делывает тяжелую работу думая и говоря об этом.
 - Хорошо, от нижнего города в  Монументе до этих пятен около пяти миль.
Но у  тебя  были несколько  хороших холмов до нижнего берега,  где ты быстро
спускался. Пять миль в час - очевидно, лучшее время для езды в течении дня.
 - Да.
 Он  отвернулся  и посмотрел вверх на облока и затем опять повернулся ко
мне:
 -  Как ты  собрался  туда ехать,  всадник.  Тебя окружает  ужасный мир.
Ограбления  и  убийства. Никто  не защищен на улице. И не знаешь, кому и как
верить, и кто нехороший парень?
 Я хотел ехать и не желал все это слушать.
 - Конечно же не ты. Потому что  ты не можешь отличить хорошего парня от
плохого.  Никто  не  знает, где  умрет. Никто.  Однозначно. По дороге, когда
пользуешься  телефоном, ты слушай. Слушай  внимательно.  Ты  можешь нечаянно
услышать  щелчек. И  если ты  его  услышал, то это кто-нибудь  подключился и
подслушивает, а потом ты имеешь от него неприятности.
 Я уже устал сидеть на байке.
 -  Никому никогда  не верь.  Расспроси  для  проверки, если посторонний
подходит  к  тебе. Но  по-любому ты не должен с ним иметь контакт. Он  может
быть с фальшивым паспортом, липовыми правами или с ложным именем... Так,  ты
можешь ехать. Будь осторожен.
 Он мне  всовывает в  руки  карту. "Возьми."- говорит он. Она  запачкана
мазутом, и я сую ее к себе в корзину не складывая, втиснув ее между ремнем и
отцовским портфелем.
 - У тебя воспаленные глаза, - говорит он.  - Надвинь шапку. Люди болеют
и  в  старости умирают. Мы  кричим им: "Вернитесь!"  Жена пользовалась такой
шапкой, когда работала на мельнице.
 - Это шапка отца, - говорю я. - он носил ее всегда. Я еду навестить его
- он в госпитале в Ротербурге, и я думаю, что он дрогнет увидев ее.
 -  Куртка тоже его?  - спрашивает он. -  Выглядит, как армейская куртка
моего  сына. Он  здесь работал - у меня в сервисе. Это было во  время Второй
Мировой войны. Он носил куртку, похожую на эту, она была ему великовата, как
тебе твоя. Того, кто его тогда убил, звали Иво Джима - ты наверное никогда и
не слыхал об этом.
 Голубые  вены  возбухают  над  его  лицом,  вперемежку  с  красными.  Я
собираюсь  уйти  и начинаю нервничать.  Я  чувствую себя  нехорошо, когда он
сравнивает меня со своим сыном, но он будет спрашивать про отца и про мать.
 - Мне жаль твоего сына. - говорю я.
 Он не  отвечает  ничего,  вытирает руками лицо  и  тяжело вздыхает, как
будто бы очень сильно устал.
 -  Хорошей дороги тебе. - говорит он махнув  вперед. - Если бы я был на
сорок лет моложе, то  отправился бы с тобой.  Как  говорят, душа готова,  да
плоть слаба.
 Я подпрыгиваю на байке и отправляюсь в путь.
 - Большое  спасибо, -  кричу я  глядя мимо  него. - спасибо за  карту и
воздух в шинах.
 Он стоит и смотрит печально, положив руки на бока.
 - Будь осторожен. - он кричит. Его голос скребет в воздухе.
 Я виляю и поворачиваю в сторону. Изо всех сил жму на педали.

 TАРЕ ОZК002 1430 date deleted T-A

 Т: Теперь, скажи мне, можем ли мы побеседовать о Пoле Делмонте?
 А: О ком?
 Т: О Пoле Делмонте.
 (пауза 8 секунд)
 А: Я не хотел бы.
 (пауза 5 секунд)
 Т: Тогда о Эмми Херц.
 А: У меня снова болит голова.
 Т: Только расслабься. Я сейчас дам тебе лекарство.
 А: Я скорее нуждаюсь не в этом.
 Т: Как хочешь.
 (пауза 10 секунд)
 Т: Ты  расстроен. Пожалуйста  расслабься. Головная боль - это тревожная
реакция на реальность, которую ты не воспринимаешь, как должное. И мне жаль,
что ты так реагируешь.  Когда мы  начали эти беседы, то мы договорились, что
они будут добровольны с твоей стороны, так будь же проще - веди к истине, но
не туда, куда ты не  можешь решиться, не на  ту  территорию,  куда бы  ты не
вторгся.
 А: Я понял.
 Т: Мы можем вернуться к Пoлу Делмонту и Эмми Херц в любое время.
 А: У меня действительно болит голова. Меня тошнит.
 Т: Тогда нам стоит отложить.
 А: Спасибо.
 ЕD ТАРЕ ОZК002


 -----------------------------


 Дорога длинная, ровная и прямая, без собак, которые могли бы напасть на
меня. Солнце светит. Я жму на педали и пою:

 Отец в долине,
 Отец в долине,
 Хей-хо, дзе мери-о,
 Отец в долине...

 За моей спиной летят машины, они обгоняют меня с жутким шелестом резины
по асвальту.  Роут 119 - хайвей  со  сплошной желтой  линией по середине.  Я
переодически съезжаю на  обочину.  Колеса тонут  в рыхлом песке, скользят. Я
теряю  равновесие,  затем выравниваюсь. Это мешает  ехать, отбирает силы.  Я
боюсь, что  меня может сбить машина, если буду долго ехать по асвальту. Но я
напеваю:

 Отец берет жену,
 Отец берет жену,
 Хей-хо, дзе мери-о
 Отец берет жену.

 Пытаюсь спеть песенку,  которую отец всегда  напевает, комично подражаю
его голосу, то  повышающемуся, то понижающемуся - протяжно и мягко. Когда он
поет, у него ужасный голос  -  "У тебя оловянные уши." -  говорила мать - но
она  всегда  могла сплясать под  эту странную  песню.  "Это  наша песня."  -
говорил отец.  И я могу вспомнить, как он поднимал меня на руки, когда я был
маленьким, и подбрасывал меня почти до потолка, напевая:

 Жена взяла ребенка,
 Жена взяла ребенка...

 И тогда он  мягко  отдавал  меня в обьятья матери,  когда  она  сидела,
вязала или читала. И я извивался в  ее руках, ощущая тепло и защиту от всего
плохого, что  есть на  свете. Мне  было тогда, кажется, всего лишь  пять или
шесть. И отец самодовольно напевал:

 Хей-хо, дзе мери-о,
 Фермер в долине.

 - Дейв, Дейв, - могла  сказать мать. - Ты орешек,  ну просто  настоящий
орешек. -  звучало смешно  и, вместе с  тем, нежно в ее  голосе, и аромат ее
духов обволакивал меня.
 - Эх...Что вытворяют в других семьях, во время их традиционных песен? -
мог сказать отец, кривляясь как клоун, прыгая по комноте:

 Ребенок взял кота,
 Ребенок взял кота...

 -  В них  ничего не вытворяют. -  могла  сказать мать. Та  старая  игра
всегда была удовольствием для  меня. Конечно, это было еще до того, как мать
стала печальной, до того, как тревога навсегда поселилась у нее на лице.
 - Кто сказал,  что ничего не вытворяют что-либо напевая? - мог спросить
отец. Глядя сверху на  меня он спрашивал грозным  голосом: - Как тебя зовут,
мальчик? - Он становился очень серьезным в тот момент.
 - Адам. - отвечал я. - Адам Фермер.
 Я весело заигрывал с ним.
 - Хорошо. Полагаю,  раньше наша  фамилия была Смит? Кого-либо спрашивая
ты напеваешь: "Мистер Смит в долине, Мистер Смит..."
 -  Девид. -  говорила мать. И я весело смеялся, и отец мог  начать петь
снова...
 Сейчас я на Роут 119:

 Хей-хо, дзе мери-о,
 Ребенок взял кота...
 Неожиданно славный выдался  день. Октябрьские деревья горят  на  солнце
яркими красками, все  укутано  в красное и коричневое. Временами поднимается
ветер,  срывающий с проводов стаю птиц в  воздух, и птицы парят над шоссе. Я
проезжаю длинный луг, весь усеянный коровами, жующими свою жевачку.
 Я рад, что не принял пилюль, и я напеваю:

 А кот взял крысу,
 А кот взял крысу,
 Хей-хо, дзе мери-о,
 А кот взял крысу...

 Я стараюсь  петь  голосом  отца,  но  теряю нить.  Ветер держит меня за
горло, и мне нужно набрать воздух. В легких  жжет, и я думаю, что пока лучше
не  петь. Мои плечи сводит от  боли, а  пальцы болят  там, где  я  охватываю
рукоятки руля.
 Передо мной холм. Дорога беспощадно ползет вверх. Я оглядываюсь: позади
меня - ничего. Я остонавливаюсь, слезаю и смотрю на верхушку холма.
 Я качу велосипед. Вокруг пусто - ни души. Мне не хочется никуда. Полная
безысходность.  Но  я все иду. Мне  хотелось  бы вернуться на ту заправку  в
Эйсвел.  Можно  было бы дойти до тех деревьев,  что  в стороне,  присесть  и
отдохнуть, но я сомневаюсь в том, что стоит мне сходить с дороги. Кто знает,
что  скрывается за  этими  деревьями? Я боюсь не только собак,  но  и других
животных, еще змей и пауков. Они - неразумны. Мне так нужно остановиться, но
я продолжаю двигаться, двигаться - даже если устал.
 Я на  вершине  холма,  и чудесный  лондшафт ковром  стелется подо мной.
Миля,  другая  вниз  по дороге, и белая  церковь, окруженная  кучкой  домов,
острым шпилем впивается в  небо. Я прыгаю  на велосипед и лечу вниз с холма,
на встречу новым приключениям. Баик набирает скорость, и я снова парю,  парю
сладко. Я спешу к  тому шпилю церкви, как можно быстрее. И будет так обидно,
если я потеряю контроль над  байком. Я скольжу вниз с холма, и ветер ест мои
щеки, кусает  изнутри все мое тело, И я снова пою, пытаясь подражать отцу, и
лечу с той же песней:

 Отец в долине,
 Отец в долине...

 Ветер подхватывает мой голос и уносит его в воздух.  Звуки растворяются
в нем, как дым.
 Я изо всех сил ударяюсь в дорожный указатель.
 Лежу на земле. Все крутится в глазах: деревья, телефонные провода  надо
мной...

 Хей-хо, дзе мери-о,
 Отец в долине...

 Голос  ломается где-то  очень высоко.  Ясное небо и  ветерок.  Я  дышу.
Последнее, что чувствую: я жив и на правельном пути в Ротербург-Вермонт.


 -------------------


 ТАРЕ ОZК003 0845 date deleted T-A.

 Т: Мы можем побеседовать?
 (пауза 8 секунд)
 Т: Ты хорошо себя чувствуешь?
 (пауза 5 секунд)
 Т: Ты выглядишь несчастным, расстроенным. Что-либо не так?
 (пауза 15 секунд)
 Т: Постарайся сегодня быть лидиром в нашей беседе.
 (пауза 10 секунд)
 Адам был не  в  себе,  отречен, не  находил  места и  смотрел  не  то в
пустоту, не то в себя, и доктор, если он, конечно, был доктором. Он наверное
им  и был,  с маленьким лицом, и непонятными глазами -  сверлящими, когда он
поднимал их. Он  словно  смотрел  через ствол орудия, целясь  в  него.  Адам
чувствовал себя мишенью,  и  почему-то он  был рад тому, что  он мог  как бы
стоять в стороне, как бы сделав шаг  в сторону  от себя, и видеть со стороны
их  обооих, сидящих в  комноте. Ему, конечно же, было любопытно  заглянуть в
свои  внутренности, но  не сейчас.  А  доктор Брайнт  уткнулся  в  вопросник
своими,  свиду  уничтожающими  глазами. Он  еще  не  реализовал  свой  ум  и
хитрость. Он  думал:  "Если я сделаю  шаг в сторону, то может быть  я  смогу
найти  что-нибудь еще.  Это  возможность  дать ему наслаждение,  помочь  ему
вспомнить..." Вспомнить что? Он  не знал - что-то, что-нибудь мимолетное, из
закутка души, мучения прочь, и тогда он сможет достичь желаемого...

 Т: Может быть отложим.
 (пауза 5 секунд)
 Т: Не стоит спешить. Попробуем потом.

 ЕD ТАРЕ ОZК003


 -------------------------------------------


 Свирепый пес, и я в ужасе.
 Он  поджидает меня в конце  длинного,  бесконечного  спуска  с  вершины
холма. С того момента, как я  увидел его еще  из  далека маленьким комочком,
сидящим у  дороги. Я наблюдаю за ним  по мере  приближения.  Похоже, что это
настоящая немецкая овчарка, рыжевато-черного окраса, он тихо охраняет въезд,
ведущий к большому белому дому, примыкающему к дороге. Мне кажется, что этот
дом пуст, и я наедине  с этим  страшным псом. Я ожесточенно всасываю воздух,
стараюсь проплыть мимо пса как  можно быстрее, и делаю  это так быстро,  что
изумляюсь своей скорости и, похоже, остаюсь незамеченным для него.
 Пес поднимает  голову  и  поворачивает ее  в мою сторону,  вздрагивает,
выравнивает  уши, он  как-будто принимает вызов. Мои глаза мечутся  слева на
право, и возращаются назад, но это  не может меня спасти.  Дорога позади пса
пуста, в поле зрения нет машин, и дом внутри выглядит заброшенным, как будто
бы  все  ушли прочь.  Через улицу, в  открытом поле, расстелившимся  позади,
проходит низкая каменная стена, за которой тоже никого.
 Я  приближаюсь, пес отступает  с дороги,  и я думаю, что,  наверное, он
ждет меня  здесь всю мою  жизнь. Он неподвижен, его хвост не  шевелится, его
глаза  -  словно из  мрамора. Он тихий и наблюдательный  - пес-убийца. Я уже
хорошо  вижу, как блестят его стоящие  уши,  и  говорю себе:  "Надо идти, он
всего лишь собака. Собаки - лучшие друзья человека. Это не тигры и не львы."
 Он направляется  к велосипеду, его  голова поднимается снова,  на губах
слюна.  Он бесшумен  - не  лает и не рычит.  А может  я просто не слышу  его
рычания, когда ветер шумит в ушах. Изо всех сил жму на педали, пригибаюсь  к
рулю, пальцы  зажимают рукоятки, байк летит прямо на него. Боюсь, что если я
попытаюсь объехать  его,  то потеряю равновесие и упаду  на тротуар,  к  его
радости. Я прикрываю  глаза, мои ноги рубят по  педалям, и я вот-вот  в него
врежусь. И в последний  момент пес отлетает в сторону,  и теперь я слышу его
рычание, извергаемое в прямом, коротком и диком лае. Он обнажает зубы.
 Он пытается ухватить байк за вилку переднего колеса. Он как-будто очень
хочет  остановить  байк,  атакуя  меня.  Сердце  замирает.  Он  кусает  шину
переднего колеса  и крутит его из стороны в сторону. Эта шина - словно часть
его носа, и колесо  елозит  по земле. И  я  кричу себе:  "Все правильно! Все
правильно!" Но мои слова теряются на ветру,  и я  говорю про  себя: "Черт  с
ним, когда  я  уйду  от  этого  пса,  я  уеду домой, на первом  же  обратном
автобусе, черт с этим Ротербургом, черт со всем-всем..."
 Пес все время  нападает на переднее колесо, он его может прокусить, и я
в  ужасе,  и, наверное, если  из  колеса  выйдет воздух, я брошу  байк ему в
жертву.
 Мы уже за въездом и приближаемся  к изгибу дороги. Я  отчаянно надеюсь,
что там будет дом, склад, магазин или что-нибудь еще, где  можно будет найти
укрытие. И тогда я  слышу приближение машины и истеричный  рев  клаксона.  Я
внезапно понимаю, что  я опасно сместился на середину  дороги. На меня летит
желтый  "Фольксваген"  с  багажной решеткой  на  крыше, сбавляет скорость  и
съезжает   на   встречную,   чтобы   не  ударить  меня,   протяжный   сигнал
перемешивается  со  скрежетом  тормозов.  Пес  отвлечен  машиной. Он  лает и
бросается на нее. Я пользуясь моментом ухожу прочь - почти по воздуху, глядя
на машину,  как  на  чудо  или  искушение.  Я кручу  педали.  Но я  не  могу
удержаться, оглядываюсь назад и вижу, что  пес метнулся прочь, с дороги.  Он
теперь  преследует  этот  "Фольксваген",   с  диким   лаем,  тело  гнется  и
извивается, шерсть вздыблена.
 "Надо ехать прочь отсюда." - кричу я  не известно  кому и  снова  кручу
педали, боюсь и  паникую отметая какую-либо усталость или боль  в  мускулах.
Лай отдаляется. Я огибаю поворот и лечу вперед.
 Я  приближаюсь к главной  улице Файрфелда, и  это точно  Майн  Стрит, и
точно этот городок, немного магазинов и церковь с  белым шпилем. Я  спешу по
этой улице пользуясь  моментом. Я знаю,  что могу  остановиться,  но не хочу
слезать с велосипеда. Я хочу продолжать движение и добраться  до Ротербурга.
Я чувствую, что этот  пес будет преследовать меня снова, будет  ждать меня в
стороне  от магазинов, если  я остановлюсь поесть или  отдохнуть. Я открываю
рот и глотаю  воздух, и этот сладкий глоток снова возвращает мне силы. Я еду
по городку через каменный мост, движение по булыжнику  звучит аплодисментами
в моих ушах. И я говорю:  "Здравствуй и прощай, Файрфелд." и продолжаю путь,
чувствуя, что наверное никогда не остановлюсь - НИКОГДА.


 --------------------------
 TAE OZ004 0800 date deleted T-A.

 А: Скажите, вы - доктор?
 Т: Почему ты это спрашиваешь?
 А: Ладно.  Допустим, что вы  доктор,  психиатор, может  быть.  В первую
беседу вы сказали,  что ваше имя Брайнт. Но вы не сказали "Доктор Брайнт." А
это место выглядит как больница. Но что же это?
 Т: Я рад,  что тебе  интересно все, что  тебя окружает. Долгое  время с
тобой этого не происходило. Но не уже ли для тебя так важно, больница ли это
или нет?
 А:  Хорошо.  Здесь  не  так  пахнет. Знаете ли - в больнице медицинские
запахи  и  толстые  белые постели. Врачи одеваются  в  белые халаты,  как  и
медсестры. Но не здесь. Здесь все больше похоже на...
 Т: На что?
 А: Не знаю. На  частный дом. Не  просто дом, а  особняк,  поместье. Все
комноты и все люди. Что-то вроде частного санотория, может быть.
 Т: Это тебя волнует?
 А: Я не знаю. Так много всего... Я не знаю.
 Т: Значит, будем искать из вне?
 (пауза 5 секунд)
 Т: Те ключи, на пример.
 А: Какие ключи?
 Т: Ты упоминал что-то о них раньше.

 Он сильно сопротивлялся, был на стреме и  не доверял Брайнту, будто  бы
тот был посторонним. Во всяком случае он чувствовал себя намного лучше и уже
не  задумывался о том, что его хорошее  самочувствие  - лишь только иллюзия.
Возможно,  он дал  Брайнту какой-либо ключ  - пусть  не от всего,  но уже от
чего-то.  Он  словно  по  команде  почувствовал  себя  лучше,  чтобы  начать
открываться  перед ним. Он,  наверное,  выглядел, как  картотечный ящик, где
нужно  перебрать все,  чтобы достать нужную карточку.  Брайнт  был  умным  и
хитрым.

 А: Может быть этот пес и есть ключ.
 Т: Пес?
 А:  Да, пес. Я думал о нем этим утром, когда смотрел в окно и видел его
на траве.
 Т: Ты полагаешь - Сильвер?
 А: Его так зовут? Сильвер? Немецкая овчарка?
 Т: Да. Хорошая собака.
 А: Я ненавижу собак.
 Т: Всех собак?
 А: Более чем.
 Т: Почему?
 (пауза 10 секунд)
 Т: Ты сказал,  что эта  собака является ключем. Ты полагаешь - Сильвер,
или какая-либо другая?
 А: Другая.
 Т: Расскажи.

 То была небольшая  собака, но выглядела уродливо. Она смотрела  в щелки
своих  маленьких  свирепых глаз, отделяя  взглядом Адама  с отцом  от  всего
окружающего мира. И было что-то угрожающее в ее взгляде и поведении. Все это
было  похоже  на встречу с  буйным  сумашедшим и,  одновременно, воплощением
того, что может случиться при такой встрече.
 - Что это за маленькая собака? - спросил мальчик шепотом.
 - Я  не  знаю,  Адам.  - сказал ему отец. - Я почти  ничего  не знаю  о
собаках.
 - Что нам делать, Па?
 - А мы его как-нибудь обманем.

 -----------------------------

 Мальчик  смотрел  на  отца недоумевая и не веря своим глазам. Внезапно,
этот человек  перестал  выглядеть  отцом,  который  был  страховым  агентом,
приходил в офис каждый божий день, менял машину каждые два года и  состоял в
Ротари  Клубе.  Он носил  очки в роговой оправе и усы - не  лохматые,  как у
некоторых  людей  с  длинными  запущенными  волосами -  у него  были опрятно
подстриженные усы с седым блеском. Адам всегда знал его, как отца, читающего
газеты, смотрящего  по  телевизору футбол  или бейсбол, проклинающего ракеты
"Патриот", приносящего работу  из офиса домой  на ночь, целующего его  перед
сном в лоб вместе с поросенком Покки. Отца, похожего на аккуратную табличку,
надпись на которой гласила - ОТЕЦ. Иногда его отец проявлялся, как персонаж,
вышедший  из  книг, с  сияющими глазами и трясущейся головой,  как если б он
дискутировал  с  каким-нибудь писателем, или тот  писатель  -  с писателями,
похожими на  Хемингуэя  или Фицжеральда, или  со многими другими, кого  Адам
тогда  еще  не  знал:  "Что тебя  еще ждет,  Адам, так это много  прекрасных
непрочитанных книг." Часто, посреди ночи, его отец, сидя с книгой, вскакивал
со стула.  Очки сверкали  на  его  длинном тонком носу.  Он терял страницу в
книге и внезапно начинал выглядеть, как некто совсем чужой в их доме.
 Теперь его  отец снова выглядел как незнакомец, когда они стояли  среди
деревьев напротив той собаки. Они не относились к  тому роду людей, для кого
прогулка на природе среди деревьев была обычным делом. Городской тротуар для
них был  привычней,  чем  трава или  лесная  тропа. "Дай  мне, мать природа,
взволнованно пройтись по неону, - сказал однажды его отец. - вместо ковра из
листьев всех цветов радуги." И что они делали здесь в  первый раз, в роще, в
менее  мили от ничего,  Адам не знал.  Важно,  что они должны  были  слушать
музыку  в  библиотеке  и  в  середине  дня  прогуливались  в  порывах  ветра
Мартовского воскресенья. Адам любил  гулять вместе с отцом, пытаясь сжечь на
спичечном костре  свой  девятилетний  возрост, он ступал  отцовскими шагами.
Отец  мог  замедлиться, и Адам  уходил далеко  вперед.  Отец  любил бывать в
библиотеке.  "Дом сокровищ."  -  как  он ее называл со всеми  ее  книгами  и
пластинками. "Сегодня, - он сказал, - мы послушаем записи Луиса Армстронга и
возьмем