ия.  Монах  опорожнил последний  стакан  дешевого  вина  и
откинулся на стул, отдаваясь пищеварению.
     -- Что же вы все-таки там видели, в этом Параду? -- спросила старуха.--
Расскажите нам, по крайней мере.
     Аббат Муре с улыбкой в немногих словах описал странный прием, оказанный
ему  Жанберна. Тэза засыпала его  вопросами, издавая негодующие восклицания.
Брат Арканжиа потрясал в воздухе сжатыми кулаками.
     --  Да сокрушит его небо!  -- воскликнул  он.--  Да испепелит  небесный
огонь и его самого и его колдунью!
     В свою очередь,  аббат захотел  узнать  новые подробности  относительно
обитателей   Параду.   Он  с  глубоким   вниманием  слушал  монаха,  который
рассказывал чудовищные вещи.
     -- Да, эта чертовка однажды явилась  в школу. Дело было  давно, ей было
тогда  лет  десять.  Я  оставил  девчонку,  полагая,  что  дядя  прислал  ее
готовиться к первому причастию.  И вот в два месяца она взбунтовала мне весь
класс.  Негодяйка  умела  заставить обожать  себя!  Она  знала разные  игры,
выдумывала  наряды  из  листьев и лоскутов. И, надо вам  сказать,  была  она
смышленой, как все эти исчадия ада! В катехизисе сильнее ее не было!.. И вот
в одно  прекрасное утро в класс  врывается  посреди уроков старик.  Начинает
кричать, что  он  все разнесет,  что попы-де отняли у него ребенка. Пришлось
посылать  за  полевым сторожем,  чтобы вытолкать  его  за дверь.  А девчонка
удрала. В окно я видел, как она в поле смеялась прямо в лицо дяде, потешаясь
над его яростью... В школу она ходила месяца этак два, по собственной охоте,
а он и не подозревал об этом. Камни возопиют от такой истории.
     -- Она  так никогда и не причащалась,-- вполголоса  промолвила  Тэза  и
даже слегка задрожала.

     -- Никогда,--подтвердил брат  Арканжиа.--Теперь  ей,  должно быть,  лет
шестнадцать.  Выросла, как дикий зверь  на  воле.  Я  видел,  она  бегала на
четвереньках в лесу, возле Палюд.
     --   На   четвереньках,--  пробормотала  служанка  и  с   беспокойством
обернулась к окну.
     Аббат Муре позволил было себе усомниться, но монах вышел из себя.
     --  Да,  на четвереньках! И прыгала, как дикая  кошка,  задрав  юбки  и
оголив  ляжки.  Будь у  меня  ружье, я  бы  ее  пристрелил.  Богу звери куда
угоднее, а ведь их же убивают... Кроме того, прекрасно известно, что она  по
ночам бродит вокруг Арто и мяучит. Мяучит, как похотливая кошка. Попадись ей
в когти мужчина, этой твари, у него на костях не останется ни клочка кожи.
     Тут проявилась вся ненависть монаха к женщине. Ударом  кулака он потряс
стол и стал выкрикивать свои обычные ругательства:
     -- Дьявол у них сидит в нутре!  От них разит дьяволом! От их ног и рук,
от их живота, отовсюду!.. И этим-то они и околдовывают глупцов!
     Священник  одобрительно  кивал   головой.  Грубость   брата   Арканжиа,
навязчивая болтовня Тэзы были  для него  ударами ремня, которыми он зачастую
бичевал свои плечи. С благочестивой  радостью он окунался в бездну унижения,
отдавая  себя  во власть  этих  грубых  душ.  Презрение мира  сего, глубокое
самоуничижение  представлялось  ему   верным  путем  к  достижению  небесной
благодати.  Это  походило  на радость умерщвления плоти, на  холодный поток,
куда он словно окунал свое изнеженное тело.
     -- Все в мире грязь,-- пробормотал он, складывая салфетку.
     Тэза убирала со  стола. Она хотела унести и тарелку,  на которую Дезире
положила подаренное ей гнездо с дроздами.
     -- Вы ведь не возьмете  их к" себе в постель, барышня,-- сказала она.--
Бросьте-ка этих скверных птиц!
     Но Дезире защищала тарелку.  Она прикрыла гнездо  руками, она больше не
смеялась и сердилась, что ей мешают.
     --  Надеюсь,  вы  не  оставите  в  доме  этих  птиц,-- воскликнул  брат
Арканжиа,-- ведь это принесет вам несчастье!.. Надо свернуть им шею.
     И он уже протянул было свои огромные руки. Девушка вскочила и, отступив
назад,  дрожа, прижала  гнездо  к груди. Она пристально  глядела на  монаха,
оттопырив губы, точно готовая укусить волчица.
     --  Не трогайте птенчиков,--  пробормотала она,--  вы  урод!  Последнее
слово она произнесла с таким глубоким презре-

     нием, что аббат Муре  вздрогнул, будто  безобразие  монаха поразило его
впервые. Тот удовольствовался тем,  что  невнятно зарычал.  Он питал  глухую
ненависть к  Дезире:  пышная  красота  ее  тела оскорбляла его. Пятясь и  не
спуская  с Арканжиа  глаз,  она  вышла  из  комнаты, а  тот пожал плечами  и
пробормотал сквозь зубы непристойность, которую никто не расслышал.
     -- Пусть лучше ложится спать,--проговорила Тэза.--Она нам будет  только
мешать в церкви.
     -- Разве они уже пришли? -- спросил аббат Муре.
     -- Девушки давным-давно собрались на паперти с охапками зелени... Пойду
зажигать лампады. Можно начинать службу, когда вам будет угодно.
     Через  несколько мгновений уже  послышалась ее  брань  в  ризнице:  она
ворчала,  что  спички   отсырели.  Брат   Арканжиа,  оставшись  наедине   со
священником, спросил его неприязненным тоном:
     -- Это по случаю месяца девы Марии?
     -- Да,--  отвечал аббат  Муре.-- Местные девушки были в  эти дни заняты
полевыми работами;  они не могли, по обычаю, украсить алтарь пресвятой девы.
И я отложил обряд на сегодняшний вечер.
     -- Хорош обычай! -- пробормотал черноризец.-- Как увижу, что они кладут
ветви, всякий раз  мне хочется толкнуть  их  самих на землю,  чтобы  они, по
крайней  мере, покаялись в своих мерзостях прежде,  чем коснутся престола...
Просто позор -- допускать, чтобы женщины подметали своими юбками плиты возле
святых мощей.
     Аббат  сделал примирительный  жест. Он,  мол, недавно в  Арто и  должен
подчиняться местным обычаям.
     --  Не  пора ли  начинать, господин кюре? --  крикнула  Тэза.  Но  брат
Арканжиа задержал аббата еще на минуту.
     -- Я ухожу,-- заявил он.-- Религия не девица, чтобы наряжать ее в цветы
и кружева!
     И он немедленно зашагал к дверям. Потом вновь остановился и поднял свой
волосатый палец.
     -- Остерегайтесь такого поклонения святой деве! -- прибавил он.
        "XIII"
     Аббат Муре  застал  в  церкви около десяти рослых девиц с оливковыми  и
лавровыми ветвями и охапками розмарина в руках. Садовые цветы почти не росли
на каменистой  почве  Арто,  и  поэтому возник обычай украшать алтарь святой
девы  медленно  вянущей  зеленью, чье цветение продолжалось весь  май.  Тэза
прибавляла к зелени еще несколько букетов пол

     зучего левкоя, которые она держала в воде, в старых графинах.
     -- Позвольте уж мне распорядиться, господин кюре,-- попросила она.-- Вы
еще не привыкли к этому... Вот,  станьте-ка тут, перед алтарем. Вы мне потом
скажете, нравится ли вам убранство.
     Священник  согласился,  и  она  принялась  руководить  всей церемонией.
Взгромоздясь на скамейку, она покрикивала на подходивших к ней  по очереди с
охапками зелени девиц.
     --  Ну,  ну, не спешите! Дайте мне время прикрепить  ветви. А не то все
это свалится на голову господину кюре... Ну, ладно, Бабэ, твоя очередь. Ишь,
выпучила глазища! Ух и хорош твой розмарин -- желтый, как чертополох! Видно,
все деревенские ослицы на него мочились... Ну, теперь твой черед Рыжая. Ага,
вот  этот лавр хоть куда!  Ты его сорвала  на своем поле у  Круа-Верт, сразу
видать.
     Девицы опускали ветви на престол и прикладывались к нему. С минуту  они
стояли, уткнувшись а пелену, передавая зелень Тэзе; и  тут  же,  забывая,  с
какой напускной набожностью  они только что подымались к алтарю, принимались
смеяться,  толкались коленками, приседали у самого  престола, совали  нос  в
дарохранительницу.  А святая дева из  позолоченного гипса наклоняла над ними
свое раскрашенное лицо и  улыбалась розовыми губами нагому младенцу  Иисусу,
которого она держала на левой руке.
     -- Так, так, Лиза! -- кричала Тэза.-- Садись уж прямо на престол, благо
он под боком! Да опусти же  юбки! Разве прилично показывать так свои ноги!..
Кто  это там еще возится! Я ей сейчас швырну ветки  в лицо!..  Не можете вы,
что ли, вести себя поспокойнее?
     Она обернулась к священнику:
     -- Ну, как, это вам по вкусу, господин кюре? Красиво получилось?
     Позади святой девы  она устроила зеленую нишу; концы  ветвей ниспадали,
как  пальмовые листья, образуя навес. Священник одобрил, но решился  сделать
замечание.  • -- Мне кажется,-- пробормотал он,-- наверху не  мешало бы
поместить букет из листьев понежнее...
     -- Разумеется,--  проворчала Тэза.--  Но  они мне  приносят одни только
лавры и розмарин... У кого из вас остались оливковые ветви? Ни у кого! Так и
есть! У, язычницы поганые, боятся потерять несколько маслин!
     Но тут на ступени алтаря взошла Катрина, неся огромную оливковую ветвь,
под которой девочка почти совсем не была видна.
     -- Ага! У тебя есть, проказница! -- крикнула старуха.

     -- Ax, чтоб тебя!  -- послышался чей-то голос.-- Она украла  эту ветку.
Венсан ломал дерево, а она сторожила. Я сама
     видала.
     Катрина  в бешенстве  клялась,  что это ложь.  Она  повернулась  и,  не
выпуская ветви, высунула  из-под  нее  свою черноволосую голову. Она лгала с
необыкновенным  апломбом и выдумала целую историю в доказательство того, что
оливковая
     ветвь ее собственная.
     --  А  потом,--  сказала она в  заключение,--  все деревья  принадлежат
святой деве!
     Аббат Муре хотел было вмешаться; но тут Тэза спросила,
     уж не  смеются ли они над ней,  заставляя ее так долго держать руки  на
весу.  Она прочно  прикрепила оливковую ветвь, а  Катрина  вскарабкалась тем
временем на  скамью и за  спиной  старухи  передразнивала, как  та  неуклюже
ворочалась своим полным телом, упираясь  на здоровую ногу. Даже священник не
мог
     сдержать улыбки.
     -- Ну,  вот,-- сказала  Тэза,  спускаясь со  ступеней  и останавливаясь
рядом  с  аббатом,  чтобы  окинуть взором  дело  своих  рук.--  Наверху  все
готово...  Ну,  а теперь мы разместим  букеты между  подсвечниками,  или  вы
предпочитаете украсить гирляндой ступени алтаря?
     Священник высказался за большие букеты.
     -- Ну, вы, подходите! -- сказала  старуха, снова взбираясь на скамью.--
Не ночевать же нам тут...  А ты, Мьетта, не хочешь  приложиться  к престолу?
Или  ты  воображаешь, что  находишься  у  себя  в  хлеве?..  Господин  кюре,
посмотрите, что они там делают! Чего они хохочут, как полоумные?
     Приподняли одну из лампад и осветили темный угол церкви. Под хорами три
рослые  девицы  забавлялись тем, что толкали друг друга;  одна  из них упала
головой в кропильницу, и это так развеселило  остальных, что они, дабы вволю
посмеяться,  повалились на  пол. Они  поднялись  и  стали  глядеть  на  кюре
исподлобья, видимо, очень довольные тем, что их бранят; при этом они хлопали
себя руками по бедрам.
     Но  особенно   рассердилась  Тэза,  когда  заметила,  что  Розали  тоже
собиралась подойти к алтарю с охапкою зелени.
     -- Сейчас  же  убирайся! -- крикнула она.-- Нахальства тебе не занимать
стать, моя милая! Слышишь, сейчас же тащи прочь
     свою охапку.
     --  Почему это? -- дерзко  спросила Розали.-- Меня-то, пожалуй, в краже
не заподозрят!
     Взрослые девицы топтались с видом совершенных дурочек;
     между тем глаза у них так и сверкали.
     -- Убирайся!-- повторила Тэза.-- Тебе здесь не место, слышишь?

     --  И тут,  вконец  потеряв терпение, старуха употребила  грубое словцо,
вызвавшее среди крестьянок довольный смех.
     -- Вот как!  -- сказала Розали.-- А вам известно, что делают другие? Вы
ведь, небось, не ходили за ними подсматривать?
     И она сочла нужным разрыдаться. Она бросила  ветви  наземь и  позволила
аббату Муре  отвести себя  "а  несколько  шагов в сторону. Здесь он  строгим
голосом  что-то  негромко  сказал  ей,  после  чего  сделал все  же  попытку
заставить  Тэзу  замолчать.  Среди  этих  развязных  девиц,  заполнивших всю
церковь охапками зелени, ему становилось как-то  не по себе. Они толкались у
самых  ступеней алтаря, окружали его,  точно живая изгородь, дышали на  него
терпким, одуряющим запахом леса, струившимся от их загрубевших в работе тел.
     -- Скорей, скорей,-- сказал он и легонько хлопнул в ладоши.
     --  Да,  я бы и  сама предпочла лежать сейчас  в  постели,-- проворчала
Тэза.-- Неужели вы думаете, что очень удобно торчать здесь и привязывать эти
сучья?
     В конце  концов  она все  же связала  и  воткнула  между  подсвечниками
огромные зеленые опахала. Потом слезла со скамьи, которую Катрина отнесла за
алтарь. Оставалось только прикрепить по обе стороны престола большие букеты.
На это  хватило  оставшейся зелени. Кроме того, девушки усыпали ветками весь
пол до  деревянной балюстрады. Алтарь  святой девы  превратился  в рощицу  с
зеленой лужайкой впереди.
     Только тогда Тэза решилась уступить место аббату Муре;
     тот поднялся по ступенькам к престолу и снова слегка ударил в ладоши.
     -- Завтра,-- сказал он,--  мы  будем продолжать службу  во славу святой
Марии. Кто  не  сможет  прийти  в  церковь,  должен будет  по  крайней  мере
прочитать молитву у себя дома.
     Он преклонил колени, а крестьянки, сильно зашумев юбками, опустились  и
присели  на полу  на  корточки. Они  что-то невнятно бормотали  под  молитву
священника, а порою пересмеивались. Одна из них, почувствовав, что ее щиплют
сзади,  испустила  легкий крик,  постаравшись заглушить его кашлем.  Это так
развеселило  остальных, что,  произнося "Amen", они  скрючились и  уткнулись
носом в плиты, не будучи в силах подняться из-за душившего их смеха.
     Тэза  гнала   этих   бесстыдниц,   а  священник,  крестясь,   оставался
погруженным в  молитву перед алтарем, как бы не слыша, что происходит позади
него.
     -- А ну-ка,  убирайтесь  вон,-- ворчала Тэза.-- Вот уж  паршивое стадо!
Даже бога почитать не умеете!.. Срам! Где это

     видано,  чтобы взрослые девицы  катались в церкви  по полу, как скот на
лугу?..  Что  ты там вытворяешь, Рыжая?  Если не  перестанешь щипаться, тебе
придется  иметь  дело  со мной!  Да, да,  показывайте  мне язык,  я обо всем
расскажу господину кюре!
     Ступайте, ступайте, негодницы!
     И она медленно выпроваживала их к выходу, суетясь вокруг
     них  и отчаянно  хромая.  Она уже выгнала их всех  до одной,  как вдруг
увидала  Катрину, преспокойно  забравшуюся в исповедальню вместе с Венсаном;
там они что-то уплетали с довольным видом. Она прогнала и их. Высунув голову
наружу,  прежде  чем запереть церковную дверь, Тэза увидела Розали, повисшую
на шее  долговязого  Фортюне,  который ее тут поджидал. Парочка  скрылась  в
темноте по направлению к кладбищу, едва слышно обмениваясь поцелуями.
     -- И такие являются  к  алтарю  пресвятой девы! -- пробормотала Тэза  и
задвинула засов.-- Впрочем, и другие  не лучше! Все эти распутницы приходили
сюда нынче вечером со своими охапками только ради забавы да  чтоб целоваться
с мальчишками на паперти! А  завтра ни одна из  них и не  подумает  прийти в
церковь.  Господину  кюре придется одному читать  свой  акафист.  Разве  что
явятся те негодницы, которые назначат здесь
     свидание!
     Прежде чем отправиться спать, Тэза принялась с грохотом
     расставлять по местам стулья и  осмотрела все вокруг: не обнаружится ли
что-нибудь подозрительное?  В исповедальне она подобрала пригоршню  яблочной
кожуры  и  забросила ее  за алтарь.  Она нашла также  ленточку от чепчика  с
прядью  черных волос;  ее  она завязала в узелок,  чтобы  наутро  произвести
дознание. В остальном церковь, видимо, была в полном порядке. В ночнике было
достаточно масла на ночь; пол на хорах
     можно было до субботы не мыть.
     -- Скоро десять, господин кюре,--  сказала  она и подошла к священнику,
все еще стоявшему на коленях.-- Вам бы пора пойти к себе.
     Но он ничего не ответил и только тихо наклонил голову.
     --  Ладно,  знаю, что это значит,-- продолжала Тэза.-- Через час он все
еще  будет стоять  на коленях, на каменном  полу, пока  у  него  не начнутся
колики.  Ухожу, ведь я, видно, надоедаю. Все равно,  ничего хорошего в  этом
нет: завтракать, когда другие обедают; ложиться, когда уже петухи поют!..  Я
вам надоедаю? Не правда ли, господин кюре? Покойной ночи! Разумно себя
     ведете, нечего сказать!
     Она решила было уйти, но вернулась, потушила одну из
     двух лампад, проворчав, что поздняя молитва -- "только маслу
     извод".
     Наконец она ушла, вытерев рукавом пелену на главном пре

     столе, показавшуюся ей посеревшей от пыли. Аббат Муре остался в  церкви
один, с поднятыми к небу глазами, с руками, сложенными на груди.
        "XIV"
     Церковь была освещена только одной лампадой,  горевшей  у алтаря святой
девы посреди зелени; большие тени трепетали, застилая остальное пространство
с  обеих   сторон.  Тень  от  кафедры  достигала  до  самых  балок  потолка.
Исповедальня, выделявшаяся темным  пятном под хорами, казалась  чем-то вроде
зияющей  будки.  Весь  свет,  смягченный  и как  бы  зеленоватый  от листвы,
покоился на большой вызолоченной статуе мадонны, которая с царственным видом
точно  спускалась на облаке,  а  вокруг  нее  резвились  крылатые  херувимы.
Круглую лампаду,  сиявшую  среди ветвей, можно было принять за бледную луну,
которая подымается на опушке леса и озаряет горнее видение:
     владычицу небес  в златом венце и  златом  одеянии,  проносящую  наготу
божественного  младенца  в  глубину таинственных аллей. Меж  листьями, вдоль
высоких  султанов-опахал, по широкой.  овальной беседке,  по разбросанным на
земле  ветвям  --  по  всей  зелени  скользили  бледные,  притушенные  лучи,
напоминавшие молочный блеск светлых ночей в чаще кустарника. Смутные звуки и
треск долетали из  темных  углов  церкви; большие  часы,  налево  от  хоров,
медленно  били с  натужным  хрипом ветхого механизма.  Лучезарное  видение--
мадонна  с   тонкими  прядями  каштановых  волос,  будто  доверяясь  ночному
спокойствию  церкви,  спускалась  ниже  и  точно  пригибала  легким  облаком
расстилавшуюся под ней траву лесных полян.
     Аббат Муре  глядел на  нее.  Он любил церковь  в этот  час.  Он забывал
изможденного Христа, размалеванного охрой и лаком страдальца, который умирал
позади  него, в приделе, посвященном усопшим. Священника теперь не отвлекали
ни резкий  свет из  окон, ни веселье  утра, входившее  с солнцем,  ни  жизнь
внешнего мира,  ни воробьи, ни ветви,  вторгавшиеся  в середину храма сквозь
разбитые стекла. В  этот  ночной  час  природа  была мертва, тени затягивали
крепом выбеленные стены; свежесть облекала его плечи власяницей спасения; он
мог  растворяться  в беспредельной  любви,  и  ни игра  лучей,  ни  ласковое
дуновение, ни аромат цветов, ни трепет крыл летающих насекомых не мешали ему
радоваться  своей любви.  Никогда  утренняя  обедня  не  могла  дать ему тех
сверхчеловеческих наслаждений, какие приносила эта вечерняя молитва.
     Шевеля губами, аббат  Муре  смотрел  на  большую  статую  мадонны.  Ему
казалось, что она приближается к нему  из глубины своей зеленой ниши, во все
возрастающем блеске и сиянии. Те-

     перь ее  озарял  не лунный свет,  скользивший по верхушкам дерев.  Нет,
святая  дева  была  теперь окутана  солнечным светом,  она шествовала  среди
такого величия,  славы и всемогущества, что минутами он готов был пасть яиц,
лишь  бы не  видеть  нестерпимого блеска этой отверстой  в небесах  двери. И
тогда,  всем существом своим предаваясь такому поклонению, от которого слова
молитвы  замирали на его устах, аббат Муре вспомнил о последних словах брата
Арканжиа,  и  они  показались  ему богохульством.  Черноризец часто  упрекал
аббата за его  чрезмерное обожание  святой девы: он  говорил, что  священник
крадет  таким образом  долю любви  от господа бога. По мнению  монаха, такое
обожание размягчало  душу, придавало религии  какой-то женственный характер,
создавало   атмосферу  некоей  благочестивой  чувствительности,  недостойной
сильных