ую-то собственную пленку в каком-то, спрятанном
от всех "черном ящике" то, что никто вокруг не замечал, кроме него.  Все это
пришло  к нему  позже, в одинаддцатом классе, когда он твердо и бесповоротно
решил,  что  хочет  быть писателем: все его наблюдения и, тогда же, все  его
эмоции  и  ощущения  стали  служить  этим  целям.  Он  осторожно,  как  мог,
преподносил  все это Эмми Херц - словно переполненные ладони орехов, которые
нельзя было рассыпать.
 Они пришли в  дом Эмми,  и  он ждал, пока она сменит джинсы.  Ее мать -
рослая, стройная женщина, еще не видя его ни разу, уже все знала про него от
дочери - после того, как он звонил ей домой по телефону. Она собиралась уйти
по каким-то своим делам. Адам все-таки позвонил своей матери. Он сообщил ей,
что в этот вечер он будет поздно, задержится на встрече в Литературном Клубе
- он был страшным вруном, и чувство вины за собственную ложь стало брать его
за горло. Он,  было, подумал, что делает ошибку встречаясь с Эмми Херц после
школы, как сегодня. Что делать ей с таким как он? Она была молнией, а он был
тучей  - серой  тучей.  Но он  услышал поэму, затаившуюся в мире, и хотел ее
записать.
 "Я была права!" -  закричала Эмми из ванной. Адам  побрел туда, услышав
ее голос. Из-за запертой двери доносились шум душа,  спуск воды в  унитазе и
то, как канализация давилась экскриментами и всем, что в нее поступало. Он в
смущении старался всего этого не слышать. Эмми вышла наружу, и кровь прилила
к его щекам.  Забавляясь, она сказала:  "Смотри,  Асс, не  стоит  так сильно
пердеть  за все, что беспокоит тебя. Все это - лишь часть природы и  бытия."
Позже она сказала  ему,  что выбрала слова  преднамеренно - "Кусочек шоковой
терапии." - как она это объяснила.
 Они направлялись в  матазин сети "АР", проделывать тот самый  "Номер".
Основная  идея  "Номера"  была проста:  наполнить  тележку, а  еще  лучше  -
несколько  тележек до отказа каким-либо товаром, зарегистрировать  все это у
кассира,  под  каким-либо предлогом  вернуться с  этими  тележками обратно в
торговый зал, не заплатив ни цента, и скопить все тележки где-то не на самом
приметном месте и улизнуть, оставшись незамеченными, сохранив чеки кассового
аппарата  и  карточку покупателя.  Эмми как  бы  и не удалялась из торгового
зала. Она предугадывала  все  возможные  варианты. Прежде  всего,  это  были
разные возможности в разные дни недели. Например, полдень вторника был полон
риска  из-за того,  что в  магазине было  мало покупателей,  и  сложно  было
остаться необнаруженными при участии в  каких-либо  подозрительных акциях. В
вечер  пятницы и  в субботу покупатели заполняли  магазин до отказа, но Эмми
так же  осознавала  риск. В один день  она  утверждала, что  только консервы
могут  быть  загружены в тележку,  или в другой - только банки, и  она в тот
день  провела  целый  галлон  банок. Один раз она загрузила  полную  тележку
детского  питания надо было перебрать пятьсот банок. И ей пришлось оставить
все это перед кассой.
 О, боже! Любо-дорого было посмотреть на Эмми,  что она вытворяла, когда
выделывала  "Номер".  Процесс  носил  серьозность,  без малейшего  намека на
какой-либо вред. Иногда она выносила список покупателя, а  настоящий  список
они делали потом, дома, после школы. Она проверяла список так же часто,  как
ее  семья закупалась,  следя за  марками  и названиями,  проговаривая все по
частям. Один раз они  с Адамом взяли с собой маленького  ребенка, ее соседа,
чтобы привнести в "Номер" видимость закупки  для семьи.  Эмми говорила очень
важно, чтобы все  выглядело естественно,  как если бы  все, что  в тележках,
принадлежало   им,   и   всегда    действовала   с   некоторой   злостью   и
беспристрастностью, чтобы  никто не  смог их в  чем-либо заподозрить. Иногда
она специально просила продавца о помощи. "Эй, а где сардины, между прочим?"
-  требовала  она и угрожала  всем  работникам магазина поркой, если  ей  не
покажут, где лежат сардины. Это была Эмми.
 Вечер пятницы больше всего  подходил  для  нее. Она  заполняла  столько
тележек, сколько было возможно. "Слушай," -  сказала  она  Адаму. - "C твоей
помощью мы можем поломать все рекорды."  И  они установили рекорд  в один из
пятничных вечеров - во  время большой  годовой распродажи. Работая  порозень
они наполнили двенадцать  тележек:  восемь  Эмии,  и  четыре  Адам.  Тележки
переполнялись до опасного высоко,  и Эмми завершала каждую с пачкой солений,
внося этим некоторый гротеск в значимость каждой горки.  Они расставляли все
тележки во всех проходах  магазина и  получали  большое удовольствие,  когда
продовец проходил мимо,  осматривал тележки, удивлялся и шел дальше. Но Эмми
на  этом просто так  не останавливалась. Она решила, что все тележки  должны
быть составленны одновременно в последний проход, где находится отдел овощей
и фруктов. Впоследствии они там были выстроены, как солдаты в строю.  "Do't
ruh, act ochalat," - Эмми предостерегала. Она произносила:  "ochalat"
по-французски без t на конце.
 Дальше  они  сидели на  решетке или стояли на стоянке машин у  входа  в
магазин.  Откуда они  могли наблюдать за рядом наполненных ими тележек. Рано
или поздно  подошел  продавец. Он с  недоумением осматривал каждую,  видимо,
пытаясь себе объяснить ее происхождение. Одна женщина взяла пачку солений из
одной из тележек и переложила в свою. После чего было интересно наблюдать за
сумотошными действиями продавцов. Двое из них стали разгребать  то, что было
в тележках, чему-то очень сильно удивляясь. За несколько  минут уже пять или
шесть  продавцов удивленно  рассматривали  все  эти  переполненные  до верху
тележки,  не понимая, что же это за мистика, почесывая головы, подозрительно
осматриваясь вокруг.  В  конце  концов  пришел  менеджер -  маленький  лысый
человечек.  Он  взорвался  от  злости,  стал  размахивать  руками  и прыгать
вверх-вниз, как фигурка на карикатуре. Стадо продовцов принялось увозить все
эти  тележки  прочь. К великому удовольствию Эмми  -  ее смех  был чудом для
ушей.
 "Мы сделали это, Асс!" - говорила она. - "Мы сделали!"
 Этим вечером, когда он провожал ее домой, он в первый раз ее поцеловал.
Это был первый поцелуй в его жизни. Он растаял от любви. Его тело  пробирала
дрожь от всего, что он тогда почувствовал.

 Т: Эмми Херц - это один из ключей?
 А:  Я  думаю, да. Но  возьмем  ее  отдельно, отдельно от всего другого.
Особенно после ее звонка однажды днем.
 Т: Она звонила тебе?
 А: Да, когда мы встретились  в  первый  раз,  я  рассказал  ей, что  мы
приехали в  Монумент, когда мне было всего лишь четыре года. Наша семья жила
до   того   в   Новой   Англии,   в   маленьком  Пенсильванском   городке...
Ревлингс-Пенсильвания... Это один день...

 Голос Эмми вибрировал в телефонной трубке.
 - Ты занят, Асс?
 - Нет, а к чему это?
 Звонки от Эмми  всегда были тревожными. Иногда это была  очередная идея
про  "Номер".  Что  было  похоже на пришествие  Святого  Инна  рано  утром и
одновременно  на  привидение,  парящее  по  коридорам  и  не  считающееся  с
табличками на дверных ручках с надписью: "Не беспокоить." или развитие того
же на трех разных языках, "Пожалуйста,  не входите  в  нашу  комноту слишком
рано."  Иногда ей нужно было только  поболтать. Она  говорила с  ним  словно
неполным  текстом  идущего на экране фильма,  она как бы смотрела телевизор,
переодически отрываясь  от него. В  другое время она  могла сказать: "Я хочу
услышать стихи." Ее голос дрожал, он мог читать ей поэмы, каторые писал сам,
но выдавал за чужие произведения неизвестного поэта: "Моя любовь к тебе, как
то далекое окно..."
 Но эти звонки могли быть разными. "Смотри, Асс," - говорила она. - "Я в
газете.   Я    капнула   своему   отцу   и   его   гостю,    редактору    из
Ревлингса-Пенсильвания. Он приковылял сюда. Если не ошибаюсь, ты тоже взялся
от туда?"
 В  тот раз  снова  перед Адамом предстал  ряд  ярких впечатлений, когда
автобус мчался в ночи - вся та их спешка.
 Эмми продолжала: "Слушай, этот  парень говорит, что он жил в  Ревлингсе
всю свою жизнь, и он не может вспомнить каких-либо  Фермеров. Не фермеров на
ранчо,  а  твой фамильный род Фермеров. Он говорит, что знает всех в городе.
Ты не говорил, что твой отец служил страховым агентом в Ревлингсе"
 - Я не знаю. - ответил Адам. - Это так важно?
 - Нет, действительно, это не важно. Этот человек только пришел, и когда
мой  отец сказал ему, что ваша семья также из  Ревлингса, он подумал, что он
может написать что-либо о вашем роде, собранном  воедино. Когда  он  не смог
вспомнить  каких-либо  Фермеров  именно  из  Ревлингса, также и  в страховом
бизнесе, и я полагаю,  я подумала, что могу это проверить. Я думаю, что было
бы интересно узнать о вашем старом доме.
 - Мне любопытно.  - сказал Адам. Он удивился этому курьезу, но старался
говорить прохладно и не хотел, чтобы Эмми услышала удивление в его голосе.
 -  Хорошо. А твоя  мать? Ее девичья  фамилия? Может  быть он  помнит ее
мать? - хихикала Эмми. - Кто-нибудь, как это..?
 - У моей матери была фамилия Холден. Луиза Холден.
 - Hold O. Я увижу, если полетят искры.
 Он  отдаленно  слышал, как  Эмми видимо  докладывала  о своих  находках
посетителю редактора.
 -  Стой, -  сказала Эмми,  повернувшись  к  телефону.  -  Это  не  звон
колокола. Эй, как долго ты здесь живешь, между прочим? Ты  не сказал, где ты
родился.
 Адам  был готов сказать:  "Я родился  здесь. И мои  родители  тоже." Но
что-то заставило его промолчать. Память мимолетна...
 - Ты молчишь, Асс?
 -  Смотри, Эмми, я сказал, мы приехали в Монумннт  из Ревлинга  - но не
сказал, что родился здесь. Ты что-то не поняла. Мы жили здесь.., о.., только
несколько  месяцев, я догадываюсь. И отец  в то время не  работал.  Он был с
поломанной ногой.  Когда мы  прибыли  в Монумент,  мы слышали о  продаваемом
здесь страховом агенстве.
 Адам был удивлен своей способности  лгать, в его душе лихо изобретались
какие-то  новые  обстоятельства перемен у  себя и у родителей. Но  он  хотел
знать - почему? И что заставляло его лгать?
 - Ладно. Я полагаю было что-либо такое,  Асс.  Все-таки, так ли плохо -
если Ревлингс был для вас городом старого  дома,  твои  родители могли бы  с
удовольствием встретиться с ним. Они могли бы собраться и все.
 - Ладно, спасибо, Эмми. Я ценю это.


 Т: И это все?
 А: Да.
 Т: Эмми возвращалась к этому разговору снова?
 А: Нет. Никогда.
 Т: Что ты думаешь об этом разговоре и о ее вопросах?
 А: Это было нелепо, странно.
 (пауза 5 секунд)
 А: Я был уверен в том,  что редактор из Ревлингса ошибался. Он очевидно
имел плохую память. Я, наверное, и не думал об этом.
 (пауза 10 секунд)
 Т: Вот мы и перебрались в другую точку.
 А: Мы?
 Т: Дай мне собраться. Первая точка - это  был тот день среди деревьев с
собакой. Главное,  что привело тебя и отца  в лес. Вторая - тот  разговор  с
Эмми по телефону. Первый раз тебе было девять лет и четырнадцать во второй.
 А: Я устал.
 Т: Рано. Потерпи немного. Все идет неплохо.
 А: Я больше ничего не хочу добавить.
 Т: Ты думаешь об Эмми?
 А: Да.
 Т: Все начинает возвращаться к тебе, не только Эмми?
 А: Я не знаю.
 Т: Надо все вернуть. Вспомни, я помогу тебе, и лекарства помогут, но...
 А: Но помочь мне? Где-то выигрываешь, где-то теряешь?
 Т: Думай о выигрышах.
 А: А если только теряю?
 Т: Не думай об этом. Не надо.
 А: Если это страшные потери?
 Т: Надо все взвесить.
 А: Спасибо.
 ED TAE OZK005

 -------------------------------------

 Дождь начинает без предупреждения. Он режет  по  лицу,  осыпает все мое
тело.  Облака сгущались, когда я  еще  въезжал  в  Карвер,  но  меня  это не
волновало. Солнце и облока  играли разными цветами на протяжении всего моего
пути этим утром. Ливень встретил меня внезапно. Я  жму по  узкому участку на
Роут 119. Грязь летит  с моих  ног во все стороны лишь потому,  что переднее
колесо  без  щитка,  и  ничего  не защищает меня  от  брызг.  Дождь лупит на
встречу, и я еду через шторм.
 Cъезжаю с хайвея и думаю,  что  делать  дальше. Кося глазами  в сторону
вижу дом где-то в четверти мили от сюда, но я не хочу оказаться среди людей.
Можно спрятаться под деревьями, и я толкаю байк к протяженной кленовой роще.
Дождь льет, как из ведра. Я  въезжаю в рощу и чувствую, что деревья не могут
меня защитить от дождя. Массивные капли, срывающиеся с  ветвей, молотят меня
сверху. С отвращением  прислоняюсь к стволу дерева. Дождь снова усиливается,
качая ветки,  гнущиеся под  ветром. Холод проникает под одежду, просачиваясь
под кожу и в кости. Отцовский портфель промок, и карта пропала. Я вытаскиваю
портфель из корзины, обнимаю его и прячу под курткой. Он мокрый, но меня это
не  волнует.  Дождь продолжается.  Я  смотрю  на размытую  карту  и внезапно
чувствую,  что голоден,  как волк, и не  могу вспомнить, когда  еще был  так
голоден.
 Проезжает  машина - стейшен-вагон с деревянными  панелями. Тот, кто  ее
ведет, смотрит в мою сторону. Мне хочется, чтобы он остановился. Закинуть бы
байк на  багажную решетку, что  на крыше, и ехать бы  в  тепле и  уюте. Но я
почему-то рад тому, что он проскочил мимо не остановившись.
 "Я - Крепкий  Орешек." - говорю я себе. Мой голос странно звучит в моих
ушах. Дождь пляшет по земле, вода  прыгает  и  скачет, словно капли масла на
раскаленной сковородке.  Я  морщу  все внутри  себя,  крепко обнимаюсь сам с
собой. Холод, сырость и беспомощность. Я не отсырел - я промок.
 - Я не возвращаюсь, - говорю я.
 - Нет. - отвечаю я себе.
 Мой голос мешается с ветром и дождем.
 "Все  хорошо, все  хорошо  -  я следую в Ротербург-Вермонт." - я  думаю
вслух повышая свой голос над шумом дождя. Раскаты грома отвечают мне, собаки
слушают, а я  прижимаю спину к  дереву и внезапно  чувствую отреченность.  Я
словно стал  частью всего:  частью дерева и частью ненастья, частью  грома и
частью дождя. Поднимаю лицо - стена воды падает вниз. И я начинаю петь:
 Отец в долине,
 Отец в долине...

 ---------------------------------

 TAE OZK006 1830 date deleted T-A.

 Т: Так. Мы прибыли в точку, где у тебя появляются подозрения.
 А: Я не помню прибытия в эту точку.
 Т: Ты играешь?
 А:  Нет.  Почему же я играю?  Я на грани паники  большую часть времени.
Почему же я играю?
 (пауза 5 секунд)
 Т: Прости  меня,  если я  выгляжу резким  и критичным - это только ради
тебя.
 А: Я знаю.
 (пауза 7 секунд)
 Т:  Мне надо проявить твою память.  В  последнюю  встречу ты упоминал о
телефонном  звонке  Эмми  из  редакции  ее  отца.  Посетитель,  редактор  из
Ревлингса. Ты что-то подозревал?
 А: Для меня это было - забавно.
 Т: Что значит "забавно"?
 А: Эмми сказала, что Ревлингсе не было ни  Фермеров, ни семьи Фермеров?
Как-будто я  пытался скрыть, инстинктивно, словно я  знал, что где-то что-то
не так.
 Т: И что, ты думаешь, здесь не так?
 А: Я не знаю.
 Т: Не думал ли ты, что  отец тебе врал все время? И ваша семья приехала
не из Ревлингса?
 А: Нет. Я  не  мог так  думать,  даже если бы  я от  этого  лучше  себя
чувствовал  -  воспоминание  о  той  ночи,  когда мы  убирались  прочь.  Все
перемешалось.
 Т: Ты разговаривал на прямую об этом с отцом?
 А: Нет. Никогда. Но чувствовал, что в этом что-то не то.
 Т: Что не то?
 А: О, это что-то  непонятное.  Может быть... как  если бы  заглянуть  в
старый фотоальбом, в старые бумаги и письма, чтобы как-то доказать себе, что
мы жили в Ревлингсе, что я родился здесь. Однако, это  не давило. Похоже,  я
действительно был в панике.
 Т: Это тебя так беспокоило?
 А: Да. Но это только, когда я мог подумать об этом. Я был занят школой,
Эмми и ее "Номером".
 Т: Ты не упоминал о посетителе  редактора и его сомнениях о вашей жизни
в Ревлингсе матери или отцу?
 А: Нет.
 Т: Этот выглядит наиболее естественным, из того, что ты можешь взять.
 А: Может быть. Но я этого не хочу.
 (пауза 8 секунд)
 Т: Но ты предпринимал что-либо, в конце концов?
 А: Я?
 (пауза 5 секунд)
 Т:  Да, ты. Иначе нам  нет смысла сидеть здесь и разговаривать обо всем
этом. Ты не поднимал шум после того телефонного разговора с Эмми?
 А: Кажется - нет.
 Т: Скажи мне, что ты делал после того?
 (пауза 5 секунд)
 Т: Что ты делал после того?
 А: Я не могу вспомнить точно.
 (пауза 15 секунд)

 Он, конечно же, помнил. Все теперь было чисто и ясно, и незабываемо. Он
знал, что его отец держал свои личные и официальные бумаги в выдвижном ящике
стола в подвале. Страховому  агенту дома требовался рабочий стол, где он мог
бы заполнять  никогда нескончаемые рапорта и держать эти  документы и другие
причендалы, имеющие отношение к его работе. Адам знал, что  этот ящик хранил
всякие важные документы, появляющиеся  только при  особых обстоятельствах. В
то время  он как-то  нуждался в  свидетельстве о  рождении для  вступления в
организацию  Бой Скаутов(Адам сбежал от туда  после нескольких  встреч - ему
было  неинтересно  отдавать  честь,  завязывать  галстук и ходить  в строю).
Обычно его  отец закрывал этот ящик  стола,  а ключ был только в  его связке
вместе  с ключами от дома,  гаража и машины.  Он  всегда бросал эту связку в
конец одного  из ящиков с бумагами около главной двери, когда входил  в дом.
Адам ждал удобного случая.
 Главное, что  он осознавал свое желание  проверить тот  ящик отцовского
стола. Он хотел  убедиться,  что посетитель редактора ошибался. Эмми  больше
никогда  не  упоминала  об этом.  Наблюдая за  отцом,  за  его  повседневным
костюмом  и  галстуком,  Адам  стыдился  своих   подозрений.  Но  факт,  что
подозрения имелись. И, наконец, настал день, когда эта связка ключей была на
столе,  а отец был снаружи, он косил лужайку перед домом. Адам знал, что  он
может заглянуть в этот ящик. Он взял ключи.  Они  обжигали холодом его руки.
Он  слышал жужание  газонокосилки  и был готов среагировать, как только  оно
могло прекратиться. Мать была на верху.  В эти дни она  всегда была там. Она
спускалась вниз  готовить еду или делать  какую-нибудь работу по дому, но по
возможности  она  оставалась  в своей комноте. Проблема была в  том,  что из
отцовского кабинета трудно было расслышать шаги наверху.
 Держа свою душу в пустоте и пряча в карман свои намерения, Адам подошел
к  столу, достал маленький ключик от  ящика стола,  повернул его, и выдвинул
ящик наружу. В нем помещалась больше дюжины потемневших конвертов. Адам взял
несколько.  Конверты  были  отмечены  отцовской  печатью:  ``Mortgage.  U..
Treaury  od.  ew  Eglad Tel. Ad  Tel. tock.  irth Certificate.``

 Он открыл  самый верхний  конверт и достал три хрустящих листа  бумаги,
что  были  внутри.  Официальные  бумаги,  голубая  печать  внизу.  Подписаны
Тобиасом  Симпсоном, Городским Клерком  Ревлингса, Личным  Секретарем.  Адам
изучал сертификат, что  имел его имя:  Адам Девид Фермер. "Мы дали  тебе мое
имя,  как твое среднее," - отец объяснял  ему когда-то. - "потому что всегда
будет  неразбериха  между двумя Девидами." Адам  изучал  это свидетельство о
рождении  и  вслушивался  в  происходящее снаружи.  Его  День  Рождения,  14
февраля, День  Святого Валентина. Его  мать  была сентиментальна в отношении
его Дня Рождения, и Адам также. В эти дни она всегда пекла вкусные печенья в
форме сердечек.  "Любимый  день, когда ты родился, Адам.  Это день  любви  и
нежности."  - говорила она.  Он  рассматривал  свидетельства о рождении  его
родителей. Такие же официальные бумаги,  также с подписью  Тобиаса Симпсона,
Городского Клерка.
 Адам  просмотрел другие конверты. Страховые полисы. Карточка Социальной
Безопасности его отца.  Он смотрел  на  его карточку и ее номер. В ней  было
что-то  новое,  свежее, неприкосновенное.  Почему  же  он нуждался  в номере
Социальной  Безопасности?  Подозрения заставили  его сделать  паузу, которая
совпала с  паузой в шуме  мотора газонокосилки, и Адам задержал дыхание. Шум
мотора  косилки появился снова,  и  Адам выдохнул. Он  вспомнил,  что  номер
Социальной  Безопасности необходим, например, чтобы открыть банковский счет,
и его родители подарили