожаемая
графиня, что живет на Ганновер-сквер, - единственные исключения.
     - Чушь.
     - Ваша честь забывают, - возразила ее собеседница, -  собственные  свои
сочинения в "Дамском журнале". Надеюсь, их вы  не  назовете  низменными?  Но
говорят, что нам предстоит лишиться творений этого пера в дальнейшем. Неужто
это правда?
     - Чушь.
     - Что делать, душенька! - отвечала ее приятельница. - Вы же знаете, что
моя компаньонка выходит замуж за капитана  Роуча,  а  бедные  глаза  мои  не
дозволяют мне писать самой, и вот я ищу сейчас другую. Не так-то легко найти
что-нибудь подходящее, к тому же тридцать  фунтов  в  год  -  вознаграждение
чересчур ничтожное для благовоспитанной девушки из  хорошей  семьи,  которая
умеет читать, писать и держаться в обществе; что же касается наших городских
вертушек, то они несносны.
     - Чушь.
     - И не говорите! - воскликнула мисс Скеггс. - В  этом  я  убедилась  на
опыте. Из трех компаньонок, что мне пришлось сменить за  последние  полгода,
одна не желала, например, заниматься  рукоделием  и  часу  в  день,  другой,
видите ли, двадцать пять гиней в год показалось мало, а третью я  сама  была
вынуждена прогнать, так как мне показалось, что  она  завела  шашни  с  моим
капелланом. Ах, дорогая моя леди Бларни, за добродетель ведь ничего не  жаль
отдать - да где ее нынче найдешь?
     - Чушь.
     Жена моя прилежнейшим образом внимала всему, что  говорилось:  особенно
сильное впечатление произвела на нее  последняя  часть  разговора.  Тридцать
фунтов и двадцать пять гиней в год составляют  ровнехонько  пятьдесят  шесть
фунтов пять шиллингов; и потом деньги эти, можно сказать, так прямо лежат на
дороге - кому надо, тот и бери! Так почему бы им в самом деле не  попасть  к
нам? Она вперила в меня пытливый взор, стараясь проникнуть в  мои  мысли,  я
же, сказать по правде, и сам был того мнения, что две  эти  вакансии  так  и
глядели на моих дочерей. К тому же,  если  молодой  помещик  подлинно  питал
серьезное чувство к  моей  старшей  дочке,  то  здесь  для  нее  открывалась
возможность наилучшим образом подготовиться к ожидавшему ее новому положению
в обществе.
     И вот жена, чтобы нам не пришлось себя упрекать впоследствии в том, что
мы в решительную минуту  сплоховали  и  упустили  такой  прекрасный  случай,
собралась с духом и выступила от имени всей семьи:
     - Прошу прощения за свою смелость, сударыни! - воскликнула она.  -  Мы,
конечно, не имеем ни малейшего  права  рассчитывать  на  такое  счастье,  но
вместе с тем вы поймете родительское сердце - какая мать не  думает  о  том,
чтобы вывести своих детей в люди? Что же касается  моих  дочерей,  то  скажу
прямо: образование они получили изрядное и природой, слава богу, не обижены.
Во всяком случае, в наших краях лучше их не найдете никого:  читают,  пишут,
расходы подсчитывают, владеют иглой в  совершенстве,  вышивают  и  гладью  и
крестиком, всякое рукоделье  знают,  кайму  вам  обошьют  и  фестончиками  и
кружевом, оборки плоить умеют, в музыке толк понимают, могут белье  скроить;
кроме того, старшая силуэты вырезает из бумаги, младшая  премило  гадает  на
картах...
     - Чушь.
     Выслушав красноречивую эту  тираду,  гостьи  погрузились  на  несколько
минут в молчанье; взгляды, которыми они  обменялись  между  собой,  выражали
важность и колебание.  Наконец  мисс  Каролина  Вильгельмина  Амелия  Скеггс
соблаговолила заметить, что, по  ее  мнению  и  насколько  можно  судить  на
основании столь непродолжительного знакомства, наши девицы и в  самом  деле,
быть может, им бы подошли.
     - Впрочем, в делах такого рода,  сударыня,  -  обратилась  она  к  моей
супруге, - необходимо прежде всего навести самые тщательные  справки  и  как
можно короче узнать друг друга. Не подумайте, сударыня, - прибавила она  тут
же, -  чтобы  я  имела  малейшее  сомнение  в  добродетели,  благоразумии  и
скромности ваших дочерей, но подобные дела необходимо вести по  всей  форме,
сударыня, да, да, по всей форме!
     - Чушь.
     Жена от души одобрила такую осмотрительность, говоря, что всю жизнь она
сама отличалась чрезвычайной  щепетильностью;  впрочем,  она  предложила  им
запросить  мнение  соседей  о  наших  дочерях.  Это  предложение   баронесса
отклонила, сказав, что с нее будет вполне достаточно рекомендации ее  кузена
Торнхилла, и теперь все наши надежды мы возложили на него.

ГЛАВА XII
        Судьба словно нарочно подвергает семейство векфилдского священника
        новым унижениям, иная обида хуже горя

     Возвратившись  домой,   мы   посвятили   остаток   вечера   составлению
стратегического  плана,  с  помощью   которого   нам   предстояло   одержать
окончательную победу. Дебора в своих рассуждениях о том, которой из двух  ее
дочерей досталось лучшее место и которой из них суждено  вращаться  в  более
изысканном обществе, проявила немало  тонкости.  Теперь  все  дело  было  за
рекомендацией помещика. Впрочем,  мы  уже  столько  видели  от  него  знаков
дружеского расположения, что с этой стороны  не  ждали  никаких  трудностей.
Даже после того как мы все легли, жена никак не хотела угомониться.
     - А  что,  Чарльз,  между  нами  говоря,  сегодняшний  день  прошел  не
напрасно!
     - Пожалуй! - отвечал я, несколько потерявшись.
     - "Пожалуй"?! Только и всего? -  воскликнула  она.  -  А  я  так  очень
довольна! Вот увидишь - девочки завяжет ценнейшие знакомства  в  столице.  И
если я в чем уверена, так это в том, что нигде, ни в одном городе  мира  нет
такого богатого выбора женихов, как в Лондоне. К тому же, дружок, ты знаешь,
каждый божий день на свете приключаются диковинные вещи. А если знатные дамы
так очарованы моими дочерьми,  что  же  скажут  знатные  джентльмены,  когда
познакомятся с ними! Entre  nous  {Между  нами  (франц.).},  я  должна  тебе
сказать, мне чрезвычайно нравится  леди  Бларни  -  такая  любезная,  право!
Впрочем, я всей душой полюбила и мисс Каролину Вильгельмину Амелию Скеггс. А
все-таки неплохо я их на слове поймала, когда они заговорили о том, что ищут
компаньонок! Признайся, дружок, что я  для  наших  девочек  постаралась,  на
славу!
     - Что ж, - отвечал я, еще не сообразив, как на все это дело смотреть, -
дай бог, чтобы и через три месяца ты могла сказать то же самое.
     К такому способу я прибегал всякий раз, когда хотел поразить жену своей
прозорливостью: если бы поездка девиц увенчалась успехом, возглас мой  можно
было бы толковать как благочестивое пожелание, в противном же случае  -  как
пророческие слова. Однако, как я и опасался, весь этот разговор служил  лишь
прологом к тому,  чтобы  ознакомить  меня  с  новым  планом,  а  самый  план
заключался в том, чтобы - поскольку отныне  нам  предстояло  держать  головы
несколько выше - на ближайшей ярмарке продать жеребца  (он  ведь  все  равно
старый) и купить верховую лошадь, на которой можно было бы ездить в одиночку
и по двое, чтобы не зазорно нам было являться  на  люди  -  в  гости  или  в
церковь!
     Я решительно возражал против этого  проекта,  но  возражения  мои  были
столь же решительно отметены. И по мере того как я  одну  за  другой  сдавал
свои позиции,  противник  мой  наступал,  покуда  наконец  не  вынудил  меня
согласиться на продажу жеребца.
     На другой день как раз открывалась ярмарка, и я думал было  отправиться
на нее сам; но жена уверила  меня,  будто  я  простужен,  и  ни  за  что  не
соглашалась выпускать меня из Дому.
     - Нет, нет, дружочек, - говорила она, - наш Мозес - мальчик  смышленый,
продать ли, купить - все  у  него  превосходно  получается,  -  ведь  самыми
удачными нашими сделками мы обязаны ему! Он берет измором и торгуется,  пока
ему не уступят.
     Будучи и сам изрядного мнения о  коммерческой  сметке  сына,  я  охотно
поручил ему это дело, и наутро сестры уже хлопотали вкруг  Мозеса,  снаряжая
его на ярмарку; стригли ему волосы, натирали пряжки до  блеска,  подкалывали
поля его шляпы булавками. Но вот с туалетом покончено, и он  садится  верхом
на жеребца, положив перед собой  на  седло  деревянный  ящик  для  припасов,
которые ему поручено заодно купить на ярмарке. На нем кафтан из той материи,
что зовется "гром и молния". Мозес давно уже вырос из этого кафтана, да жаль
бросать, - уж очень сукно хорошее! Жилетка его зеленовато-желтая, как пух  у
гусенка, а в косу сестры ему вплели широкую черную ленту. Мы  проводили  его
со двора и долго, покуда он совсем не скрылся из глаз, кричали ему вслед:
     - Счастливого пути!
     Едва успел он  отъехать,  как  явился  дворецкий  мистера  Торнхилла  и
поздравил нас: он слышал, как его молодой хозяин отзывался о нас  с  большой
похвалой.
     Положительно, мы вступали в полосу удач, ибо вслед за дворецким  прибыл
лакей оттуда же, с запиской  к  моим  дочерям,  в  которой  сообщалось,  что
столичные дамы получили от мистера Торнхилла обо всем нашем семействе  отзыв
самый благоприятный и что теперь им осталось всего  лишь  навести  кое-какие
дополнительные справки.
     - Однако, - воскликнула жена, - не так-то, оказывается, легко попасть в
дом к этим вельможам! Зато если уж попадешь туда,  спи  себе  спокойно,  как
говорит наш Мозес!
     Эту остроту  (ибо  жена,  оказывается,  шутила)  обе  девицы  встретили
громким и радостным смехом. Словом, она так была утешена этой весточкой, что
даже опустила руку в карман и выдала гонцу се ((ь с половиной пенсов.
     Казалось, гостям конца не будет - один сменял другого! Следующим явился
мистер Берчелл с ярмарки. Он купил мальчикам печатных пряников на два пенса,
и жена приняла их на хранение с тем, чтобы выдавать каждому по одной буковке
зараз. Дочерям он подарил  по  шкатулочке  для  хранения  почтовых  облаток,
нюхательного табака, мушек и даже денег, буде  таковые  заведутся,  -  жена,
правда, больше жаловала кошельки из хорьковой кожи, ибо они, по  ее  мнению,
приносят счастье, - ну, да это так, к слову  пришлось.  Мы  все  еще  питали
добрые чувства к мистеру Берчеллу, хотя и сердились на него за его вчерашнюю
грубость. Разумеется, мы поделились с ним своей радостью и стали  спрашивать
его совета: хоть мы и редко следовали чужим советам, но советоваться все  же
любили. Прочитав записку, которую нам прислали дамы, он  покачал  головой  и
сказал, что такого рода дела требуют очень большой осторожности.  Сдержанный
этот ответ навлек на него неудовольствие моей жены.
     - Я знаю, сударь, - вскричала она, - что вы всегда рады  придраться  ко
мне и к дочкам моим! Уж очень  вы,  сударь,  осторожничать  любите.  Ну,  да
правду молвить, за разумным советом надо обращаться к тому, кто сам умел  им
воспользоваться.
     - Сударыня, - отвечал он, - мое былое поведение не  является  предметом
настоящей беседы. И хоть это верно, что я в свое время сам не воспользовался
разумным советом, долг мой - давать его всякому, кто в нем нуждается.
     Опасаясь, как бы на  его  слова  не  последовал  язвительный  ответ,  в
котором  недостаток  остроумия  восполнялся  бы  избытком  яда,  я  поспешил
переменить разговор и стал вслух гадать, что бы такое могло  заставить  сына
так долго задержаться на ярмарке, - дело шло совсем уже к вечеру.
     - О сыне не  беспокойся!  -  воскликнула  жена.  -  Кто-кто,  а  он  не
пропадет! Не бойся, он не из тех, что торгуют курами  в  дождливый  день.  Я
сама своими глазами видела, как он заключает сделки, - чудо!  Я  вам  сейчас
расскажу такую историю, что вы животики надорвете. Да вот и он,  ей-ей!  Вот
идет Мозес, пешком, и тащит ящик на своем собственном горбу!
     И в самом  деле  Мозес  медленно  плелся  домой,  обливаясь  потом  под
тяжестью деревянного ящика, который он закинул за  спину  на  манер  уличных
разносчиков.
     - В добрый час, Мозес, в добрый час! Ну, мой мальчик, покажи-ка, что ты
нам принес с ярмарки.
     - Я принес вам себя, - сказал Мозес с лукавой усмешкой,  сваливая  ящик
на кухонный стол.
     - Это-то мы видим, Мозес, - воскликнула жена, - но где же лошадка?
     - Я ее продал, - вскричал Мозес, - за три фунта пять  шиллингов  и  два
пенса!
     - Молодец, мой мальчик! - воскликнула она. - Я знала, что ты их  вокруг
пальца обведешь. Между нами говоря, три фунта пять шиллингов и два  пенса  -
это не так плохо. Дай же их сюда!
     - Денег у меня нет! - отвечал Мозес. - Я пустил их в оборот. -  Тут  он
вытащил из-за пазухи какой-то сверток. - Смотрите! Двенадцать дюжин  зеленых
очков в серебряной оправе и сафьяновых футлярах.
     - Двенадцать дюжин зеленых очков! - повторила жена слабым голосом. -  И
ты отдал жеребца, а взамен привез нам двенадцать дюжин  каких-то  несчастных
очков!
     - Матушка, дорогая! - вскричал мальчик. - Послушайте же разумное слово:
это выгоднейшая сделка, иначе я не стал  бы  покупать  их.  Одна  серебряная
оправа стоит вдвое больше, чем я отдал за все.
     - Что толку в твоей серебряной оправе? - вскричала жена в  исступлении.
- Я уверена, что если пустить их в  продажу  как  серебряный  лом,  по  пяти
шиллингов за унцию, то мы и половины своих денег не выручим.
     - Об этом не беспокойтесь! - воскликнул я. -  За  оправы  вам  и  шести
пенсов не дадут, - это посеребренная медь, а не серебро.
     - Как?! - вскричала моя жена. - Не серебро? Оправы не серебряные?
     - Да нет же! - воскликнул я. - В них не больше  серебра,  чем  в  твоей
кастрюле.
     - Итак, - сказала она, - мы потеряли  жеребца  и  взамен  получили  сто
сорок четыре пары зеленых очков в медной оправе и в сафьяновых футлярах!  Да
провались он пропадом, весь этот хлам! Этого олуха надули - надо было знать,
с кем имеешь дело!
     - Вот тут-то ты, душенька, и ошибаешься, - сказал я,  -  он  совсем  не
должен был иметь с ними дела.
     - Нет, такого дурака повесить мало, - продолжала она. - Что он  вздумал
притащить ко мне в дом! В печку эту дрянь, в печку, да поскорее!
     - Опять, душенька, позволь не согласиться с тобой, - перебил я, -  хоть
они и медные, а все оставим их; лучше медные очки, чем ничего.
     Между тем у бедняги Мозеса  открылись  наконец  глаза.  Он  понял,  что
попался на удочку ярмарочному плуту, который, должно быть, с первого взгляда
угадал в нем легкую добычу.  Я  попросил  его  рассказать,  как  было  дело.
Оказалось, Мозес, продав  лошадь,  пошел  бродить  по  ярмарке,  высматривая
другую для покупки. Там он повстречал человека почтенной наружности, который
пригласил его в какую-то палатку под тем предлогом, что у него якобы имеется
лошадь для продажи.
     - Тут, - продолжал Мозес, - к нам присоединился еще один джентльмен; он
был прекрасно одет и просил  двадцать  фунтов  под  залог  вот  этих  очков,
говоря, что нуждается в деньгах и готов уступить все за треть  цены.  Первый
джентльмен под видом дружеского участия  шепнул  мне,  чтобы  я  не  упускал
такого случая и очки непременно купил. Я вызвал туда же мистера  Флембро,  и
они заговорили ему зубы так же, как и мне, и  вот  в  конце  концов  мы  оба
решили взять по двенадцать дюжин очков каждый.

ГЛАВА XIII
        Мистер Берчелл оказывается врагом, ибо он осмелился дать неприятный
        совет.

     Сколько ни пытались мы  изображать  из  себя  людей  высшего  общества,
ничего не получалось; всякий раз какое-нибудь непредвиденное  и  злополучное
обстоятельство разбивало  все  наши  планы.  Каждое  новое  разочарование  я
стремился обратить на пользу моим  домашним,  ожидая,  что  с  крушением  их
честолюбивых надежд мне удастся пробудить в них наконец здравый смысл.
     - Итак, дети мои, - говорил я, - вы видите, сколь  бесполезно  тянуться
за сильными мира сего и стараться удивить свет. Что получается, когда бедный
человек ищет дружбы богача? Те, от кого он бежит, начинают его ненавидеть, а
те, за кем он гонится сам, презирают его. В неравном союзе  всегда  страдает
слабейший; богатым достаются все радости,  бедным  -  все  неудобства  такой
дружбы. Ну-ка, Дик, мальчик мой, подойди сюда и  расскажи  всем  в  поучение
басню, которую ты прочитал нынче утром.
     - Как-то раз, - начал малютка, - подружились Великан  с  Карликом.  Они
всюду ходили вместе и дали друг другу слово никогда не  разлучаться.  И  вот
они вдвоем отправились искать приключений. Первая их схватка  была  с  двумя
сарацинами и началась с того, что  отважный  Карлик  что  было  мочи  ударил
одного из них. Сарацин даже  не  поморщился  и  одним  махом  отсек  бедному
Карлику руку. Плохо пришлось бы Карлику, да тут подоспел Великан,  и  вскоре
сарацины лежали на поле боя бездыханные. Карлик в отместку отсек  одному  из
убитых голову. Вот отправились они дальше, навстречу новым приключениям.  На
сей раз довелось им спасти красавицу от трех кровожадных сатиров. Теперь уже
Карлик вел себя поосмотрительнее, однако и тут полез в драку первым, за  что
немедленно поплатился одним глазом; вскоре подоспел и Великан,  и,  если  бы
сатиры не убежали, он, конечно, убил бы их всех. Приятели  радовались  своей
победе, а спасенная ими девица влюбилась в Великана и с ним обвенчалась. Они
отправились за тридевять земель и повстречали шайку разбойников. На сей  раз
вступил в бой первым Великан. Впрочем, и Карлик не отставал. Бились долго  и
жестоко. Куда бы Великан ни повернулся,  все  падали  перед  ним  ниц,  зато
Карлик несколько раз бывал на краю гибели. Наконец друзья  одержали  победу.
Карлик, правда, потерял ногу. Итак, он лишился руки, ноги и  глаза.  Великан
же, который остался невредим, без единой царапины даже, вскричал:
     - Какая это великолепная забава, не правда  ли,  мой  маленький  герой?
Давай с тобой одержим еще одну, последнюю победу и покроем себя  бессмертной
славой!
     - Ах, нет! - отвечал Карлик, который теперь уже  поумнел,  -  уволь.  Я
больше не боец, ибо я вижу, что после каждой битвы тебе достаются награды  и
почести, а на меня сыплются одни лишь удары.
     Я приготовился было вывести мораль из этой басни, но тут внимание  всех
невольно обратилось на жену и мистера  Берчелла,  между  которыми  завязался
ожесточенный спор по поводу предполагаемого отъезда моих дочерей в  столицу.
Жена без устали  твердила  о  благах,  которые  эта  поездка  непременно  им
принесет. Мистер Берчелл с жаром пытался разубедить ее; я старался не  брать
ни ту, ни другую сторону. Он повторил те же доводы,  что  были  так  скверно
пр