на  бильярде),  полученной  в
наследство пивоварни, нескольких кур, двух  повозок,  племянника,  маленькой
собачки в  большой  конуре,  виноградной  лозы,  конторы,  четырех  лошадей,
замужней сестры (имевшей пай в пивоварне), мужа и двух детей  этой  замужней
сестры, попугая, барабана (в который  бил  сынишка  замужней  сестры),  двух
солдат на  постое,  множества  голубей,  дудки  (на  которой  чудесно  играл
племянник), нескольких служанок и подручных, неизменного запаха кофе и супа,
устрашающей коллекции искусственных скал и  деревянных  пропастей  не  менее
четырех  футов  глубины,  маленького   фонтанчика   и   нескольких   больших
подсолнечников.
     Надо сказать, что Англичанин,  нанимая  себе  "апартаменты",  или,  как
говорят у нас,  по  эту  сторону  канала,  квартиру,  сообщил  свою  фамилию
совершенно точно: Лангли. Но, пребывая  в  чужих  странах,  он,  как  и  все
британцы, не раскрывал как следует рта,  кроме  как  для  принятия  пищи,  и
потому  владельцы  пивоварни,  не  расслышав  его  фамилии,  приняли  ее  за
французское  слово  L'Anglais.  Таким  образом  он  превратился  в  "мистера
Англичанина", и так его все и называли.
     - Никогда я не видел таких  людей!  -  пробормотал  мистер  Англичанин,
глядя в окно. - В жизни не видывал!
     Это была правда, ибо он лишь впервые выехал за пределы своей  родины  -
островка  честного,  островка  тесного,   островка   прелестного,   островка
известного  и  весьма  достойного  во  всех   отношениях,   но   отнюдь   не
представляющего собой весь земной шар.
     - Эти ребята, -  сказал  мистер  Англичанин,  окинув  глазами  площадь,
усеянную там и сям солдатами, - похожи на солдат не  больше,  чем...  -  Но,
будучи не в силах придумать достаточно выразительное сравнение, не  докончил
фразы.
     Это тоже (если судить по его опыту) было вполне справедливо, ибо хотя в
городке и в его окрестностях наблюдалось огромное скопление военных,  но  их
всех до единого можно было бы собрать на парад  или  полевые  маневры  и  не
найти  среди  них  ни  одного  солдата,  задыхающегося  под  своим   нелепым
обмундированием, или солдата, охромевшего от обуви, которая ему не по  ноге,
или солдата, стесненного в движениях  ремнями  и  пуговицами,  или  солдата,
которого  намеренно  превратили  в  человека,  совершенно  ни  к   чему   не
способного. Целый рой живых, смышленых, деятельных, проворных,  расторопных,
боевых ребят, мастеров на все руки, умеющих ловко взяться за что угодно - от
осады крепости до варки супа, от стрельбы из пушек до шитья,  от  фехтования
до нарезывания луковицы, от войны до приготовления яичницы, - вот кого можно
было увидеть здесь.
     И что за рой! От Главной площади, на которую смотрел мистер  Англичанин
и  где  несколько  взводов,  составленных  из  новобранцев,  упражнялись   в
маршировке гусиным шагом (некоторые  из  этих  новобранцев  лишь  наполовину
превратились из куколок в  бабочек,  иначе  говоря  -  еще  не  окончательно
перешли из штатского состояния в военное, ибо туловища их до  сих  пор  были
облачены в крестьянские блузы и только ноги - в форменные  шаровары),  -  от
Главной площади до укреплений и дальше на много миль весь город и ведущие  к
нему пыльные дороги кишели солдатами. Целый день на поросших  травою  валах,
окружающих город, обучающиеся солдаты трубили в трубы и рожки; целый день  в
закоулках сухих траншей обучающиеся солдаты все  били  и  били  в  барабаны.
Каждое  утро  солдаты  выбегали  из  огромных  казарм  на  усыпанный  песком
близлежащий гимнастический плац, и там перелетали через  деревянную  кобылу,
подтягивались  на  кольцах,  кувыркались   между   параллельными   брусьями,
бросались вниз с деревянных  помостов,  -  брызги,  искры,  блестки,  ливень
солдат! В каждом  углу  городских  стен,  на  каждой  гауптвахте,  в  каждой
подворотне, в каждой караульной будке, на каждом подъемном мосту,  в  каждом
рве, заросшем камышом, и на каждой  насыпи,  поросшей  тростником,  -  всюду
виднелись солдаты, солдаты, солдаты. Но чуть не весь город состоял из  стен,
гауптвахт,  ворот,  караульных  будок,  подъемных  мостов,  рвов,   заросших
камышом, и насыпей, поросших  тростником,  и  поэтому  чуть  не  весь  город
состоял из солдат.
     Каким был бы этот сонный старинный городок без солдат, если даже с ними
он  до  того  заспался,  что  не  заметил  во  сне,  как  эхо  его  охрипли,
оборонительные засовы, замки, запоры и цепи все позаржавели, а вода во  всех
рвах застоялась! С  тех  времен,  как  Вобан  соорудил  здесь  такие  чудеса
инженерного искусства, что, когда смотришь на этот город, чудится, будто  он
бьет  тебя  по  голове,  а  каждый  приезжий   чувствует   себя   совершенно
ошеломленным и подавленным его непостижимым видом, - с тех времен, как Вобан
превратил  его  в  воплощение   всех   существительных   и   прилагательных,
относящихся  к  военно-инженерному  искусству,  и  не  только  заставил  вас
пролезать в город боком и вылезать из  него  боком  справа,  слева,  понизу,
поверху, в темноте, в грязи, через ворота, под арками, через крытые проходы,
сухие проходы, сырые проходы, рвы, опускные решетки, подъемные мосты, шлюзы,
приземистые башни, стены с бойницами и батареи тяжелой артиллерии, но, кроме
того, нырнул по всем правилам фортификации под поля,  окружающие  город,  и,
вновь  вынырнув  на  поверхность  мили  за  три-четыре   от   него,   возвел
непостижимые насыпи и батареи среди мирных посевов цикория и свеклы, - с тех
самых времен и до нынешних этот город спал; пыль, ржавчина, плесень  покрыли
его сонные арсеналы и склады, и трава выросла на его тихих улицах.
     Только в базарные дни Главная площадь внезапно вскакивала с постели.  В
базарные  дни  какой-то  благожелательный  колдун  стучал  своей   волшебной
палочкой по плитам Главной площади, и тотчас  же  на  ней  возникали  людные
балаганы и ларьки,  скамейки  и  стойки,  приятный  гул  множества  голосов,
торгующихся  и  расхваливающих  товары,  и  приятное,  хотя  и  своеобразное
смешение красок - белые чепцы, синие  блузы  и  зеленые  овощи,  -  и  тогда
чудилось, будто Рыцарь - искатель  приключений  -  наконец-то  действительно
явился и все вобанцы внезапно пробудились ото сна.  И  вот  уже  по  длинным
аллеям, трясясь в запряженных ослами повозках с белым верхом,  или  сидя  на
ослах, в двуколках или  фургонах,  в  телегах  или  кабриолетах,  пешком,  с
тачками или с ношей за  плечами,  а  также  по  речкам,  рвам  и  каналам  в
маленьких  остроносых  деревенских  лодках  толпами  и   кучками   двигались
крестьяне и крестьянки с разными  товарами  на  продажу.  Здесь  можно  было
купить сапоги, башмаки, сласти и одежду, а там (в прохладной тени  городской
ратуши)- молоко, сливки, масло и сыр; здесь - фрукты, лук,  морковь  и  все,
что  требуется  для  приготовления  супа,  там  -  домашнюю  птицу,   цветы,
упирающихся свиней; здесь - новые лопаты,  топоры,  заступы,  садовые  ножи,
необходимые для земледельческих работ, там - горы хлеба и  зерно  в  мешках;
тут продавались детские куклы, а там - пирожник  оповещал  о  своих  товарах
боем и дробью барабана.
     Но чу! Вот раздавались фанфары труб и сюда, прямо на Главную площадь, в
роскошной открытой коляске, с четырьмя дующими в рожки, бьющими в барабаны и
тарелки, разряженными в пух и  прах  лакеями  на  запятках,  выезжала  "Дочь
некоего медика" в массивных золотых цепочках и серьгах, в шляпе  с  голубыми
перьями, защищенная от любующегося ею  солнца  двумя  огромными  зонтами  из
искусственных роз, - выезжала, чтобы раздавать (в  благотворительных  целях)
ту маленькую и приятную дозу лекарства, которая уже исцелила тысячи больных!
Зубная боль, ушная боль, головная боль,  сердечная  боль,  желудочная  боль,
истощение, нервозность, припадки, обмороки, лихорадка, озноб - все одинаково
успешно  излечивалось  маленькой  дозой   лекарства   прославленной   Дочери
прославленного медика! Вот как это происходило. Она, Дочь медика,  владелица
восхитительного экипажа, говорила вам, - а громы труб,  барабана  и  тарелок
подтверждали ее слова,  -  говорила  вам,  что  в  первый  день  вы,  приняв
маленькую приятную дозу лекарства, не почувствуете ничего особенного,  кроме
чрезвычайно гармоничного  ощущения  неописуемой  и  неодолимой  радости;  на
второй день вам станет лучше, и  настолько,  что  вам  покажется,  будто  вы
сделались другим человеком; на третий день  вы  окончательно  избавитесь  от
своей болезни, какова бы она ни была и как бы долго вы ни болели, и тогда вы
броситесь искать Дочь медика, чтобы пасть  к  ее  ногам,  лобызать  края  ее
одеяния и накупить еще столько маленьких  приятных  доз  лекарства,  сколько
сможете достать, распродав все  свое  скудное  имущество;  но  она  окажется
недосягаемой, ибо она отбыла к египетским пирамидам  собирать  лекарственные
травы, - и вы (хоть и исцелившийся) предадитесь отчаянию!  Так  Дочь  медика
обделывала свои дела (и очень проворно), и так шли  своим  чередом  купля  и
продажа, смешение голосов и красок, пока уходящий свет солнца, покинув  Дочь
медика в тени высоких крыш, не побуждал ее укатить под звуки меди на  запад,
сверкнув прощальным эффектом бликов и отблесков на великолепном экипаже.
     Но вот  колдун  снова  стучал  волшебной  палочкой  по  плитам  Главной
площади, и рушились балаганы, скамейки и стойки, исчезали товары, а вместе с
ними тачки, ослы, повозки, запряженные ослами, двуколки и все, что двигалось
на колесах или пешком, кроме  убирающих  мусор  неторопливых  метельщиков  с
неуклюжими телегами  и  тощими  клячами  и  кроме  их  помощников  -  жирных
городских голубей, набивших  себе  животы  больше,  чем  в  небазарные  дни.
Оставалось еще часа два до осеннего заката, и праздношатающийся наблюдатель,
стоя за городскими воротами, на подъемном  мосту,  у  потерны  или  на  краю
двойного рва, видел, как белый верх последней повозки уменьшался на глазах в
аллее  из  длинных  теней,  отброшенных  деревьями,  или  замечал  последнюю
деревенскую лодку, в которой гребла, направляясь домой, последняя ушедшая  с
базара женщина, - лодку, совсем черную на фоне алеющих вод длинного,  узкого
канала, протянувшегося по ложбине между наблюдателем и  мельницей;  и  когда
пена и водоросли, рассеченные веслом,  снова  смыкались  над  следом  лодки,
наблюдатель уже не сомневался в том, что никто больше  не  потревожит  покоя
этих стоячих вод до следующего базарного дня.
     Но в этот день Главная площадь не должна была подниматься с постели,  и
потому мистер Англичанин, глядя вниз  на  молодых  солдат,  упражняющихся  в
маршировке гусиным шагом, был  волен  предаваться  размышлениям  на  военные
темы.
     - Эти ребята расквартированы повсюду, - сказал он, -  и  смотреть,  как
они растапливают хозяйские камины, варят хозяйскую  пищу,  нянчат  хозяйских
детей, качают хозяйские люльки, перемывают хозяйские овощи и вообще приносят
пользу всякого, но отнюдь не военного рода, в высшей степени смешно! Никогда
я не видел таких людей... в жизни не видывал!
     И это было истинной правдой. Разве рядовой Валентин, стоявший на постое
в этом же самом доме, не орудовал за одну прислугу - за камердинера, повара,
лакея и няню - в семье своего командира, господина капитана де-ла-Кур, и  не
натирал полов, не стелил постелей, не ходил на базар, не возился  с  одеждой
капитана, не возился с приготовлением обеда, не возился с приправой к салату
и не возился с грудным ребенком - все  с  одинаковой  готовностью?  Или,  не
говоря о нем, потому что он-то был обязан служить  верой  и  правдой  своему
начальнику, разве рядовой Ипполит, стоявший на постое в доме  парфюмера,  на
двести ярдов дальше, - разве рядовой Ипполит в свободное от службы время  не
оставался по доброй воле торговать  в  лавке,  когда  прекрасная  парфюмерша
уходила поболтать к соседкам, и разве он не продавал мыла с улыбкой на  лице
и саблей у пояса? Разве Эмиль, стоявший  у  часовщика,  не  приходил  каждый
вечер и, сняв мундир, не заводил всех часов в лавке? Разве Эжен, стоявший  у
жестяника, не возделывал, с трубкой во  рту,  огорода  в  четыре  квадратных
фута, разбитого во дворике, за лавкой, и на коленях в поте  лица  своего  не
собирал для жестяника плодов земли, добывая  их  из  этой  самой  земли?  Не
умножая примеров, разве Батист, стоявший у бедного водоноса, не сидел в этот
самый момент на мостовой, припекаемый лучами солнца, раскорячив свои военные
ноги и поставив между ними пустое ведро, и не красил его в ярко-зеленый цвет
снаружи и ярко-красный внутри, к восторгу и счастью водоноса,  который  брел
от колодца через площадь, сгибаясь под тяжестью полных ведер? Или, чтобы  не
ходить далеко, разве у парикмахера, жившего по соседству,  не  стоял  капрал
Теофиль...
     - Нет! - сказал мистер Англичанин,  глядя  вниз  на  парикмахерскую.  -
Сейчас его здесь нет. Однако девчонка тут.
     Крошечная девочка стояла на  ступеньках  у  входа  в  парикмахерскую  и
смотрела на площадь. Малютка - чуть побольше  грудного  младенца  -  была  в
плотно  прилегающем  белом  полотняном  чепчике,   какие   носят   маленькие
деревенские дети во Франции (подобно детям на картинах голландской школы), и
в домотканом  голубом  платьице,  совершенно  бесформенном,  но  стянутом  у
толстенькой шейки. Девочка была низенькая и вся круглая, так что сзади у нее
был такой вид, словно ее  обрубили  у  талии  и  аккуратно  приставили  сюда
голову.
     - Однако девчонка тут.
     Судя по тому, как девочка терла себе пухлой ручонкой глаза, они недавно
были закрыты во сне и только что открылись. Но она так  пристально  смотрела
на площадь, что англичанин тоже начал смотреть туда.
     - Ага! - произнес он наконец. - Так я и знал. Капрал там!
     Капрал, молодцеватый  мужчина  лет  тридцати,  пожалуй  чуть-чуть  ниже
среднего роста, но очень хорошо  сложенный,  -  загорелый  капрал  с  темной
острой бородкой, - в  этот  миг  повернулся  налево  кругом  и  обратился  с
многословным наставлением к своему взводу. Форма ладно сидела на капрале,  и
весь он был подобранный и подтянутый.  Это  был  гибкий  и  шустрый  капрал,
отменный капрал, начиная от ослепительно блестящих  карих  глаз,  сверкающих
из-под щегольского форменного кепи, и до ослепительно  белых  гетр.  Он  был
точь-в-точь  такой,  каким  должен  быть  образцовый   французский   капрал;
образцовыми были и линии его плеч, и линии его талии, и  линии  его  шаровар
как в самом широком месте - у бедер, так и в самом узком - у икр.
     Мистер Англичанин все смотрел и смотрел, и  девочка  тоже  смотрела,  и
капрал смотрел (но последний смотрел на своих солдат), пока спустя несколько
минут не кончилось ученье, после  чего  солдаты,  усеявшие  площадь,  тотчас
рассеялись. Тут мистер Англичанин сказал себе: "Черт  возьми!  Гляди-ка!"  А
капрал, широко расставив руки, побежал вприпрыжку к парикмахерской,  схватил
девочку, подбросил ее в воздух над своей головой, снова подхватил  на  лету,
поцеловал и скрылся вместе с нею в доме парикмахера.
     Надо сказать, что мистер Англичанин был в  ссоре  со  своей  заблудшей,
непокорной и отвергнутой им дочерью, и все это произошло из-за  ребенка.  Но
разве дочь его тоже не была когда-то  ребенком,  и  разве  она  не  взлетала
некогда над головой отца, как эта девочка над головой капрала?
     - Он - так его и этак - болван! - сказал Англичанин и закрыл окно.
     Но окна в доме Памяти и окна в доме Милосердия не  так  легко  закрыть,
как окна из стекла и дерева. Они распахиваются,  когда  этого  меньше  всего
ожидаешь; они скрипят по ночам; их приходится заколачивать гвоздями.  Мистер
Англичанин пытался заколотить  их,  но  ему  не  удалось  вбить  гвозди  как
следует. Поэтому вечер он провел в расстройстве чувств, а ночь и того хуже.
     Он был человек добродушный? Нет, мягкостью он не отличался  и  мягкость
считал слабостью. Вспыльчивый и сердитый, когда ему противоречили? Очень,  и
в  высшей  степени  нерассудительный.  Угрюмый?  Чрезвычайно.   Мстительный?
Пожалуй. Ведь ему иногда приходили в голову мрачные мысли: он хотел по  всем
правилам проклясть дочь, обратив взор к небу, как это делается на сцене. Но,
вспомнив, что настоящее  небо  довольно  далеко  от  того  поддельного,  что
находится где-то над театральной люстрой, он раздумал.
     И он уехал за границу, чтобы на всю жизнь избавиться от мыслей о  своей
отвергнутой дочери. И вот он попал сюда.
     В сущности, именно по этой причине, больше чем  по  какой-либо  другой,
мистеру Англичанину чрезвычайно не нравилось, что капрал Теофиль  так  любит
маленькую Бебель, девочку из парикмахерской. В недобрый час он как-то сказал
себе: "Черт его подери, этого малого, - ведь не отец же он ей!" Но эти слова
внезапно укололи его самого и привели в еще худшее настроение. Поэтому он  в
душе ругательски выругал ничего не  ведающего  капрала  и  решил  больше  не
думать об этом шуте гороховом.
     Но вышло так, что отделаться от капрала ему не удалось. Знай капрал все
тончайшие изгибы души англичанина, вместо того чтобы ровно ничего о  нем  не
знать, и будь он не самым любезным  капралом  во  всей  славной  французской
армии, а самым упрямым, он и то не смог  бы  так  решительно  и  так  крепко
укорениться в мыслях англичанина. Больше того: казалось, будто капрал  вечно
торчит у него на глазах. Стоило мистеру Англичанину выглянуть  в  окно,  как
взгляд его падал  на  капрала  с  маленькой  Бебель.  Стоило  ему  выйти  на
прогулку, как он встречал капрала, гуляющего с Бебель. Стоило ему  вернуться
домой в полном негодовании, как он видел, что капрал и Бебель опередили  его
и уже  дома.  Если  он  рано  утром  смотрел  в  окно,  выходящее  на  двор,
оказывалось, что капрал уже тут как тут - на заднем дворе  парикмахерской  -
умывает, одевает и причесывает Бебель. Если же он искал убежища,  подходя  к
окнам, выходящим на улицу, он видел, что  капрал  выносит  свой  завтрак  на
площадь и делится им с Бебель. Вечно - капрал, и вечно - Бебель.  Капрал  не
появлялся без Бебель, Бебель без капрала.
     Мистер Англичанин был не очень силен во французском  языке,  когда  ему
приходилось на нем  говорить,  но  французские  книги  он  читал  и  понимал
превосходно. Языки то же, что люди: когда знаешь их только  с  виду,  в  них
легко ошибиться, и нужна беседа, чтобы завести с ними тесное знакомство.
     Поэтому мистеру Англичанину пришлось  хорошенько  собраться  с  силами,
прежде чем он смог подготовиться к обмену  мнениями  с  мадам  Букле  насчет
этого капрала и этой Бебель. Но вот мадам Букле  как-то  утром  заглянула  к
нему, чтобы извиниться за то, что: о,  небо!  она  в  отчаянии,  потому  что
ламповщик не прислал лампы, которую ему отдали в починку; впрочем, ламповщик
такой человек, что весь  свет  от  него  стонет.  И  тут  мистер  Англичанин
воспользовался удобным случаем.
     - Мадам, эта малютка...
     - Простите, мосье. Эта лампа.
     - Нет, нет, эта маленькая девочка.
     - Но простите! - сказала мадам Букле,  закинув  удочку,  чтобы  уловить
непонятный для нее смысл его слов. - Разве можно  зажечь  маленькую  девочку
или отдать ее в починку?
     - Маленькая девочка... в доме парикмахера.
     - А-а-а-а! - воскликнула мадам Букле, внезапно улавливая смысл его слов
своей тонкой удочкой. - Маленькая Бебель? Да, да, да! И ее друг капрал?  Да,
да, да, да! Так благородно с его стороны, не правда ли?
     - Разве он не...
     - Вовсе нет, вовсе нет! Он ей даже не родственник. Вовсе нет!
     - Так почему же он...
     - Совершенно верно! - воскликнула мадам Букле. - Вы правы,  мосье!  Это
так благородно с его стороны. Тем более благородно, что он ей чужой.  Именно
так, как вы сказали.
     - Она...
     - Дочка парикмахера? - Мадам Букле снова ловко закинула удочку. - Вовсе
нет, вовсе нет! Она дочка... словом, она ничья дочка,
     - В таком случае, жена парикмахера...
     - Ну да. Конечн