редко выходил за пределы лечебницы,
питался вместе с больными и не искал другой жизни в городе, потому что
там все было ему чужим.
   Так бы он и жил среди грубых и ленивых санитаров и санитарок, поти-
хоньку старел,  возможно, стал бы циничней и черствей. Но опять прови-
дение,  ставшее милостивым после стольких лет печали,  решило подарить
ему маленькое таинственное счастье.  У этой тайны было девичье имя Ма-
ша. Сначала их встречи происходили в столовой, где она иногда помогала
поварам готовить пищу.  Маша ходила в платке,  который почти полностью
укутывал ее голову, смотрела на мир голубыми, как тающие под ясным не-
бом льдинки,  глазами.  И, увы, были они такими же холодными и безжиз-
ненными. Иной раз в ее отрешенном взоре что-то вспыхивало, будто дале-
кое и фантастическое для этих мест северное сияние.  "Почему она будто
не  от мира сего?" - спросил однажды Юра у Житейского.  Про других ни-
когда не спрашивал,  а вот про нее спросил.  "Все мы здесь не от  мира
сего,- изрек Житейский.  Вот ты сейчас пойдешь "утку" из-под Малакиной
вытаскивать,  а она в это время в космосе витает,  а может,  где-то  в
средних веках...  Уловив непонимание в глазах Юрчика, добавил:н У Маши
ренкурентная шизофрения,  фантастически-иллюзорный онейроид. Она живет
в  искаженном мире".  "Она сама его придумывает?" - спросил тогда Юра.
"Так нельзя сказать",- туманно ответил Житейский.
   Юра поверил про космос, долго размышлял. Ведь если она живет в фан-
тастических грезах,  которые сама не выдумывает, так кто же тогда нис-
посылает их, кто режиссер этих видений, которые уносят человека из ре-
ального мира? Или же сломанное, изувеченное, испорченное сознание само
переключает себя в мир нереальности,  прячется в нем,  живет счастливо
или же, наоборот, безвинно заставляет страдать человеческое тело.
   Однажды Маша,  будто очнувшись, выплыв из своих грез, подошла к Юр-
чику, коснулась его руки, сказала:
   - Ты не такой, как все, почему?
   - Не знаю,- чистосердечно ответил он.
   - Ты добрый?
   - Не знаю,- опять односложно  повторил  он,  не  в  силах  оторвать
взгляда от ее глаз. Они сияли, они проснулись, горел в них огонь, вер-
нее, свет, который заполнял все вокруг. Юрчик ощутил, как забилось его
сердце, ему стало хорошо и весело на душе: ведь Маша ощущала его, раз-
говаривала с ним,  как с настоящим живым человеком,  а не призраком ее
холодного космоса.
   ...Случилось все поздним вечером, когда Юра уже собирался уединить-
ся в своей каморке. Она остановила его.
   - Ты тоже сумасшедший? - спросила Маша.
   - Нет, я санитар,- честно ответил он.
   Она нахмурилась.
   - Я не люблю санитаров.  Особенно санитарок. Они жестокие, привязы-
вают меня к кровати,  а это мешает мне летать. Но я все равно развязы-
ваюсь, когда они уходят. Но ты другой. Ты, наверное, тоже сумасшедший,
но не знаешь об этом.
   Он уже хотел уйти, оставив ее одну, но она увязалась, пришлось при-
вести ее в каморку.  Маша рассеянно огляделась,  села на его кровать и
тихо сказала:
   - Мне  никто не нужен,  и я никому не нужна.  И ты никому не нужен.
Когда люди не нужны друг другу,  они начинают думать,  как бы  сделать
что-то плохое. Я это по себе знаю. Иногда мне хочется ущипнуть старшую
медсестру.  Но я ее боюсь, однажды она приказала меня отравить, и меня
кололи огромной иглой.  А я все равно выжила...  Тебе не страшно ночью
одному? У тебя задумчивые глаза... Как-то я проснулась и почувствовала
себя самой счастливой: мне приснилось, что я на берегу огромного моря,
а волны в нем фиолетовые...
   Маша говорила,  точнее, роняла фразы, Юра слушал, не вникая особо в
смысл, просто внимал звукам ее голоса. Сумасшедших не всегда можно по-
нять,  легче просто радовать их своим вниманием. Что же касается Юрчи-
ка, то он был просто счастлив, потому что на его кровати сидела девуш-
ка. Никогда в жизни с ним рядом не сидела девушка.
   Через два дня она снова увязалась за ним,  и Юра не смог  ее  прог-
нать,  хотя знал, что поступает нехорошо, нарушает правила внутреннего
распорядка и что-то там еще, на что без всякой причины намекал главный
врач Иосиф Георгиевич... В тот вечер Юра был свободен, никуда не торо-
пился,  и ему не хотелось,  чтобы Маша ушла. Он стал рассказывать ей о
себе,  она старалась внимательно слушать,  хотя давалось ей это с тру-
дом,- Маша отвлекалась. Тем не менее грустные Юркины рассказы вызывали
у нее массу разных эмоций, реальных и фантастических ассоциаций; иног-
да она улыбалась, закрывала глаза.
   Вдруг Маша распустила узлы на глухом платке, и чудные волосы рассы-
пались  по  плечам.  Юра догадывался,  что она их прятала,  потому что
большинству больных независимо от пола всегда делали "нулевку". В кли-
нике профилактировали педикулез.  "Я по ночам мою их холодной водой",-
по секрету сообщила девушка.
   И Юра тут же поставил на плитку кастрюлю с водой,  подогрел и  про-
фессионально  да  и с удовольствием вымыл ей голову,  причем настоящим
французским шампунем,  который купил как-то,  сам не зная для  чего  -
ведь пользовался обычным мылом.  Потом он насухо вытер ее вьющиеся во-
лосы, и они тут же приобрели блеск темного золота. Никогда в жизни Юр-
чику  не  приходилось прикасаться к таким прекрасным шелковистым воло-
сам.  Неожиданно для себя он осторожно обнял Машу  за  талию,  она  не
вздрогнула,  а доверчиво прижалась к нему.  И будто горячая волна зах-
лестнула неискушенную Юркину душу.
   - Бедная ты,  несчастная девочка,  такая же,  как и я...  прошептал
он,  почувствовав, как подступили слезы. И уже не по-мальчишески, а со
взрослой грустью подумал;  что же делать ему с этой маленькой, жалкой,
брошенной всеми узницей "желтого дома"?
   Маша вздохнула,  взяла  Юркину голову в ладони и приникла к его гу-
бам.
   - Мы по-настоящему целуемся? - слегка отпрянув, спросила она.
   - Не знаю,  я никогда не целовался,  и меня не целовали...  ответил
он, когда справился с дыханием.
   Он взял  ее  маленькую руку и стал рассматривать:  в его огрубевшей
ладони она напоминала маленькое крылышко - полупрозрачная кожа,  голу-
бые прожилки.  Что можно сделать такими руками, такими тонкими пальчи-
ками? Он вдруг испытал неведомое благоговение перед этим чудесным соз-
данием природы - хрупкой девичьей ладошкой.
                                      * * *
   "Стреляйте",- тихо сказал он и пошел в обратную сторону мимо чугун-
но-монолитного строя танков,  механических олигофренов...  Единый залп
потряс небо, землю, будто выплеснулись воедино тонны крови. Лаврентьев
почувствовал, что прижат к земле, а вокруг, медленно вращаясь и кувыр-
каясь,  летели  и  падали на него миллионы осколков лопнувших стальных
труб, которые уже никогда не станут огненными стволами...
   Наваждение продолжалось всего лишь мгновение,  короткое  и  ослепи-
тельное, не дольше, чем жизнь вспыхнувшей в темноте спички. Лаврентьев
понял,  что "отключился",  но никто в окопах даже не успел этого заме-
тить. Рядом с ним скрючился на корточках майор-запасник Чеботарев, ку-
рил,  скрывая огонек в ладонях. Мудрый майор, морщинистый, старый, зу-
бастый по характеру, как нильский крокодил.
   - Пойду в штаб,- сказал Лаврентьев.  Только не усните.
   - Старая гвардия не подведет...  тихо ответил Чеботарев.
   Командир позвал Штукина,  который тоже сидел в окопах, и они вместе
пошли в штаб.  В черных окнах едва проглядывали два огонька:  на  весь
штаб было не более трех керосиновых ламп.  Лаврентьев приказал прозво-
нить во второй караул,  охранявший артсклады, узнать ситуацию. Началь-
ник штаба ушел,  а Лаврентьев направился в свой кабинет.  Ольга сидела
на телефонах,  сонная золотоволосая "муха-цокотуха".  Он так и  назвал
ее, когда вошел.
   - Оленька, хочешь я переведу тебя в столицу, хочешь - в Россию? Че-
го ты здесь мучаешься среди мужиков?  Отправлю тебя с ближайшей колон-
ной,  выправим документы,  перевод, у меня кадровик есть знакомый, что
хочешь устроит.  Соглашайся! Найдешь себе парня хорошего. Здесь у тебя
счастья  не будет,  точно тебе говорю,  поверь опыту злого и черствого
человека...
   - Спасибо,  Евгений Иванович.  Она мягко коснулась груди  Лавренть-
ева.   Но  я  останусь с полком.  Мать у меня умерла,  отца я почти не
знаю. Никого у меня нет...
   - Иди поспи.  Он развернул ее к выходу и подтолкнул.
   ...В следующую ночь подполковнику Лаврентьеву не снились танки. Сны
его были черны и пусты,  как брюхо голодного негра. Около двух ночи он
проснулся от грохота танкового дизеля. Подумал: механик дежурной маши-
ны решил опробовать двигатель. Но тут загрохотало еще лучше, присоеди-
нились вторая,  третья машины.  Командир выскочил в кромешную темь, на
ходу застегиваясь, а впереди него бежали некие дежурные тени, кричали,
размахивали руками.  Но было поздно. Три черных гиганта, урча, развер-
нулись на асфальте и,  набирая скорость, рванули ко второму КПП. С же-
лезным скрежетом и грохотом рухнули ворота, танки, подминая и размазы-
вая их, устремились на свободу; в ночи хорошо было слышно, как механи-
ки-водители спешно переключали передачи,  как торопливо, с металличес-
ким журчанием крутились гусеницы. И опять постепенно все замерло, буд-
то затянулось прежней тишиной.  И Лаврентьев понял, что Кара-Огай таки
его переиграл.  Он достал сигарету, закурил. "За танки мне точно отор-
вут голову.  Припомнят все: и независимость, и свободу суждений, и по-
казную  "самостийность".  Плевать,-  бесшабашно  подумал  Лаврентьев.
Пусть снимают".  В эту минуту подобная перспектива его не пугала, впе-
реди открывались неожиданные и даже привлекательные повороты судьбы. К
примеру, навсегда рассчитаться с давно опостылевшей военной службой, в
которой ему не видеть ни академии ГШ, ни лампасов.
   - Это вы, товарищ подполковник? - спросила его темнота.
   - Я.  Что скажешь?  - Он узнал Козлова.  Сейчас будешь тереть ухо и
докладывать, что танки уперли караогайцы?
   - Никак нет.  Это были наши,  из аборигенов,- поторопился  доложить
начальник разведки,  отнимая руку от уха.  Лейтенант Моносмиров,  пра-
порщик Тулов и боец. Фамилию не помню...
   - Вот сволочи!.. Купились! А третий кто - Чемоданаев?
   - Чемоданаев в дежурке спит...  Третий - из дезертиров, за Огая во-
юет...  Они идейные,  товарищ подполковник. Я давно за ними присматри-
вал, все в бой им не терпелось.
   - Присматривала бабка за своей девичьей честью... И дежурный, сукин
сын, упустил! Прошляпили, проспали...
   Беззаботное настроение  улетучилось.  Да и чего ваньку перед подчи-
ненными ломать!  Думай,  с какой рожей появишься перед полком  и  объ-
явишь,  что три танка удрали на волю, и кто знает, в какую сторону за-
хочется пострелять бывшим однополчанам... Это был крах, позор, стыдоба
на всю Среднюю и Центральную Азию и прилегающие районы.  У Лаврентьева
свистнули танки.  Зеленые пацаны увели из-под носа без единого выстре-
ла.  Уже совершенно рассвирепевший, он вбежал по лестнице в штаб, чуть
не сбив с ног бросившегося навстречу дежурного.
   - Ну ты,  гад,  говори,  как танки упустил!  Дрыхнул? - От злости у
Лаврентьева перекосило рот.  Расстреляю! До трибунала не дотянешь!
   Он позвонил в Москву Чемоданову,  доложил,  выслушал положенный его
душе мат.  Ждал, когда генерал объявит о том, что будут его, бедолагу,
а вернее, валенка и недотепу, снимать с должности, но не дождался. Че-
моданов приказал в сжатые сроки найти танки, детализировать не стал, а
насчет уничтожения их даже и не заикался.
   Только он закончил разговор,  тут же раздался звонок. "Война по те-
лефону",- подумал он и как в воду глядел.  В  трубке  раздался  чей-то
мерзкий гнусавый голос с ярко выраженным южным акцентом:
   - Ты меня на порог не пустил, да? Прогнал, уходи, говорил, да?
   А танки уехали. Ай, как нехорошо! Да? Москва башка даст? Впиндюрит!
Правда,  командир?  Умным был - бакшиш получил!  А сейчас - нет танка,
нет бакшиш.  Трудно быть бестолковым... Ну, гудбай, полковник. Генера-
лом не будешь... Иди к нам - командир отделений будешь!
   Он еле узнал,  скорей даже догадался,  что этот поток  бахвальства,
наглости и самоуверенного хамства исходит не от кого иного, как Салат-
супа.
   И Лаврентьев, наливаясь яростью и злобой, зарычал:
   - Ну ты,  обезьяна!  Если танки к исходу дня не будут возвращены, я
тебя  отловлю,  заряжу  твою  огурцовую голову в самую грязную пушку и
выстрелю в твою же задницу.  И передай Кара-Огаю,  что такие шутки  со
мной не проходят.  Если он не хочет,  чтоб я выступил на стороне Саба-
тин-Шаха,  пусть срочно делает выводы.  И еще передай, что ровно через
сутки я отдам приказ уничтожить танки.  Такая же задача поставлена ко-
мандиру вертолетной эскадрильи... Ты все понял, обезьяна?
   В ответ раздался напряженный смех.
   А потом позвонил и предложил встретиться Сабатин-Шах.  Но он просил
гарантий своей безопасности. "Приходи,- сказал командир,- в полку тебя
никто не тронет". Глава фундаменталистов появился в сопровождении сво-
их  молодчиков  н двух совершенно диких афганцев и трех не менее диких
соплеалменников.  На Сабатин-Шахе были серый костюм с отливом и  белая
чалма.
   - Ну,  говори:  что хочешь от меня?  - напрямик спросил Лаврентьев,
чтобы избежать утомительного церемониала из череды пустых  вопросов  и
таких же пустых ответов.
   - Зачем танки отдал этому шакалу? Ты же говорил, что нейтралитет! -
Гость смотрел тяжело, вот-вот засопит от возмущения.  Кто говорил мне,
что никому не дашь оружия, что не хочешь, чтобы гибли новые люди?
   - А кто тебе сказал, что я дал? - грубо спросил Лаврентьев. Ему за-
хотелось схватить этого кровавого интеллигента,  по  приказу  которого
вырезали несколько сотен человек,  и хорошенько треснуть о край стола,
а потом намотать его галстук на свою руку и долго и задушевно говорить
о российском нейтралитете. "Какая же это гадина, и вот с такими я дол-
жен соблюдать видимость дипломатического этикета",- подумал он с  отв-
ращением.
   Гость поморщился.  "Как же, университетское образование! Богословс-
кий факультет в Саудовской Аравии. А меня, конечно, за сапога принима-
ет",-  подумал  Лаврентьев,  хорошо  зная,  чего добивается непрошеный
гость. Командир демонстративно посмотрел на часы.
   - Речь идет о том,  что ваша сторона должна  безвозмездно  выделить
нашей стороне пять танков: три - соответственно количеству, переданно-
му нашим противникам,  еще два - за упущенную стратегическую инициати-
ву,- ровным голосом произнес Сабатин-Шах.
   От такой наглости Лаврентьев даже присвистнул. До чего дошло коман-
дирское бесправие, когда любой пыжащийся верховод с улицы может прийти
в полк и требовать выделить ему по каким-то его логическим умозаключе-
ниям энное количество танков, техники и чего еще душа возжелает!..
   - А чего за упущенную инициативу - только два?  Ты  не  справишься,
надо как минимум еще пяток.  Да и пару запасных боекомплектиков не по-
мешает...
   В глазах Сабатина сверкнули молнии.  Он постарался  скрыть  эмоции,
отвел взгляд и негромко сказал:
   - Человек, который нарушает свое слово, подобен ветру с песком: лю-
ди от него морщатся и отворачиваются. Я сделаю так, чтобы весь мир уз-
нал, что русский подполковник, командир сто тринадцатого полка, продал
три танка фанатикам Кара-Огая и тем самым нарушил нейтралитет. Сегодня
же я сделаю заявление перед прессой.  Жаль, что мы расстаемся врагами.
И не забывайте, что в моих руках - судьба всего русскоязычного населе-
ния.
   А потом и до вас доберемся.  Не забывайте:  мы здесь хозяева,  а вы
гости...
   - Нам больше не о чем говорить,- вежливо напомнил Лаврентьев.
   "В обычае кровной мести есть саморазрушающее начало,- подумал  он.
Мужчины  народа,  которые гордятся таким обычаем,  считают себя самыми
достойными,  мужественными и смелыми. Но историю не обманешь. "Естест-
венный отбор" кровной мести приводит к вырождению народности.
   В схватку идут самые сильные и отчаянные. Они и погибают".
   И тут  доложили,  что пропал майор Штукин.  Он еще с утра выехал во
второй караул,  должен был вернуться к обеду, но часы истекли, старший
караула  сообщил,  что  майор убыл полтора часа назад.  В мирное время
бабник Штукин мог застрять у одной из своих городских девочек.  Знако-
мыми его были,  как правило,  работницы-передовицы подшефного камволь-
но-тукового комбината.  Нынче же на половые приключения мог пойти лишь
ненормальный.  Но тут из дежурки выскочил,  будто ошпаренный,  капитан
Коростылев и сбивающимся голосом сообщил,  что звонил неизвестный, ко-
торый сказал, что Штукина взяли в заложники.
   - Кто это был? - У Лаврентьева желваки заходили на лице.
   - Не знаю.  Они не представились.  Сказали, что через сутки пришлют
голову и погоны, если не передадут им три танка.
   - Сабатин... Ну, сукин сын, интеллигент паршивый! Будут тебе танки!
-  Он резко повернулся.  Найти срочно командира танковой роты Михайло-
ва. Готовить к выезду три машины!
   Появился неторопливый  капитан  Михайлов,  весь  промасленный,  как
прошлогодняя ветошь.  Он вяло доложил о прибытии,  замедленно приложив
грязную руку к форменной кепи. В покрасневших глазах его читались ску-
ка и смертельная усталость.
   - Готовь три танка к выезду. Бегом!
   Дежурный покосился на Лаврентьева с еще большим удивлением.
   - А механиков где я возьму? - мрачно спросил Михайлов.
   - Ты первый.  Я второй. Коростылев, будешь третьим механиком. Оста-
вишь за себя помощника... Хотя двух танков им хватит. Я буду на коман-
дирском месте. Все ясно?
   Михайлов расцвел, рысцой потрусил в парк.
   - Давненько  не  разминались  на  "главной  ударной силе сухопутных
войск",- произнес Лаврентьев,  когда запыленные танки  остановились  у
штаба.  Механики-водители, ко мне!
   Оба капитана шустро выскочили из машин, встали перед командиром.
   На какое-то  мгновение  Лаврентьев задумался,  прикинув последствия
своего решения.  Не доложив руководству о ситуации,  броситься  очертя
голову в гущу боевых действий на двух танках,  которые в считанные се-
кунды можно сжечь из гранатометов,  укрытых в любом окне...  Бездумно,
безрассудно, нелепо...
   - Михайлов,  иди, разбуди Козлова. Он у себя отсыпается после ночи.
Скажи, срочно!
   Капитан бросился исполнять приказание.
   - Свалимся на них без предупреждения.  Они будут ждать, что мы нач-
нем переговоры, и будут торговаться,- подумал вслух Лаврентьев.
   Появился заспанный начальник разведки.  На его красном помятом лице
отпечатался шрифт: видно, спал, бедолага, подстелив газету.
   - Твоего шефа Сабатин-Шах взял в заложники.  Требуют  выкуп  -  три
танка. Ситуация ясна? Какие будут предложения?
   Козлов очумело  посмотрел на командира,  потер кулаком глаз и,  уже
почти выйдя из состояния сна,  покосился на танки,  которые сразу и не
приметил. Потом вздохнул, пожевал губами и произнес:
   - Знать бы, где его держат...
   - Проснись!  - громыхнул Лаврентьев.  Если бы знали, тебя б не дер-
гали.  Давай, три свое ухо,- не выдержал он.  Думай, черт бы тебя поб-
рал, где его могут прятать? Ты начальник разведки или нет?
   Наконец Козлов выдавил:
   - У  Сабатина здесь живет двоюродный брат,  Рама,  ярый фундик,  он
один из его ближайших помощников...  У него большой дом за высоким ка-
менным забором. Есть и подвалы - с вином. Очень любит это дело...
   - Знаю этого живодера,- перебил "медитирование" Лаврентьев.  Метров
двести или триста от общаги. Но с чего ты решил, что его будут прятать
именно там?
   - Чтобы  никто  не знал и не проговорился.  А брату он доверяет как
себе.
   - Ладно.  Мосты сожжены.  Козлов, ты во втором танке, за командира.
Начнем со штаба. Стрелять по моей команде. Осколочно-фугасным...
   И про себя добавил: "Я вам устрою нейтралитет!"
   Лаврентьев включил танковое переговорное устройство, проверил связь
с Коростылевым.
   - Как самочувствие? Хорошо? Восторг? Тогда гони прямо!
   Потом он соединился с начальником разведки,  приказал подготовиться
к
   - Я уже подготовился,- доложил Ко