назад было две тысячи... Вот и сосед решился нанести визит,-
кивнул командир в сторону Угурузова.
   - Да,  давно  собирался,  раньше все как-то...  отозвался начальник
тюрьмы.
   - Потерпи уж,  не перебивай,  потом слово дам,- остановил его  Лав-
рентьев.  Видишь, даже и американцы научились слушать.
   - Я не американец,- буркнул Сидоров.
   - На приемах принято произносить официальные речи,  а потом уже го-
ворить о дружбе и взаимной любви.  Но я всяческим этикетам не  обучен,
да  и не нужно это сейчас...  Итак,  сначала о дружбе,  потом о любви.
Костя,  разлей под мои простые мысли,  которые завершатся тостом... За
этим  столом сидят представители дружественного народа,  не говоря уже
об американской стороне.  Хамро,  человек,  волею судьбы очутившийся в
моем полку,  бывший заключенный из тюрьмы напротив. Плов - это его рук
дело,  надеюсь,  все ему скажут спасибо.  Рядом с ним сидит  начальник
тюрьмы полковник Угурузов... Факт сам по себе ничего не говорящий, ес-
ли исходить из того,  что все люди братья. Да и признаем, в наше время
этим не удивишь. Хамро мы ценим за то, что он отличный повар, нас мало
волнует,  кем он был недавно.  А вот Угурузов,  начальник  при  пустой
тюрьме и полном городе зеков, вызывает жалость, и нынешнее его качест-
во не поддается определению...  Не обижайся,  ты не один такой.  И  не
унывай,  еще понадобишься новой власти... Наше время - время торжества
красноречивых идиотов. Идиотизм - это не психическое расстройство, это
болезнь масс. Как можно так быстро, весело и вприпрыжку переломать все
вокруг,  включая чужие головы,  считая,  что они плохие и старые, и не
сделать ничего взамен...  Ну да ладно,  жизнь наша,  что каша: сегодня
без масла,  завтра без крупы... Но успокаивает, что все болезни закан-
чиваются и исхода, как известно, всего два. Я хочу выпить за выздоров-
ление.
   Все дружно выпили и набросились на плов, опустив носы в миски. Хам-
ро украдкой огляделся:  поглощали исправно.  Впервые за последние годы
он почувствовал себя человеком на своем месте.
   - А теперь,  как и обещал,  о любви...  произнес командир и поднял-
ся.   Когда-то  нашей  Олечке я сказал:  "Любовь к женщине - это такая
частность по сравнению со всей несоизмеримой способностью человека, то
есть мужчины,  к любви". Я даю возможность всем присутствующим в тече-
ние пятнадцати секунд оценить глубину мысли.  Кто хочет высказаться?
   Оля встревоженно посмотрела на Евгения Ивановича.
   - Очень верная мысль! - поспешил высказаться Костя.
   - Одно в другое не мешает,- перевел ответ Фывапки Сидоров.
   - А сам как думаешь, не мужик, что ли? - рявкнул Лаврентьев.
   - Наверное...  пожал тот плечами.
   - Мысль глупа и вредна,- подвел итог обсуждению командир.  В чем  я
и сознаюсь перед Олечкой.  Любовь к женщине - это главное, а остальное
- уже частности.  Потому что мужчина,  не способный любить женщину, не
сможет любить все остальное, что вообще можно любить. В этом я и приз-
наюсь, Олечка.
   - В чем?  - еле слышно,  одними губами  спросил  объевшийся  пловом
единственный солдат полка Чемоданаев.
   - Оля,  я признаюсь в том,  что люблю вас.  Говорю при всех. И хочу
жениться...
   - Вы с ума сошли,- скороговоркой произнесла Ольга и выскочила из-за
стола.
   Командир проводил ее веселым взглядом, поднял стакан:
   - За любовь мы и выпьем!
   Фывапка, которой  слово в слово перевели содержание последней тира-
ды, захлопала в ладоши.
   Командир выпил, опустил стакан, бросил Штукину:
   - Пройдусь по территории.
   Он не стал догонять Ольгу,  все,  что надо было сказать сегодня, он
уже сказал.  Пусть подчиненные пошушукаются, попьют коньячку, а завтра
он даст им за что-нибудь крупный нагоняй. Просто так, чтобы не думали,
что  у него слишком уж душа нараспашку.  В конце концов признание было
нужно ему и,  возможно, Ольге. Все остальные должны благоговейно восп-
ринять информацию,  доведенную командиром.  "Пусть Ольга, черт побери,
прочувствует,  что такое первая полковая дама..." - подумал он.  Жаль,
что не оценила его порыв.  Может,  подумала, что это оригинальничанье.
Но разве такими вещами шутят?
   Еще утром Лаврентьеву и в голову бы не пришло то, что он сделал ве-
чером.  Спонтанное признание - это вспышка искренности человека. Прав-
да,  потом может прийти сожаление;  человек - противоречивая  скотина:
сегодня кукарекает,  завтра ржет,  а послезавтра хрюкает. Особенно это
свойственно мужчинам.  "В этой ситуации я,  наверное, похож на фюрера,
который  учудил  жениться  перед  тем,  как отправиться на тот свет",-
пришла аналогия.
                                      * * *
   ...На следующий день после дежурства Ольга закрылась в своей комна-
тушке в штабе. Отдых она ненавидела еще больше, чем дежурство: все те-
ряло свой смысл,  казалось временным,  непостоянным, никому не нужным.
Все жили в мире ожиданий,  как на вокзале,  где у каждого свой поезд -
судьба,  которая вывезет каждого в свою сторону и в  назначенный  час.
Офицеры ждали замены, чтобы уехать и никогда больше не возвращаться "в
эту дыру".  Мятущийся Лаврентьев, кажется, постепенно сходит с ума, но
сходит вполне рационально. Он мечтает заменить всех ветеранов и сохра-
нить какое-то подобие полка.  Сидим на пороховой бочке,  улыбаемся, на
что-то надеемся... Женька просто спивается. Алкоголик! Здесь все алко-
голики.  "И почему-то именно они объясняются мне в  любви.  Другие  не
объясняются.  Если  им  что-то и надо,  то гораздо более приземленное,
например, одна ночь с экстазом. Как все мерзко... Правда, никто не ос-
меливается.  Боятся...  Я командирская шлюха, которая ни разу с ним не
спала. И поэтому все равно шлюха. И все равно обидно".
   Она долго сидела на койке, оцепенело глядя в пустоту, потом подошла
к зеркалу,  откинула назад соломенную копну волос, оглядела себя, выг-
нув грудь,  провела руками по талии,  бедрам; сбросила рубашку, остав-
шись в одних трусиках,  повернулась спиной, скосив взгляд, заглянула в
зеркало:  и сзади была хороша и стройна. Только никому не нужна в этом
логове!  Она вспомнила,  как Лаврентьев разговаривал по телефону с сы-
ном,  как неожиданно изменился его голос,  как увлажнились  глаза,  он
подпер  щеку рукой,  чтобы никто не заметил его слабости.  "Не нужна я
ему,  вернется к своей. Там все будет по-другому, там совсем иной мир.
И то, что здесь кажется искренним и чистым, за тридевять земель отсюда
просто не может существовать. Другие мысли, чувства, ценности. Все за-
будется. И пьяный его кураж... Как он мог такое сказать? Весь полк бу-
дет смотреть на меня и ухмыляться. А ему, алкоголику, нипочем. Недаром
говорят, что у пьяниц сначала атрофируется совесть, а потом печень..."
   Тут Ольга  вспомнила,  что  собиралась  на свидание с Костей.  "Вот
единственный человек,  который меня искренне любит,- растроганно поду-
мала она.  А ведь он ждет и даже ни словом не намекнул...  Поздоровал-
ся,  посмотрел на меня грустно и промолчал".  Ольге не хотелось  выхо-
дить, тем более идти к санчасти, там обязательно будут слоняться мужи-
ки. Не станет же она шептаться, тащить его за собой. Ольга сняла труб-
ку и попросила сменщицу, жену прапорщика, соединить с санчастью. Кате-
рина усмехнулась,  полюбопытствовала:  "Хочешь пилюльку на ночь  выпи-
сать?"  "Спрошу,  есть ли таблетка от головы",- ответила Ольга,  зная,
что та все равно подслушает разговор.
   - Костя,  это я... Принеси мне таблетку от головной боли. Если тебе
не трудно.
   - Не трудно,- поспешно ответил он.  Ты откуда звонишь?
   - Я у себя.
   - Я сейчас! Бегу...
   "И пусть прибежит!  Милый мальчуган в очечках... Будет тихо при мне
напиваться,  а я буду слушать его умные философские речи. И все будет,
как в старых романах. Только я попрошу, чтоб он непременно называл ме-
ня по имени-отчеству..."
   Раздался стук в дверь.  "Какой,  однако, скорый!" - удивилась она и
крикнула:
   - Подожди минутку!
   Она быстро надела спортивный костюм: в наше время барышни предпочи-
тают удобные одежды, и юбку не надо вечно оправлять.
   - Ты бежал? - первым делом поинтересовалась она, открыв дверь.
   - Да,- признался он.  А то вдруг бы твоя голова  перестала  болеть.
Вот таблетки. Это отличное средство...
   - Спасибо,  но у меня действительно перестала болеть голова.  Ольга
усмехнулась и снисходительно посмотрела на Костю.
   Он пожал плечами и покраснел.
   - Тогда я пойду.  Костя повернулся и с порога  грустно  заметил:  -
Тебе нравится играть со мной?..
   - Подожди! - требовательно произнесла она.
   - Мне некогда. Спокойной ночи! - сухо бросил он и вышел в коридор.
   "Как нехорошо получилось!" - опечалилась Ольга, кинулась вслед, ос-
тановила Костю,  ухватив за кончик форменной рубашки (хотела  было  за
локоток,  да не решилась; рукава у рубашки короткие, а хватать мужчину
за оголенные места ой как небезопасно!).
   - Подожди, ты даже не выслушал меня до конца...
   Костя честным, незамутненным взором посмотрел на девушку.
   - Я же обещала назначить тебе свидание!  Если ты не  против,  давай
посидим у меня.
   - Хорошо,-  согласился он,  и даже очки его засияли от нескрываемой
радости.  Ведь добрей Кости,  и это не секрет, не было в полку челове-
ка.   Хорошо,- еще раз повторил он.  Я только спиртику немножко прине-
су, ладно?
   Оля пожала плечами.
   - Без этого нельзя?
   - Я быстро!
   И Костя по кличке "Разночинец" тут же исчез.  Его несли крылья люб-
ви,  а если эта любовь хоть чуть-чуть взаимна,  то человек способен на
многое,  например,  в мгновение ока преодолеть любые расстояния. Что и
сделал бравый капитан. Не прошло и минуты, как он уже скребся в дверь,
Ольга открыла,  с немым укором посмотрев на гостя с газетой, свернутой
"под  колбасу".  Однако на капитанском лице читалось такое благоухание
чувств, что она тут же его простила. Правда, у нее закралось сомнение:
а не от предвкушения ли выпивки блаженствует товарищ?  Но нет же, ведь
он столько стихов посвятил ей!  И Ольга на мгновение представила Костю
своим мужем.  Как раз они стояли напротив зеркала. Оба глянули на свое
отражение,  оно тоже,  в свою очередь, покосилось на них, но ничего не
сказало.  Сказал  Костя,  он был чувствительным малым и понимал мысли,
что называется, с лету.
   - А мы с тобой могли быть неплохой парой!
   Ольга не ответила, потому что нехорошо с порога лишать всех надежд.
Любая  мало-мальски соображающая женщина это прекрасно понимает,  даже
если совершенно равнодушна  к  данному  мужчине.  Такое  уж  природное
свойство: как мышкин хвостик - виляет, дразнит, а не ухватишь.
   На серебристой  глади отражалась яркая блондинка,  слегка разлохма-
ченная по моде,  в красном спортивном костюме, курточке с приспущенной
"молнией".  Рядом стоял очкарик с веселыми глазами. Рот его неудержимо
разъезжался в улыбке,  а карман оттопыривал  невидимый  градуированный
пузырь со спиртяшкой.
   - Что-то не так? - поторопилась спросить Ольга.
   - Я подумал:  выгонишь ли ты меня, если я прямо сейчас стану читать
новые стихи, посвященные тебе?
   - Ах,  вот что тебя занимает!  Мне начинает казаться, что ты больше
любишь свои стихи обо мне, чем, скажем, саму меня.
   - Это неправда!  - воскликнул Костя.  Не может причина быть главнее
следствия.
   - Я твоя причина?
   - Да! Причина тоски и... всего остального.
   Он выкатил из газеты бутылку немыслимого портвейна,  смущенно  ска-
зав, что ничего другого достать не смог, но в следующий раз они обяза-
тельно будут пить шампанское. И Ольге захотелось ответить, что следую-
щего раза не будет,  но все же сдержалась, опять-таки по причине, ука-
занной выше.  Она спросила,  будет ли он ужинать. Костя поспешно отка-
зался.  Ольга же резонно заметила,  что спирт надо обязательно закусы-
вать,  достала полковые консервы,  отвратные, но питательные, положила
их на стол,  Костя открыл "Тунца в масле". Тут же появились две чашки,
Ольга извинилась,  что хрусталя нет,  а Костя не преминул добавить про
следующий  раз,  "непременно  с хрусталем".  Он налил ей вина,  себе -
спирту, слегка разбавил водой.
   - Я хочу выпить за твое счастье,- сказал он.
   - Почему именно за мое? - тут же спросила она.
   - Ну не за наше же!  - усмехнулся Костя.  В последнее время,  когда
вижу тебя,  у меня сердце сжимается, поверь мне. Я вижу, что идет жен-
щина,  молодая и красивая,  но глубоко несчастная.  Она чувствует, как
уходит,  будто сухой песок,  ее жизнь,  уходит скучно, бездарно и без-
возвратно, и она ничего не может с этим поделать. Эта женщина находит-
ся в замкнутом круге,  она пленница жизни, обстоятельств, войны. Но не
все,  кто видит ее,  понимают трагедию этой умной и красивой  женщины,
которой  просто не посчастливилось родиться в другом месте,  может,  в
другое время...  Одинокая женщина вдвойне одинока,  несчастная женщина
вдвойне несчастна,  потому что никакие чувства не сравнимы с чувствами
женщины,  загнанной в тупик... И поэтому, милая Оленька, когда я вижу,
как  ты  страдаешь  и иногда не по своей прихоти делаешь и мне больно,
без злорадства, конечно, скорей от отчаяния, нервных срывов, я никогда
не сержусь... Так вот почему я хочу выпить за твое счастье...
   Он запнулся.  Ольга слушала молча, не перебивая, смотрела куда-то в
сторону,  может, сдерживала себя, может, тоскливо соглашалась. Послед-
нее время ей так часто бередили душу, что она уже начинала свыкаться с
этим.  Костя говорил тихо, грустно, даже уныло; Ольга подперла ладонью
щеку,  незаметно закусила губу: "Когда же он наконец замолчит?" Но ос-
танавливать его не решалась. Никто не говорил с ней так проникновенно,
никто еще не смог так чутко понять ее страдающую душу.
   - Если ты будешь счастлива с ним,  и мне будет хорошо.  Поверь.  За
твое счастье! - закончил он.
   - Врешь ты все!  - улыбнулась она,  и глаза ее вдруг просияли.   Ты
будешь радоваться, если я выйду за него замуж?
   Костя пожал плечами - верный признак того, что в самом деле соврал.
   - Давай лучше выпьем за нас! - предложила Ольга.
   - За дружбу, что ли? - кисло уточнил Костя.
   - А что, с женщиной грешно уже дружить?
   - Давай!
   И он коротко стукнул о ее чашку своей, махом выпил, выдохнул. Ольга
немного отпила и поставила на стол.
   - Ну а теперь ты почитаешь свои новые стихи про меня!  - распоряди-
лась она.
   - Самое страшное для поэта - повиноваться.
   Он коснулся ее волос, желтых, как свет солнца. Ольга не воспротиви-
лась: пусть ему будет приятно.
   В дверь громко постучали. Послышался голос командира:
   - Ольга, ты слышишь меня? Открой! Я же знаю, что ты здесь.
   - Не трепещи,- тихо сказала она Косте.
   - Мне как-то все равно,- прошептал он, но на всякий случай встал.
   - Служебное время закончилось!  - громко произнесла Ольга.  Что  вы
хотите?
   - Хочу показать, как чисто вымыли пол в коридоре.
   - Спасибо, я видела.
   - Открывай.
   - Не имеете права! - решительно отозвалась Ольга.
   - Имею!  Во-первых,  ты моя невеста.  А во-вторых,  ты находишься в
служебном помещении.
   - Мне уйти на городскую квартиру, товарищ подполковник?
   - Сиди, черт с тобой. И передай своему кавалеру, что я ему ноги вы-
дерну.
   Костя обмер,  покосился  на  окно,  но на нем была прочная решетка.
"Влип",- подумал он. А Ольга взяла и открыла дверь. Зря она это сдела-
ла.  Евгений Иванович, конечно, ног у Кости не стал вырывать, но насу-
пился так, что на лбу прорезалось с полдюжины морщин.
   - А,  вот кто у нас тут... Военврач Синицын Костя. Собственной пер-
соной... Отбиваешь у командира женщину? - сурово вопросил он.
   Костя замер  в  позе "вольно".  Чертовски дурацкая ситуация получи-
лась.  И зачем Ольге нужно было открывать дверь?  Столкнуть двух мужи-
ков...
   - Я, пожалуй, пойду,- пробормотал он, но Ольга воспротивилась:
   - Не уходи!
   - Демонстрируешь  характер  с прицелом на будущее?  - смело спросил
Костя.
   Командиру фраза понравилась. Он шагнул в комнату.
   - Ну что, хозяйка, не выгонишь?
   - Присаживайтесь, товарищ подполковник. Это же служебное помещение.
Как я могу запретить? - холодно ответила Ольга.
   Командир сел за стол, стул под ним жалобно скрипнул.
   - Вот невестушка у меня...  Характер - кремень. Обломает, чувствую,
как солдата-первогодка.  Как ты думаешь, Костя, у кого характер должен
быть крепче: у мужчины или у женщины? Не знаешь? И я тоже не знаю. Хо-
тя на примере Ольги скажу, что совсем неплохо, если женщина неприступ-
ная, как скала. А ты лезешь, рискуя каждое мгновение сорваться и свер-
нуть шею. Но зато когда доберешься...
   Ольга поставила перед Лаврентьевым стакан, но он отказался:
   - Нет, пить не буду. Я уж лучше чайку.
   - Чая нет,- печально произнесла Ольга. Она уже пожалела, что откры-
ла дверь.
   - Это  не  проблема.   Евгений Иванович снял телефонную трубку.  Не
"чего хочешь",  а представляться надо установленным позывным. Вот тебе
и "ой"!н сурово отчитал он телефонистку.  Дай столовую!..  Марь Серге-
евна, организуй нам чайку! Да, в штаб...
   Повисла долгая тишина.  Костя теребил клочок газеты, Ольга смотрела
куда-то в сторону.  Лаврентьев взглянул на них, покачал головой, нето-
ропливо поднялся.
   - Ладно, не буду ждать. Недосуг...
   Ольга с Костей вскочили,  проводили командира  взглядом.  А  тут  и
Марья Сергеевна с чаем пришла, водрузила на стол, сладко приговаривая:
   - Вот, специальной, командирской заварки... А сам-то придет?
   - Придет-придет,- ответила Ольга.  Спасибо вам, Марья Сергеевна.
   Женщина ушла, Костя тоже поднялся: "Пойду".
   - А как же чай? - растерянно спросила Ольга.
   - Спасибо, не хочется,- тихо ответил он и ушел.
   На столе  остались  чайник  с  никому не нужным чаем и две бутылки.
Ольга провернула ключ в замке,  выключила свет,  бросилась на диван и,
зарывшись лицом в подушку,  расплакалась.  Весь мир казался ей ничтож-
ным,  скупым,  отвратительным и жестоким. Не было в нем для нее места;
опустошенное сердце и душа, выстуженная сквозняком-ветром, страдали не
так от одиночества, как от обиды. На кого или за что - понимать не хо-
тела.  "Дура я,  дура",- повторяла она,  вздрагивая от рыданий, кусала
уголок подушки,  чтобы заглушить всхлипы;  и слезы ручьями  лились,  а
черствая, сухая наволочка набухала, становясь мягкой и теплой...
   Уж сколько девичьих слез вобрал в себя этот податливый перьевой ме-
шочек,  сколько тайн узнал от недолюбивших, недострадавших, недогуляв-
ших! Душевное, прямо скажем, изобретение...
   Костя, нахохлившись,  пытался уснуть, но, поворочавшись на постели,
включил свет,  достал бумагу и стал писать стихи.  Однако мир не узнал
их: все написанное Костя через час разорвал на мелкие кусочки.
   А командир  отправился проверять посты.  Ему было не до стихов и не
до подушки. Печальная необходимость его жизни заключалась в том, чтобы
сохранить  в это смутное время бесправия своих людей и вожделенные для
безумных масс горы оружия...
   * * *
   ...Великий переход занял десять с половиной минут,  включая органи-
зационные  проволочки.  За это время основная колонна вышла на дорогу,
пересекла ее и без сопротивления вступила на территорию  113-го  полка
Российской империи.  Прапорщик,  стоявший на воротах,  опешил, но пре-
пятствовать не стал:  уж сколько всякого люду перебывало на территории
-  и с этими как-нибудь разберутся.  Впереди гордо вышагивал Автандил.
Шумовой,  Сыромяткин и Зюбер несли на палках уцелевшие  одеяла,  некое
подобие  хоругвей...  И уже за этой "каменной группой" ковыляли,  пле-
лись,  гомоня,  смеясь и ругаясь, остальные больные. Где-то в середине
шествия  под  руководством  Карима  несли Священную Кровать Малакиной.
Оголенная панцирная сетка повизгивала, скрипела, как живая, койка плы-
ла над головами, словно маленький железный плот в море бушующих безум-
ных голов. Прапорщик перекрестился: в этом зрелище было что-то неправ-
доподобное...
   Из штаба,  как ошпаренный,  выскочил капитан Козлов. Сегодня он нес
вахту дежурного по полку.
   - Это что за процессия?