ня руками.
     - Окстись!  Окстись! -  забормотал он непонятное слово. Потом он  ушел,
смешно на меня оглядываясь.
     Из  дому  вышел, зевая и  почесывая  грудь, дядя Авес. Его разноцветное
тело переливалось всеми цветами  радуги.  Дядя,  прищурившись,  посмотрел на
солнце.
     -  Тевирп,  -  приветствовал  он  меня  на  птичьем  языке.  -   Лыб  у
ялетадесдерп?
     - Говорите по-нормальному, - попросил я.
     - Был у председателя? - перевел дядюшка добродушно.
     - И не собирался.
     - Почему? - удивился Авес. - Река Хунцы.
     - Потому что в деревне голод.
     - Ну и что? У них  всегда есть НЗ. Фронтовику они должны дать.  А будут
упрямиться - ты тех припугни маршалом Чухрадзеновским. Я с ним лично знаком.
     - Вот сами идите и путайте.
     Мои слова не понравились дяде.
     - Ты стал очень упрямым, - сказал  он. - Ты же  знаешь, что  мне нельзя
таскать тяжести.
     - Вы уверены, что вам придется их таскать?
     Дядя Авес нахмурился, но потом передумал и подмигнул мне.
     - Не  будем  ссориться.  Ты  ведь любишь своего  дядюшку  и не дашь ему
помереть с голоду.
     Вслед  за  Авесом,  тоже зевая и  почесываясь, показался  Вад. Он также
осведомился,  не был  ли я  у  председателя и, получив отрицательный  ответ,
что-то недовольно буркнул. Затем они вступили с дядюшкой в оживленную беседу
на тему:  что бы поесть.  В каком бы  направлении  они  ни  думали,  их пути
неизменно сходились на подсолнечном масле. Вопрос был лишь, с  чем его есть.
Наконец  дядюшка  придумал  поджарить  на  нем сохранившиеся  по  счастливой
случайности, а вернее по нашей лености, картофельные очистки. Придя к такому
решению,  они стали немедленно воплощать его в жизнь. Дядюшка с  неожиданным
для  него проворством  принялся  чистить  сковороду, распушив над  ней  свое
галифе, а брат побежал в погреб за маслом, но я перехватил его на полпути.
     - Стой! А чем лебеду приправлять будем?
     - Видно будет, - ответил Вад беспечным голосом.
     -  Нет. Масла вы не получите. Хватит с вас крупы и сала. Живите теперь,
как  верблюды.  Верблюд один раз нажрется, а потом ему не хочется есть целую
неделю.
     - Но мне очень хочется, - возразил Вад.
     - Надо было это предусмотреть вчера. Это логично.
     Презрев законы логики, брат юркнул мне под мышку и припустил к погребу.
Я еле догнал его.
     - Нет!
     - Да!
     - Нет!
     - Дядя Авес! Он не дает масла!
     Итак, Вад вышел из  повиновения. Во  время тараканьих бегов они здорово
спелись с Авесом.
     - Иду!
     Дядя Авес спешил на помощь, издавая своими галифе хлопающие звуки.
     - Что здесь происходит?
     Я вежливо объяснил, что происходит экономия масла. Дядя принялся горячо
убеждать  меня  дать  ему  масла,  так как уже  десять часов,  а он  еще  не
завтракал, а врачи прописали ему принимать пищу в строго определенное время.
Видя,  что этот довод не действует,  Авес Чивонави попытался соблазнить меня
описанием румяных, шипящих на сковородке картофельных очисток, но я,  хоть и
глотал  слюни,  все же устоял.  Тогда дядюшка  надумал применить  физическую
силу. Вроде бы в  шутку, подмигивая  и сыпля разными шуточками, он попытался
отодвинуть меня от двери погреба,  но тоже безуспешно. Я лишь слегка толкнул
его плечом,  и дядюшка  отлетел  и  закачался  как камыш.  Все-таки  он  был
действительно  больным  человеком  Авес  постоял немного, держась  за  бок и
морщась, а потом рассмеялся.
     - А если мы вот гак, река Хунцы?
     Он  вытащил из галифе пистолет и, продолжая смеяться, стал  целиться  в
меня дрожащей рукой.
     Не  знаю, чем бы  кончилась  дядина шуточка,  но в этот момент  калитка
заскрипела и  во двор  ввалилась толпа во главе с Иваном. Очевидно, это была
его  "мала  куча",  потому  что  все  они очень походили на Ивана: такие  же
костлявые и длинные. "Мала куча" несла ведра, солому и дырявые решета.
     - Мы тово...- сказал Иван смущаясь. - Покажем, як кизяки делать... А то
позамерзаетэ без топки.
     Дядя Авес бросил пистолет в карман своих необъятных галифе.
     - Тевирп! - приветствовал он Ивана. - Идохдоп адюс.
     Иван остолбенел.
     - Чиво?
     Дядюшка был доволен произведенным впечатлением.
     - Отк ыт?
     У дядюшки был просто талант выкручивать слова шиворот-навыворот.
     Иван растерянно моргал белыми ресницами. Вся его "мала куча" делала  то
же самое.
     - Он  спрашивает,  кто ты есть,  -  перевел  Вад  с  птичьего  языка на
человеческий. - Не бойся. Это наш дядя.
     Иван  нерешительно  продвинулся  в  сторону  Авеса..  Мелюзга  повалила
следом, как цыплята за наседкой.
     - У сав ястусен ырук?
     - У вас несутся куры?
     -  Нет,- отрицательно замотал головой Иван,  пяля глаза на дядюшку. - У
нас нет курей...
     - А олас? - Авес выкручивал слова почти мгновенно.
     - Есть  ли  сало?  -  Ваду  очень нравилась  роль  переводчика,  хотя и
давалась она ему с трудом.
     - Нэма...
     - А что есть?- забывшись, нетерпеливо спросил дядя.
     - Мука... трошки...
     Авес оживился.
     - Это хорошо... это очень хорошо... Напечем оладьев.... с маслом.
     Иван замялся.
     - Но у нас трошки. На каждый день по пригоршни...
     - Иди. Иди, - поддержал Авеса Вад. - Чугун лизал?
     Иван беспомощно посмотрел на меня. Я вступился за него.
     - Они сами с голоду пухнут. Надо и совесть знать.
     - Река  Хунцы,  -  сказал дядюшка Авес  и удалился,  хлопая  галифе. По
дороге он вставил челюсти и жутко, по-волчьи, оглянулся на меня.
     До обеда  мы делали кизяки. Из окон нашего дома несся хохот: дядя и Вад
гоняли тараканов.
     Бутерброд
     Я сидел  на завалинке. У  меня невыносимо ныла спина. Вся площадь возле
дома и двор были устланы кизяками,
     На улицу вышел  Виталька Ерманский, жуя  бутерброд с сыром.  Сегодня им
принесли большую посылку.
     - Хочешь? - спросил он
     - Нет. Я наелся.
     Виталька почему-то обиделся. Он доел бутерброд. Корку от сыра он бросил
в пыль. Потом Ерманский ушел, а я остался один на один  с коркой. Она лежала
от меня  в  трех шагах и  отчаянно пахла.  Она  могла пропахнуть под  нашими
окнами весь вечер и ночь. Я раздавил ее пяткой.



     "Пятка"
      Они не спали и разговаривали про еду. Они разговаривали про  нее, хотя
все-таки взяли из погреба масло и поджарили на нем очистки.
     -  Я в своем самолете,  -  шипел дядя  Авес, - возил живую  курицу. Она
неслась каждый день. Потом в самолет попал снаряд, и курица изжарилась. Я ее
взял с  собой. Летел на  парашюте  и ел...  Проклятый дом. Не уснешь. Пахнет
каким-то сыром. Река Хунцы.
     Это пахла моя пятка, несмотря на то, что перед сном я вымыл ноги



     "Полпуда ржи"
      Я  не  мог  заснуть  из-за разговора про  курицу,  которая  неслась  в
самолете, и из-за пятки, пахнущей сыром. Я оделся и пошел к председателю.
     Несмотря   на  поздний  час,   в   правлении   было  много  людей.  Они
разговаривали  и крутили самокрутки.  Как я  понял, шло совещание об  уборке
соломы.
     Мой  приход  не  прервал  совещания.  Сидевший  за  обшарпанным  столом
председатель, у которого все было по одному: одна нога, одна рука, один глаз
- и иссеченное осколками лицо, лишь посмотрел на меня и продолжал  обсуждать
соломенный вопрос.
     Я назвал свою фамилию и сказал, зачем пришел.
     Все сразу замолчали и стали смотреть на меня.
     - Я же только что дал вам пшена, сала и масла, - удивился председатель.
     Мне было очень неловко.
     - К нам приехал дядя - летчик... Он три раза горел в самолете... У него
очень плохое здоровье...
     Я боялся,  что они,  не дослушав  меня,  скажут  "нет". В деревне  ведь
голод. Но они не торопились. Они стали припоминать все, что знали обо мне.
     - Эт кузнецов сын?
     - Который школу обворовал?
     - С Ерманским дружит?
     -  Собака не сдохла еще?  Какую псину  загубили, чертенята. Ее на отару
бы.
     Они знали все и даже немножко больше.
     - Тетка  Мотря ест лебеду,  а у  ней  трое  роблят в колхозе.  Нехай не
балуется, тут ему не город.
     Но меня взял под защиту председатель Он сказал, что у нас долго не было
отца,  поэтому мы подраспустилисъ, что отец скоро  приедет и возьмет  нас  в
ежовые рукавицы. А отец у нас хороший парень. Он пришел с войны весь целый и
будет ковать немецких лошадей, которые должны скоро поступить.
     Отца  многие знали, и  правление, немного поспорив,  вынесло резолюцию:
"Хрен с ним, полпуда ему ржи и двести граммов сала,  но пусть завтра выходит
на солому, нечего  дурака  валять. И пусть летчика своего берет. Он,  хоть и
раненый, но трос на быках таскать сможет. Тут все раненые".
     Кладовщик  пошел  в амбар  и по  всем  правилам  отвесил  мне  теплого,
пыльного пахнущего  зерна из огромного,  до самого  потолка, закрома.  Зерна
было  на донышке, и кладовщику пришлось делать кросс с  препятствиями. Потом
он отрезал мне кусок сала.
     Я пошел домой. Мешок с рожью шевелился у меня на спине, живой и теплый.



     "Гражданская война"
      Когда я вошел, они еще не спали. У дяди Авеса заклинило челюсти, и Вад
осторожно расшатывал их ножом. Дядюшка сердился и хлопал ногами в галифе.
     Я положил мешок в изголовье и стал делать  из него подушку, сало  я еще
на улице закопал в зерно. Я боялся, что  они, увидев у меня  продукты, опять
станут приставать,  но  они слишком были увлечены своим  делом. Я уже  начал
было засыпать, как вдруг дядя Авес шумно втянул воздух,  и у него сами собой
выпали челюсти,
     - Река  Хунцы, что  за  проклятым дом, - выругался он  -  Теперь  салом
пахнет.
     Вад тоже, видно, учуял запах. Он пробормотал.
     - Да... Свинина...
     Затем до них дошел запах ржи. Дядя тут же откликнулся:
     - Странно. Очень странно. Я чувствую муку.
     - И я.
     Они задумались, и постепенно им стала открываться
     истина.
     - Он ходил к председателю! - воскликнул вдруг
     Авес. - Принес сала и муки!
     Они повскакивали со своих коек.
     - Да, я ходил к председателю, - сказал я - И принес сало и рожь.
     - Здорово! Молодец!
     Авес Чивонави соскочил с кровати и принялся чистить сковороду.
     -  Сейчас  мы напечем оладьев на сале.  Знаешь, как вкусно! Ты молодец,
что послушался меня. Всегда слушайся меня
     Чтобы немного наказать его за наглость, я позволил почистить сковородку
и развести в печке огонь, а потом выступил со своей программной речью.
     Я сказал, что отныне завтраки и ужины отменяются, остается только обед.
В обед мы будем есть ржаную кашу, приправленную салом,  в очень ограниченном
количестве. Но даже и это будет  возможно при условии, если дядя Авес пойдет
со мной  завтра  на солому,  а  Вад  перестанет валять  дурака,  а  примется
заготавливать лебеду. И я вкратце рассказал о моем посещении правления.
     Моя  программная речь  была выслушана  очень несерьезно: дядя продолжал
наращивать  в печке огонь,  а Вад мурлыкал песенку.  Кончив  шуровать дрова,
Авес подошел к моей кровати и бесцеремонно ухватился за мешок.
     - Ну давай, - сказал он миролюбиво  - Сейчас;  такой пир устроим,  река
Хунцы.
     Я оторвал  дядюшкину цепкую руку и с силой отшвырнул  ее прочь. Дядюшка
отлетел в угол. Он еще раз попробовал вцепиться в мешок  и еще  раз отлетел.
Потом он сел на кровать брата, и они стали шептаться.
     - Пойди сюда, - сказал Вад. - Мы открыли съезд "Братьев свободы".
     - Мне некогда заниматься глупостями. Завтра  рано вставать. И вам, Сева
Иванович, тоже советую отдохнуть перед скирдовкой соломы.
     Но они все-таки открыли съезд. С докладом  выступил Вад. Он сказал, что
я  предал партию "Братьев  свободы", стал маленьким диктатором. Я делаю  все
по-своему.  Я  захватил власть  и  не  позволяю распоряжаться  общественными
запасами, применяю к "Братьям свободы" физическую силу.
     Вад разгорячился и  стал выкрикивать  против  диктатуры разные лозунги.
Потом они  приступили к  голосованию и  единогласно  избрали Авеса  Чивонави
Старшим братом. После этого дядя подтянул галифе и уже на законном основании
потребовал выдачи ему запасов продовольствия
     Мне  страшно  хотелось  спать. Поэтому,  чтобы разом покончить со всеми
этими  дебатами, я довольно грубо сказал  им,  что  не  согласен  с решением
съезда  и официально объявляю  себя Диктатором. Кто против -  может покинуть
пределы государства: я намекал на дядю, шутки которого мне порядком надоели.
С этими словами я потушил лампу и лег на кровать, Крепко взявшись за мешок с
рожью.
     Я думал, что они будут протестовать, но они  лишь немного пошептались и
тоже легли.
     Проснулся  я  от ужаса.  Кровать моя  была  объята  желтым  пламенем. Я
спрыгнул  на  пол, но под  ногами  у  меня  тоже  был огонь,  Горела облитая
керосином солома.
     Вад устроил на меня покушение, как устраивал когда-то на отца. Теперь я
понял,  что  чувствует в таких случаях человек.  Он  чувствует  ненависть  и
бесстрашие. Я рванулся напрямик  к Вадовой  кровати, но там  Вада не было, а
под одеялом стояло ведро с водой, которое опрокинулось мне под ноги, когда я
рванул одеяло.
     - Ах, сопляк!- крикнул я. - Значит, так?
     Наверно, они спрятались  на Авесовой кровати. Я побежал туда  и получил
вторично  холодный  душ.  Тогда  я остановился,  чтобы собраться с  мыслями.
Конечно, они сидят в печке.
     Я  шагнул к  печке,  и  тотчас  же  мимо моего уха  просвистело  что-то
тяжелое. Итак, они были там. Предстоял нелегкий штурм.
     Так началась гражданская война.



     "Штурм печки"
      - Вылазьте! Хватит валять дурака!  -  крикнул  я. - Мне некогда с вами
играться. Я хочу спать.
     - Рожь и сало!
     Железная кружка ударила меня в грудь.
     - Ну, держитесь тогда!
     Я метнул кружку обратно.
     Послышался лязг. Они закрылись печной заслонкой. Я понял,  что крепость
неприступна.
     Я собрал с их кроватей одеяла и  навалил на свою кровать. Сверху  еще я
положил их пальто.  Потом  я залез  в  этот  блиндаж  и притворился  спящим.
Сначала  они  исправно бомбардировали меня всякой  всячиной, но  делали хуже
лишь своим пальто. Потом им надоело.
     Я  все-таки заснул.  Проснулся я от того, что кто-то осторожно тащил  у
меня из-под головы мешок. Это был дядя Авес. Терять нельзя было ни  секунды.
Я кинулся на Старшего Брата и быстро вытащил из его  кармана пистолет. Потом
я с  победным воплем пошел на штурм печки. Вад только  один раз успел огреть
меня  скалкой, но тут же был захвачен  в плен. Печка  пала. Враг был разбит.
"БС" перестала существовать.  Воцарилась Разумная  Революционная  Диктатура.
Это  произошло  в 3 часа ночи 15 августа. Дядя  Авес  сидел на  своей мокрой
кровати и тихо всхлипывал.
     - Река Хунцы, ты погнул мне ребро. Отдай мой пистолет.
     Сильный, вооруженный до зубов, я залез в печку и закрылся заслонкой.



     "Где протекает река Хунцы!"
       Сильный,  вооруженный до  зубов,  я  вышел  во  двор.  Мир  вокруг не
изменился. Так же трещали в мокрых кустах сирени птицы, так же ткало неяркое
красное солнце узоры на ковре из подорожника, заваленном седой росой.
     Изменился я сам. Я вышел в этот мир уверенным и властным. Я никогда  не
думал, что иметь власть так приятно. На ветках сирени  трепыхался воробей. Я
мог  вытащить из приятно тяжелого кармана пистолет и сразить его наповал.  А
мог и даровать ему жизнь.
     Из дому вышли разбитые остатки "БС".
     - Дай сальца, - сказал Старший  брат, грустно  разглядывая свои вынутые
челюсти.
     - Я же сказал: будем есть только один раз - в обед.
     Мои слова прозвучали весомо и убедительно. Дядя  Авес, видно, это  тоже
понял. Он лишь шмыгнул носом и подтянул галифе.
     -  Вот гад, - буркнул Вад с ненавистью. Но его слова ничуть  не обидели
меня, даже наоборот - польстили. Какая же это диктатура без ненависти?
     - Итак, Сева Иванович, я вас жду,
     Это было сказано очень солидно.
     - Зачем? - спросил дядя Авес. - Завтракать?
     - Будете возить на волах трос.
     - Я  не умею возить трос,  - поспешно сказал  Старший брат. - И я боюсь
этих самых... Они бодаются.
     - Привыкнете.
     - У меня вот тут болит, и тут, и тут.
     - На волах не трудно. Сиди себе да сиди.
     - У меня и там болит.
     Вад выступил вперед.
     - Дядюшка больной, ему нельзя работать.
     - Но ему можно есть, а для этого надо работать.
     - Подавись своим салом!
     Вад повернулся и ушел.
     - Пять мешков травы на сегодня! - крикнул я ему вдогонку. - Или  отдеру
ремнем!
     - Я лучше буду рвать траву, - торопливо вставил дядя Авес.
     Великодушие - неизменный спутник диктатуры.
     -  Хорошо,  - сказал  я. -  Только без этих  штучек.  "Братья  свободы"
распущены. Не  вздумайте уходить в подполье и устраивать на меня  покушение.
Это ни к чему хорошему не приведет. Выделяю вам продукты - приготовьте обед.
     При слове "обед" дядя Авес оживился.
     - Я сделаю галеты. Это очень вкусно. Ты никогда в жизни не ел галет. Но
за это ты должен отдать мне пистолет.
     Он,  видно,  несмотря  на  последние  события, продолжал  считать  меня
ребенком.
     - Да? - спросил я.
     - Да, - прошамкал дядюшка.
     - Да? - переспросил я и вытащил пистолет.
     - Да... - повторил дядюшка не столь уверенно.
     Я  навел  пистолет  на кусты, в  которых  возился  воробей.  Эта  птица
раздражала меня своей  суетней. Она должна стать  первой  жертвой диктатуры,
ибо диктатуре нужны жертвы, чтобы поддерживать уважение к себе.
     Я начал уже нажимать курок, как из кустов вылез школьный завхоз. Колени
и локти его были  измазаны глиной. Завхоз отряхнулся, вытянул руки  по швам.
Воцарилось молчание.
     - М-да, - сказал дядюшка Авес, - река Хунцы.
     - Какая река? - машинально спросил завхоз.
     - Хунцы, - машинально ответил дядя.
     - Хунцы... В какой это части полушария?
     - Вообще...
     Собеседники помолчали.
     - Ну, ладно, я пошел, - сказал  завхоз.  - Я здесь  случайно. Шел мимо,
дай, думаю,  зайду, проведаю Виктора.  Ты что-то не показываешься. Зашел  бы
как-нибудь, чайку попили. До свиданья!
     - До свиданья, - сказал дядюшка Авес и задумчиво вставил в рот челюсть.
     - До  свиданья,  - сказал  я,  машинально  ведя  за  завхозом, который,
пятясь,  продвигался к калитке, дуло пистолета Завхоз задом  открыл калитку,
задом дошел  до  угла  нашего  дома  и пропал, Курок  сам  собой нажался,  а
пистолет страшно бабахнул. Из-за дома послышался топот. Я опустился на траву
и первый раз в жизни заплакал. Теперь-то уж конец.



     "Восстание"
      - Теперь тебя посадят, -  сказал дядюшка радостно, вынимая челюсти.  -
Три года колонии. А может, и пять.
     Авес Чивонави страшно воодушевился и принялся пугать меня. Оказывается,
он очень хорошо  знал жизнь колонии. Старший  брат так долго, красочно пугал
меня, что в конце концов и сам испугался.
     - А ведь.... тово...  ты, трюфель, наверно,  скажешь,  что это я привез
его, - пробормотал он вдруг.
     - Продаст, - ответил за меня Вад. - Он такой.
     -  Незаконное хранение  оружия... Река Хунцы... Надо его сдать к черту.
Пока этот тип заявит... Надо обогнать его к черту.
     Дядюшка  подтянул  галифе,  взял  валявшийся  на траве пистолет  и стал
собираться в райцентр. Вад вызвался его проводить.
     Весь  день я скирдовал солому. Работа  была  не  очень  трудная (сидеть
верхом  на  быке,  который  тащил  на  скирду  кучу  соломы), но  пыльная  и
однообразная.  К  вечеру я едва  держался  на  ногах.  Перед  глазами  темно
качалась земля и над ней плыл странный, как заклинание, клич: "цоб-цобе".
     Раза два приезжал председатель и, хотя ничего  не сказал, но,  кажется,
остался мной доволен.  Председатель взобрался на скирду и долго  ругался там
со  скирдоправами-шабашниками, моряками в рваных тельняшках. Ветер  трепал у
него пустые  штанину и  рукав, как  у чучела.  Моряки скирдовали зло,  и мне
часто перепадало  за то,  что  я не успевал  подавать  наверх