ечах, поэтому я взяла на размер
больше.  Она  очень  красивая  и  теплая.  Я сейчас гляжу на нее и все
представляю,  как ты приедешь и оденешь ее. Она тебе очень пойдет, мой
дорогой сыночек.  Неделю будем праздновать твой приезд.  Пойдем в парк
или в кино,  ты всегда любил ходить со мной в кино. Ну а если тебе за-
хочется пойти на танцы,  я,  конечно,  возражать не буду.  Ты ведь уже
большой, и тебе надо будет познакомиться с девушкой..."
   Лаврентьев налил всем по полной кружке и предложил выпить за  русс-
кую армию,  встал первым, за ним поднялись остальные. Через пять минут
Федор Сидоров дал согласие служить в полку.
                                      * * *
   - Ты считаешь,  что печатью гениальности мой лик не отмечен?  -  не
очень довольным тоном спросил доктор Шрамм.
   - Наоборот! - поторопилась заверить Ада.  Ты счастливое исключение.
Тем более опыт самоконтроля в нашей больнице дает тебе соответствующие
гарантии остаться в добром уме.
   Она подогрела на керосинке нехитрую снедь,  разлила водку по стака-
нам. Доктор покосился, но ничего не сказал, молча взял стакан, чокнул-
ся,  медлено выцедил,  потом с жадностью набросился на еду. Ада же ела
неторопливо, с любовью глядя на Шрамма.
   За разговорами они незаметно опустошили бутылку,  закуска была  уже
почти  съедена.  Они не слышали ни выстрелов,  ни звуков боя,  которые
звучали в разных концах города. В какой-то момент они заснули, а когда
проснулись,  стояла черная ночь. Доктор нащупал влажное тело Аделаиды,
она что-то пробормотала спросонья, погладил ее по бедру и по голове...
   Он еще спал,  а она уже хлопотала по хозяйству. Голова Иосифа Геор-
гиевича плотной тыквой лежала на подушке.  "Люська-стерва давно не ме-
няла наволочки",- с тупым самоудовлетворением и злостью  подумал  док-
тор. Ему захотелось вдруг сбрить бороду, ведь жарко было, да и с какой
стати носить ее сейчас,  ведь не совсем он обазиатчился.  Осталось еще
обрезаться и сунуть лысину в чалму. "Аллах-х- акбар!!"
   Доктор встал, прошел в ванную комнату, взял ножницы, стал остригать
усы, потом бороду. Жесткие волоски посыпались в раковину с желтым сле-
дом от воды. С остатками щетины он стал похож на дипломированного бом-
жа. Неприязненно глядя на отражение, Иосиф намылил лицо, стал скоблить
давно не знавшую бритвы кожу. Процедура была отвратительна и болезнен-
на.  Наконец, он полностью очистил лицо и мог оценить метаморфозу, не-
торопливо,  с гадливостью рассмотрел изменившиеся черты. Что-то новое,
неуловимое появилось в оголившихся складках у рта - то ли  жестокость,
то ли затаенная ненависть,  в глазах тоже появился хищный огонек. Док-
тор понял,  что моложе не стал, но неожиданно приобрел совершенно иное
качество.  "Теперь  меня  никто не узнает,- удовлетворенно подумал он,
протирая лицо одеколоном и кривясь от жгучей боли.  Доброе утро,  быв-
ший Иосиф Георгиевич!  Как нынче вас звать?" Он ощутил нежданное чувс-
тво свободы, будто его выпустили из клетки, в которой он бился, метал-
ся все эти годы. "Я волен в своих поступках. Меня ничто не сдерживает.
Я могу уехать,  и никто не будет меня искать! Доктор Шрамм исчез бесс-
ледно в водоворотах и катаклизмах всеобщего безумия жизни. Вместо него
появился Неизвестный с твердыми чертами лица н  единый  сгусток  воли,
железного  упрямства  и  тайной гениальности..." Эти самолюбивые мысли
развеселили,  но вместо того, чтобы дать им психоаналитическую оценку,
доктор громко расхохотался.  Распахнув дверь, он вошел в комнату. Аде-
лаида копошилась,  накрывая на стол.  Подняв глаза,  она вскрикнула  и
уронила тарелку.
   - Боже, что вы натворили!
   В первое мгновение, увидев голого безбородого человека, она даже не
признала в нем любимого доктора и инстинктивно прикрылась руками. Этот
жест  не остался не замеченным Иосифом Георгиевичем,  он испытал вдруг
необычайное возбуждение, зарычал, прямо по осколкам бросился к бедной,
перепуганной  женщине,  повалил ее на диван.  Он почувствовал себя на-
сильником,  и эта совершенно нехарактерная для него роль, сладостраст-
ная, безудержная агрессивность, наполнила его истощенные члены необык-
новенной силой.  Он согнул несчастную Аделаиду  Оскаровну,  набросился
буйным зверем, рыча и кусая за плечи. Она извивалась под ним, недоуме-
вая,  что же случилось с милейшим доктором, ее перепугала странная пе-
ремена, и единственное, чего ей хотелось,- чтобы он побыстрей завершил
свое дело...
   Наконец он отвалился, вытер тыльной стороной ладони губы, потом по-
тянул простыню,  осушил пот на груди. Переведя дух, самодовольно заур-
чал:
   - Во время операции хирург командует:  "Зажим!..  Скальпель!.. Там-
пон!..  Почему больной хрипит?! Дайте мне много тампонов!.. Вот теперь
хорошо..."
   - Это анекдот?  - спросила измученная и покусанная Ада,  со страхом
глядя на чужое лицо. Она уже не могла обращаться к доктору на "ты".
   - Случай  из практики,- небрежно ответил Иосиф Георгиевич.  Мне вот
больная недавно говорит:  "Доктор,  последнее время я дышу  с  трудом,
одышка такая, прямо задыхаюсь..." А я ей: "Вот мы сейчас форточку отк-
роем, и вам непременно полегчает!"
   Против обыкновения Аделаида довольно равнодушно восприняла  сказан-
ное Иосифом Георгиевичем. "В нем появилось что-то сатанинское",- поду-
мала она.  Право, вместе с бородой доктор что-то потерял, может, часть
своей безупречности,  интеллигентности,  мягкости,  изыска. "Теперь он
похож на заезжего афериста".  Аделаида ужаснулась своим мыслям и реши-
ла,  что надо все-таки сделать то,  что так неожиданно и бурно прервал
ее обновленный любовник.  Она встала,  виляя бедрами, подошла к столу,
стала собирать осколки.  Иосиф Георгиевич пристально смотрел,  как она
наклоняется, и усмехался.
   - Я пока приготовлю завтрак, а вы почитайте мне что-нибудь из своей
тетради! - попросила она, чтобы хоть таким способом разрядить ситуацию
и вернуть прежнего, обаятельного, мудрого, интеллектуального доктора.
   От него не укрылось,  что она перешла на "вы",  поправлять не стал,
коротко распорядился:
   - Подай, она лежит на полке.
   Ада молча  исполнила,  Шрамм открыл тетрадь наугад,  пролистал нес-
колько страниц, поправил на носу очки.
   - "Совмещение гениальности и конкретного "Я" происходит при антаго-
низме  внешних  факторов.  Чем  они интенсивнее,  тем более взрывчато,
трансцендентно происходит обратный,  формирующий процесс. Это есть са-
моутвержденческое начало целеобразующей константы,  имя которой - воп-
лощенное Совершенство Личности..."
   Ада застыла.  Поток мыслей, журчание слов завораживало ее, как змею
пиликанье флейтиста.
   - Ты,  кажется, собиралась готовить завтрак? - спросил доктор, гля-
нув из-под очков.
   - Да, конечно,- очнулась она и уронила еще одну тарелку.
   - Ты наносишь непоправимый ущерб  моему  семейному  очагу,-  строго
сказал Иосиф Георгиевич, хотя "очага" как такового уже и не было.
   - Прости,- сказала она, стала поспешно собирать осколки.
   - А ты знаешь,  что у людей с искривленной шеей ум живее? А у Гейне
была болезнь спинного мозга,  и есть все основания  предполагать,  что
это придало его последним произведениям подлинную гениальность...  Бе-
зумие,  дражайшая Ада, чрезвычайно тонкая штука. Это как при составле-
нии пропорции пороха: слегка не доложил селитры и переборщил с серой -
и яркой вспышки, которая так притягивает людей, не будет. Вместо этого
мы увидим просто вонючий "пшик". И почувствуем мерзкий запах. Так же и
у душевнобольного:  от гениальности до полного идиотизма  -  ничтожное
расстояние.
   Закончив тираду,  он  сошел с дивана,  уже завернувшись в простыню.
Ада выложила на тарелки какую-то серую массу, откупорила очередную бу-
тылку водки, налила по полстакана. Они молча чокнулись и выпили. Серая
масса оказалась макаронами,  смешанными с тушенкой. После выпитой зал-
пом водки снедь показалась даже вкусной.  Иосиф Георгиевич,  пережевы-
вая, заметил:
   - Индейцы племени майя,  чтобы выразить понятие о  злости,  знаешь,
что рисовали?
   - Зубы?
   - Нет.  Трех женщин!  - торжествуя,  объявил доктор.  Не правда ли,
изящно?..  А вот врача изображали в виде человека  с  пучком  травы  и
крыльями на ногах.
   - Ну и что? - хмуро спросила Ада.  Ты хочешь сказать, что я злая?
   - Ты не можешь быть злой. При мне... Твой удел - быть покорной, как
змея, которую лишили позвоночника и зубов.
   - После того, как вы сбрили бороду, Иосиф Георгиевич, вы сильно из-
менились.  Вы как будто стали другим человеком:  резким,  насмешливым,
даже жестоким.  Я,  конечно, не думаю, что вместе с растительностью на
лице вы потеряли свою мягкость, доброту, тактичность...
   Шрамм слушал ее с саркастической улыбкой на губах,  развалившись на
диване,  гладкий белесый подбородок выставил вперед,  будто  собирался
плюнуть на попадание.
   - Ну,  что ты,  голубушка! - энергично возразил он и осклабился.  Я
по-прежнему тебя обожаю, даже несмотря на то, что ты пытаешься неуклю-
же подшутить надо мной.
   - Я не пытаюсь! Вы совершенно не знаете меня, хоть и проработали со
мной бок о бок много лет.  Я вас всегда боготворила,  вы для меня были
символом бескорыстного служения науке,  медицине, для вас главным было
найти ответы на животрепещущие вопросы современной психиатрии, и я бо-
лее чем уверена, если б вы не прозябали в этой дыре...
   - Хватит,  это я уже слышал, а кроме того, и без тебя все это знаю.
Но мне сейчас абсолютно безразлично,  нужны ли кому-то мои  изыскания.
Скорее всего не нужны. Нормальных нечем кормить и содержать. А моя на-
ука скорей останется нужна для того, чтобы власть имущие под благовид-
ным  предлогом всегда могли обратиться к нам,  а мы всегда могли сочи-
нить для какого-нибудь крикуна-диссидента толковый диагноз.  И чтоб ни
одна  грамотная  сволочь ни черта не поняла и согласилась с нами:  да,
такому место только в психушке...  Ты, Ада, лучше не старайся найти во
мне  что-то тебе не нравящееся.  Во-первых,  мне это будет неприятно и
придется делать в отношении тебя определенные оргвыводы. Во-вторых, ты
сама, своими руками разрушаешь созданный в своем сердце образ выдающе-
гося человека,  то есть меня.  А это еще страшней:  ты разрушаешь саму
себя... Одним словом, ты не выживешь! Глупая, глупая тетка...
   - Вы уже переходите на грубость,- тихо, но твердо произнесла Адела-
ида Оскаровна.  Пожалуй, я лучше оденусь.
   - Возьми в шкафу халат, надень,- уже миролюбиво произнес доктор.
   Поколебавшись, Ада вытащила халат и с видимым удовольствием накину-
ла его на себя.
   В следующее мгновение раздался стук в дверь. Иосиф Георгиевич замер
с открытым ртом - он хотел что-то сказать, Аделаида же смертельно поб-
леднела.
   - Грабители?! - прошептал доктор.
   - Это твоя жена,- внесла ясность Ада.
   - Иосиф,  ты же дома,  открывай!  - донесся из-за двери знакомый до
ужаса голос.
   Миллион чувств вихрем пронеслись в сердце бедного  доктора  Шрамма.
То были страх,  жгучая досада,  ревность и слабая, хрупкая, как ледок,
надежда на возвращение Люси.
   - Ося, открывай же, я всего на две минуты. Потом снова закроешься.
   - Не открывай,- свистящим шепотом произнесла Ада.
   - Иосиф...  Голос жены вдруг изменил тональность,  в нем  явственно
зазвучали тревожные нотки: - Ты живой? Ответь же, мне страшно!
   И, уже не думая ни о чем,  он, как был нагишом, рванулся, в послед-
нее мгновение спохватился, обвязался полотенцем. Он открыл замок, рас-
пахнул дверь...  Она стояла в ослепительно белом платье, свежая и чис-
тая,  как невеста.  Он зажмурился, будто от яркой вспышки, Люся же от-
шатнулась. Перемена в ее лице дикой болью пронзила доктора.
   - Что  с  твоим лицом?!  - испуганно и с отвращением спросила она и
тут же равнодушно протянула:  - А-а,  ты сбрил свою бороду. А почему у
тебя  лицо такое опухшее?  Ты все это время рыдал?  Скажите-ка,  какие
страсти-мордасти... А я уже думала: не удавился ли? Заходишь, а ты тут
на лампочке висишь,  представляешь, какой ужас?.. Мне, Осик, надо заб-
рать некоторые вещи. Больше я тебя тревожить не стану.
   Она потеснила грудью несчастного мужа, вошла в квартиру. Помертвев-
ший Шрамм поплелся за нею.
   - О-о!  -  вырвалось у бывшей супружницы.  Какая приятнейшая неожи-
данность!  Посмотрите, он завел себе любовницу! А я всерьез опасалась,
что ты повесишься. Какой же ты мерзавец после этого! А ты тоже хороша,
милочка!  Еще не успели подушки остыть, а ты уже прискакала. И мой лю-
бимый халат с драконами напялила! Шлюха, снимай немедленно!..
   - Да как вы смеете, вы же сами его бросили и ушли к этому старикаш-
ке!..
   - А ты на себя посмотри! - закричала красавица Люся.
   Иосиф Георгиевич молча снимал с любовницы халат,  она же, полупара-
лизованная от дичайшего Люськиного нахальства,  даже не заметила,  как
вновь осталась в чем мать родила.
   - Фу, какая мерзость! - выкрикнула Люся то ли в адрес голой Ады, то
ли по отношению к использованному халату, который Шрамм молча протянул
ей.  Мне не нужны эти грязные тряпки.  Можешь подарить их своей потас-
кухе!
   Она гордо вышла,  громко хлопнула дверью. И тут же Аделаида взвыла,
закрыла лицо руками,  опустилась на корточки - жалкая,  униженная, как
скво в нищем индейском племени.
   Спустя некоторое время она встала, молча оделась и дрожащим голосом
произнесла:
   - Я ухожу от вас.  Вы жестокий и бессердечный человек. Вы тряпка...
При вас унизили женщину, а вы..
   - Иди, иди,- буркнул доктор вслед.  Скатертью дорожка!
   Так же  молча  Аделаида Оскаровна прошла к выходу,  открыла дверь и
вышла. В бешенстве доктор вскочил, швырнул вслед пустую бутылку, кото-
рая разлетелась на мириады осколков.
   - Ах,  что я натворил! - Иосиф Георгиевич вдруг осознал, что теперь
останется в безнадежном и непоправимом одиночестве.
   Он впопыхах надел треклятый халат беглой жены,  выскочил на лестни-
цу,  пробежал два пролета. Ады не было. Доктор выбежал на улицу, отме-
тив, что стемнело. Но наступало утро или же был вечер, он не знал.
   - Ада! - крикнул он. Голос предательски дал петуха.  Вернись немед-
ленно!
   - Я все прощу! - басом добавил кто-то из кустов.
   - Кто это? - недовольно спросил Шрамм.
   - Твоя проснувшаяся совесть,- сурово ответил голос.
   Тут же раздался хохот.  Иосифу Георгиевичу стало страшно,  он прис-
тально вгляделся в кусты. Кажется, там что-то шевелилось, а может, ему
и показалось. Во всяком случае, голоса вполне могли иметь нематериаль-
ное происхождение.
   - Когда ты последний раз молился?  - прозвучал  уже  другой  голос,
тонкий и гнусавый.
   Шрамм хотел сказать, что он неверующий, но почему-то соврал:
   - Только что...
   - Однако врешь, мерзавец! - визгливо отозвался тот же голос.
   - Кто вы? - еще раз спросил доктор.  Что вам нужно?
   - Он  очень много задает вопросов,  как ты считаешь,  Консенсус?  -
спросил бас.
   - Охотно соглашаюсь с тобой, просто до неприличия много,- отозвался
второй.  Сявка!
   - Морманетка захарчованная,  пес блудливый, сморчок надушенный... А
ту, ланай к нам!
   - Что? - не понял доктор, подумывая, как бы половчей смыться.
   Кусты затрещали,  и перед Иосифом Георгиевичем, что называется, ма-
териализовались две фигуры. Он несмело приблизился, не зная, зачем это
делает,  и сразу заметил, что оба небриты, одеты в мятые серые одежки.
От  них  шел странный запах,  смутно напоминавший запах его лечебницы,
только еще более приторный и резкий.  Один незнакомец был повыше, дру-
гой пониже,  он держал в руках бутылку.  "Конечно, они пьяны",- тут же
понял доктор,  но это не принесло ему успокоения.  Он умел общаться  с
сумасшедшими,  но с нетрезвыми было трудней:  их действия в отличие от
душевнобольных совершенно не поддавались логике.
   - Чичи, открой, не видишь, кто перед тобой стоит? - нагло продолжил
невысокий - это он обладал писклявым и одновременно гнусавым голосом.
Лучшие представители общества к тебе обращаются, цвет нации! Килька ты
трипперная, мы за твое светлое будущее боремся, а ты, кишка маринован-
ная, еще рубильник воротишь!
   От этого шквала агрессивности и оскорблений доктору стало нехорошо,
он непроизвольно плотнее запахнул полы халата.
   - Как будешь помогать, товарищ, осуществлению прогресса? - уже теп-
лее произнес высокий и потянул Шрамма за ворот.
   Иосиф Георгиевич, поняв, что влип, решил избрать свойский тон, мол,
все мы свои, дела известные, контора пишет, мы смеемся, дурацкая житу-
ха на всех одна...
   - Эх, ребята, дела такие, денег не было, а те, что были, с подругой
пропили...  как можно оптимистичней начал он.
   Но его не поняли.  Иосиф Георгиевич догадался об этом сразу, ощутив
крепкий звенящий удар в ухо.  Сквозь звон,  будто издалека, он расслы-
шал:
   - Кого клеишь, мурик?
   - Совсем  не лакшит!  Я ему сейчас батареи выломаю и чердак притем-
ню...
   Хоть и еле соображал доктор и в голове оглушительно звенел  зуммер,
он сумел сообразить,  что речь шла вовсе не о его квартире.  Он смутно
помнил, как коротышка распахнул его халат, обнажив тело, как он в сле-
дующее  мгновение рванулся по ступенькам с крыльца,  закричав что есть
силы.  Подсознательно доктор понимал: незнакомцы боятся шума. Он бежал
по  темной улице в развевающемся,  как бурка,  халате и каждой клеткой
спины ощущал, как вот-вот ему под лопатку вонзятся твердые, жгучие пу-
ли.  Но пронесло, и, сбавляя бег, он стал озираться по сторонам, пыта-
ясь сообразить,  куда же его загнал страх. Как ни странно, он оказался
совсем рядом со своей больницей.
   Доктор понял,  что привел его инстинкт.  Он лег спать, не зная, что
на следующий день ни врачи,  ни обслуживающий персонал  на  работу  не
выйдут.
   Утром его разбудили крики,  и он сразу догадался, что это бузят его
больные.  Голоса душевнобольных доктор мог отличить и выделить даже  в
шуме многотысячной толпы.  Крики, звучавшие повсюду, не были похожи на
стройный митинговый рев или скандальный вой в очереди за распределени-
ем дефицита.  Все сумасшедшие - яркие индивидуальности, потому каждый,
если можно так выразиться, пел свою арию.
   Вдруг дверь кабинета с треском открылась,  ввалились его подопечные
безумцы.
   - Вот он виноват!  - закричал человек с перекошенным лицом, в кото-
ром доктор едва признал Карима.  Сбрил бороду, чтоб не узнали...
   Больные бросились на него,  кто вцепился в халат, кто - в волосы, а
кто-то уже кусал ногу,  доктора повалили на пол,  стали бить ногами...
Но вмешался Карим:
   - Подождите! Пока не убивайте. Мы будем его судить!
   Все тут же поддержали новую идею. Доктор же, вырываясь, кричал:
   - Что вы делаете? Я же ваш главный врач, я лечил вас, вы мои дети!
   - Ты мучил нас и держал в застенках!  - взревел Карим.   Теперь  мы
тебя полечим!
   Слабо упирающегося доктора потащили по коридору.  Иосиф Георгиевич,
смутно соображая, что происходит, нутром понял, что лучше не заводить,
излишне не нервировать больных, а попытаться их обмануть. Тут были все
свои:  рыхлый Зюбер со слюнявым ртом, саркастически посмеивающийся Цу-
ладзе,  безустанно  урчащий Шумовой,  суетливый старикашка Сыромяткин,
поджигатель Пиросмани,  косивший глаза к переносице,  и еще с  десяток
дебилов,  которых  он едва помнил по именам.  Открывались двери палат,
оттуда выглядывали новые камни-головы,  щерились в бездумных  улыбках,
кивая, вопрошали, исчезали или присоединялись к процессии.
   - Ур-р, ур-р-р! - вовсю старался Шумовой.
   - Да здравствует революция! - кричал бывший поэт Сыромяткин.
   - Я Зюбер!  Я Зюбер!  - выкрикивал вечно голодный толстяк,  обильно
роняя слюну на пол.
   А Пиросмани,  тревожно оглядываясь, на ходу пытался подпалить халат
Иосифа Георгиевича.  Лишь Карим и Цуладзе не участвовали в общем гвал-
те, молча вели доктора под руки. Он же, пытаясь сохранить спокойствие,
увещевал:
   - Подождите,  давайте сделаем остановочку и вместе обсудим наши ин-
тересные вопросы. Вот увидите, нам всем будет интересно их обсудить. У
меня есть важные новости!
   Наконец его привели в палату, где в осно