патину,  желтый  оловянно-свинцовый  пигмент  и
свинцовые  белила.  Патину  получают,  прибегая к алхимии, из меди и уксуса.
Согласно  Ченнино,  если  смешать  патину со свинцовыми белилами и небольшим
количеством  жидкой  глазури,  то получится превосходная замазка для ремонта
разбитых    песочных    часов.   Патина,  или  ярь-медянка,  незаменима  при
изображении  воды,  а также рыб, однако не следует забывать, что у рыбы, как
и  у всех неразумных животных, спина темная. В случае если рыба выступает из
воды,  украсьте  ее  несколькими  золотыми  шипами,  которые  будут  приятно
поблескивать сквозь зелень основного фона.

     19.09  После  обеда появилось несколько желтых ложек и стаканов. Кто-то
сказал,  что  они  латунные,  и, когда я попробовал их на вкус, мне тоже так
показалось.    Некоторое   время  спустя,  когда  мы  с  мистером  Пербриком
возвратились  с  прогулки,  он  сказал  мне,  что  Хюгель объясняет алую или
розовую  окраску  фламинго  наличием на перьях тонкого медного порошка. Едва
он это произнес, как я почувствовал во рту латунный привкус. Отец Хопкинс, "
Дневник",  10  августа  1874  г. (День поминовения св. Лаврентия, у которого
просят  защиты  от  огня;  св.  Беттелина,  влюбившегося  в  одну ирландскую
принцессу; и св. Эмигда, которого молят о защите от землетрясений).

     21.9  Ян ван Эйк, "Богоматерь в церкви". Гигантская Мадонна возвышается
до  самого трифория, держа огромное дитя на согнутой правой руке. Ее одеяние
цвета  темно-"Синих  "Галлахерс"":  "X" курит "Синюю", думая о более светлом
оттенке  дыма.  Нижняя  сорочка  Девы - трубного красного цвета[47]. Алтарь
перед  святая святых озарен свечами; мессу служат два ангела с крыльями, как
у  фламинго.  Пол  нефа  испещрен  пятнами света, падающего из окон верхнего
яруса:   солнце  светит  с  севера.  Либо  так,  либо  архитектор  умышленно
ориентировал  церковь  вопреки канону, тем более что ее архитектура в данном
случае  явно вымышленная, хотя в отдельных чертах есть сходство с некоторыми
известными  храмами.  Дюйм пепла нависает на кончике "Синей": "X" стряхивает
его в пепельницу, где он превращается в серого червя.

71
                                ЗЕЛЕНАЯ РОЗА

 Мы  с  Метерлинком хотели было читать дальше, когда услышали за спиной звук
шагов. Мы повернулись. Перед нами стоял дядя Селестин.
     Я  пришел  к  вам,  произнес  он торжественно, чтобы попытаться кое-что
объяснить.  Вы  прочли  книги,  вернее,  пролистали  их,  ведь  на то, чтобы
прочесть  их по-настоящему, ушла бы вся жизнь; много лет потрачено на них. И
я  понимаю,  выводы  из  них можно сделать самые разные. Но прежде чем вы их
сделаете,  знайте:  было  очень важно, чтобы вы сами нашли эти книги и чтобы
вы  читали их непредвзято. Вы, разумеется, обнаружили, что некоторые отрывки
имеют  непосредственное  отношение  к  вам  лично;  но эти книги - не просто
биографии.  Некоторые  страницы  содержат  сценарии,  реализовать которые не
удалось,  другие описывают события так, как они произошли, но не так, как вы
их  запомнили,  а третьи - вообще выдумки. Но в общем и целом, в этих книгах
куда  больше  истины,  чем  в  прочих воспоминаниях людей, которые постоянно
переписывают их в соответствии со своим нынешним представлением о себе.
     Вы  особенные.  Мы не лепили вас, тем более по своему образу и подобию.
Свобода  вашей воли ничем не ограничивалась, ведь принципиально важно, чтобы
вы присоединились к нам осознанно и обладая полным знанием.
     Как  говорит  св. Фома[48], в этом и состоит высшее проявление жизни -
в  том,  что  каждое  существо  само  повелевает своими поступками. Тот, кто
всегда  подчиняется  указанию  другого,  в  чем-то  уже мертв. И вот, раб не
повелевает  своими  поступками,  а,  скорее,  ими повелевают за него. Посему
человек, покуда он раб, есть образ смерти.
         Но   вы  полны  жизни,  ведь  вы  доказали,  что  владеете  силами,
неподвластными  простым  смертным.  Мы  пристально  наблюдали  за  вами, это
правда,    но  лишь  как  заботливые  родители,  направляя  ваши  врожденные
дарования,  дабы  привести  их  к  расцвету. В этом смысле вы подобны пчеле,
которую  полностью  так  и  не  одомашнили:  человек  дал ей благоустроенное
жилище,  чтобы  она могла больше времени уделять производству меда. Надеюсь,
это  честный  обмен. Отношения между человеком и пчелой строятся на взаимном
уважении к мирскому суверенитету друг друга.
     Когда-то  я  был  таким же, как вы, с младенческих дней своих избранный
стать  одним  из непосредственных исполнителей нашей великой миссии. Увы! По
мере  развития  интеллекта  мои  врожденные  способности начали угасать; чем
дальше учился я читать и писать, тем стремительнее ускользал от меня другой,
сверхчувственный  мир.  И  всё  же, еще в восемь лет мне было явлено видение
св.  Розы Лимской, в котором она предстала в наряде из зеленых роз. В девять
лет  мне  привиделась одна-единственная зеленая роза, обладавшая чертами св.
Розы;  она  заговорила  со  мной  и  сказала,  что  с  этих пор мне придется
обходиться    зрением  простых  смертных.  К  моему  десятому  дню  рождения
сверхъестественное  перестало быть мне видимым, и с тех пор я остаюсь, можно
сказать,  слепым. И все-таки по-своему я тоже служу делу, и мне выпала честь
служить вам.
     То,  что  мы  трое  оказались  здесь, в библиотеке "Дома Лойолы", - это
кульминация  длинной цепочки событий. Начну я, если позволите, с того, что в
1889  году  -  а  в  тот  год  родился Людвиг Витгенштейн - на званом обеде,
устроенном  в  Лондоне влиятельным американским издателем, были представлены
друг  другу Артур Конан Дойл и Оскар Уайлд. В результате Уайлд получил заказ
на  написание  "Портрета  Дориана  Грея", книги, в которой искусство и жизнь
смешиваются  до  неразличимости;  Дойлу  был  заказан "Знак четырех", роман,
окончательно  определивший  образ  Шерлока  Холмса,  которого многие считают
реально существовавшим человеком из плоти и крови.

72


КОЛЮЧЕ-РОЗОВЫЙ

 Произошла  эта  знаменательная  встреча  23 августа, в день памяти св. Розы
Лимской,  которая,  вступив в Третий орден св. Доминика[49], за образец для
подражания  взяла  св.  Екатерину Сиенскую. Что важно, св. Екатерину нередко
изображают  с  книгой  в  одной руке и сердцем - в другой, эмблемами, хорошо
знакомыми  как  Уайлду,  так  и  Дойлу,  которые,  можно сказать, были двумя
сторонами  одной  медали. Сравним первые строки обеих книг, заказанных в тот
день.

     "Знак четырех":

     "Шерлок  Холмс взял с камина пузырек и вынул из аккуратного сафьянового
несессера  шприц  для  подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами
он  закрепил в шприце иглу и завернул манжету левого рукава. Некоторое время
(правда,    недолго)    он  задумчиво  смотрел  на  свою  мускулистую  руку,
испещренную  бесчисленными  точками  прошлых инъекций. Потом вонзил острие и
откинулся на спинку плюшевого кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул".

     "Портрет Дориана Грея":

     "Густой  аромат  роз  наполнял  мастерскую  художника,  а  когда в саду
поднимался  летний ветерок, он, влетая в открытую дверь, приносил с собой то
пьянящий запах сирени, то нежное благоухание алых цветов боярышника.
     С  покрытого  персидскими чепраками дивана, на котором лежал лорд Генри
Уоттон,  куря,  как  всегда, одну за другой бесчисленные папиросы, был виден
только  куст ракитника - его золотые и душистые, как мед, цветы жарко пылали
на  солнце,  а  трепещущие  ветви,  казалось, едва выдерживали тяжесть этого
сверкающего    великолепия;   по  временам  на  длинных  шелковых  занавесях
громадного  окна  мелькали  причудливые тени пролетавших мимо птиц, создавая
на  миг  подобие  японских рисунков, - и тогда лорд Генри думал о желтолицых
художниках    далекого    Токио,  стремившихся  передать  движение  и  порыв
средствами  искусства,  по природе своей статичного. Сердитое жужжание пчел,
пробиравшихся  в  нескошенной  высокой  траве  или  однообразно и настойчиво
круживших  над осыпанной золотой пылью кудрявой жимолостью, казалось, делало
тишину еще более гнетущей.
     Глухой шум Лондона доносился сюда, как гудение далекого органа".

     У  Дойла  начало  бесцеремонное, клиническое, конкретное; уайлдовское -
узнаваемо  томное и цветистое. Но они дополняют друг друга и оба вдохновлены
наркотиками.  Кокаин  и никотин - теперь я могу вам это открыть - всего лишь
заменители  Чая  из трилистника, чье действие было знакомо обоим авторам; не
подлежит  сомнению, что многими своими шедеврами они обязаны ему. Отметьте в
особенности  описание  обостренного  чувства  обоняния  в  тексте  Уайлда  и
иллюзию  движения,  создаваемую  изобразительным искусством, не говоря уже о
наличии пчел. Эти симптомы вы и сами можете опознать по своему опыту.
     Роман  Уайлда - это аллегория о том, до чего мирское богатство ничтожно
по  сравнению с сокровищами души; в книге Дойла объект преступления - тайник
с  сокровищами,  а  преступники - пропащие души. И вашей миссией тоже будет,
если  вы  согласитесь  присоединиться  к  нам,  приложить свои способности к
поискам  сокровища;  но  об  этом  немного  погодя.  А пока вспомните, что в
сердцах  крикнул  Холмс  Уотсону  в  конце  первой  главы:  "Какая польза от
исключительных способностей, доктор, если нет возможности применять их?"

73
                                   КОРИЦА

 Позвольте  мне,  говорил Селестин, привести еще три выдержки: первая - из "
Знака  четырех", вторая - из "Портрета Дориана Грея", а третья - из дневника
иезуитского священника и поэта, отца Джерарда Хопкинса, за 1874 год.

       "Там  было  сто  сорок  три  бриллианта  чистой  воды,  и  среди  них
знаменитый  "Великий  могол",  по-моему,  он именно так называется. Говорят,
что  это  второй  камень  в  мире по величине. Затем там было девяносто семь
очень  красивых  изумрудов,  сто семьдесят рубинов, правда много мелких. Еще
там  было  сорок карбункулов, двести десять сапфиров, шестьдесят один агат и
несчетное  количество бериллов, ониксов, кошачьего глаза, бирюзы и еще много
других  камней,  чьи  названия  я  тогда  не знал. Теперь я знаком с камнями
гораздо  лучше,  чем раньше. Еще там был жемчуг - около трехсот превосходных
жемчужин, двенадцать из них оправлены в золотой венец".
     "Затем  у  него  появилась  новая  страсть: драгоценные камни. На одном
бале-маскараде  он появился в костюме французского адмирала Анн де Жуайез, и
на  его  камзоле  было  нашито  пятьсот  шестьдесят  жемчужин. Это увлечение
длилось  много  лет,  - даже, можно сказать, до конца его жизни. Он способен
был  целые  дни  перебирать и раскладывать по футлярам свою коллекцию. Здесь
были  оливково-зеленые  хризобериллы,  которые  при  свете  лампы становятся
красными,  кимофаны  с серебристыми прожилками, фисташковые перидоты, густо-
розовые  и  золотистые,  как  вино,  топазы,  карбункулы,  пламенно-алые,  с
мерцающими  внутри  четырехконечными  звездочками,  огненно-красные  венисы,
оранжевые   и  фиолетовые  шпинели,  аметисты,  отливавшие  то  рубином,  то
сапфиром".

     "9  апреля.  В  Кенсингтонский  музей.  Сделал следующие заметки о
самоцветах. Берилл: водянисто-зеленый; сердолик: насыщенный красно-телесный,
индийская  киноварь;  альмандин:  лиловато-красный;  халцедон: либо молочно-
голубой,  либо  переливчатый  сине-зеленый,  либо  сине-зеленый с искорками,
либо  тусклый  желто-зеленый,  тусклый оливковый, сиреневый, белый; гиацинт:
коричневато-красный,    тусклый    рыжевато-багровый;   хризопраз:  красивый
полупрозрачный  зеленый  либо  тусклый  с  темными  замутнениями; сардоникс:
молочно-голубые  чешуйки  в  коричневом;  топаз:  белый, краповый, вишневый,
желтый,  бледно-голубой, цвета желтофиоли; сардер показался лиловато-черным;
яшма,  или  халцедон:  тусклый  телесно-коричневый;  хризолит:  синеватый  с
желтым    проблеском   или  наоборот,  также  бледный  желто-зеленый,  также
прозрачный желтый; цимофан: прекрасный камень, прекрасное имя".

     Давайте сравним это любование самоцветами с видением нового Иерусалима,
описанным святым апостолом Иоанном в "Откровении":

        "Основания  стены  города  украшены  всякими  драгоценными  камнями:
основание  первое  -  яспис, второе - сапфир, третье - халкидон, четвертое -
смарагд,  пятое -сардоникс, шестое - сардолик, седьмое - хризолиф, восьмое -
вирилл,  девятое  -  топаз,  десятое  -  хрисопрас,  одиннадцатое-  гиацинт,
двенадцатое- аметист".

     Это  - драгоценные камни в венце Бога Отца, как изобразил их Ян ван Эйк

на большом Гентском алтаре. Они - символы непреходящей славы Единой, Святой,
Вселенской  и  Апостольской  Римской  Церкви.  Они  - свет очей. Они озаряют
новый  Иерусалим,  который  мы  воздвигнем  -  с  вашей  помощью  - на земле
Ирландии,  зеленой  и  счастливой[50].  Артур Конан Дойл родился католиком,
Хопкинс  стал  католиком,  Уайлд  умер  католиком;  здесь  мы все, как один,
католики.

74
                                  ГВОЗДИКА

 Селестин  умолк,  вынул  из  кармана  носовой платок и утер слезу. Совладав
наконец  с  чувствами,  он  продолжил.  Об Уайлде говорят, что речь его была
убедительной  и  изумляющей,  волшебным  образом  превращавшей  немыслимое в
достоверную  истину.  Из  сказки  он  делал  реальное  событие, а в реальном
событии  находил  сказку.  Представим себе, как он выглядел в тот лондонский
вечер  рядом  с  Конан  Дойлом:  Дойл  - в благообразной твидовой тройке, на
Уайлде    -    галстук-шарф   зеленоватого  шелка,  в  котором  поблескивает
аметистовая  заколка,  в  петлице  -  зеленая  гвоздика, а в глазах время от
времени  отражается  то  золотой  кончик  египетской  сигареты,  то  зеленая
вспышка перстня со скарабеем.
     В  "Мемуарах  и  воспоминаниях", опубликованных в 1924 году, Конан Дойл
оставил  краткую  заметку  об  этой  встрече.  Уайлд,  пишет  он,  отличался
любопытной  точностью  высказываний,  тонким  чувством  юмора  и  искусством
легкими  жестами  иллюстрировать,  что  он  имеет  в  виду,  и  был  в  этом
совершенно  неподражаем.  Воспроизвести  эффект  в  полной  мере невозможно,
однако  Дойл вспоминает, как во время обсуждения войн будущего Уайлд сказал:
"От  каждой  из сторон к линии огня будет подходить химик с колбой", - а его
поднятая рука и лаконичная мимика сотворили живой, гротескный образ.
     Описание  дальнейших  событий  вечера  в издание не вошло, но вы можете
справиться  по  оригиналу,  который  хранится  здесь  вместе  с  рукописью "
Пришествия  фей",  другого  труда Конан Дойла, законченного в 1922 году, где
он  постулирует  существование  вселенной  бесконечных вибраций за пределами
цветового  спектра,  ограничивающего  диапазон  нашего зрения. В этом он был
прав.  Его  ошибка  состояла  не  в  том,  что  он верил в фей, а в том, что
поверил двум детям, которые якобы их сфотографировали.
     Однако  вернемся  ко  встрече  Уайлда  с Конан Дойлом. На вопрос о том,
какие  химикаты  могут  быть использованы в грядущих войнах, Уайлд, подумав,
ответил,  что не видит смысла в сложном производственном оборудовании. У его
собственной матери был рецепт - здесь он на мгновение принял облик Сперанцы[
A51],    высокой,  бледной,  величественной  и  загадочной  в  своей  черной
кружевной  мантилье,  -  травяного  настоя,  которым  с  ней поделилась одна
старуха  с  Севера:  приняв  его, каждый видит мир сквозь розовые очки, или,
скорее,   зеленые,  поскольку  называют  настой  Чаем  из  трилистника.  Это
истинная  панацея,  сводящая  на  нет любое проявление враждебных намерений,
потому что отведавший ее стремится видеть мир как искусство, а не как жизнь,
которая  неизбежно  заканчивается  смертью.  В  будущем, провозгласил Уайлд,
народы  будут сеять мир, а не войну. Достаточно впрыснуть эликсир Сперанцы в
лондонский  водопровод,  и  полдничный  ритуал средних классов действительно
превратится  в  "высокий  чай".  А затем Ирландия предоставит Англии Гомруль
под эмблемой зеленой розы.[52]
     Конан  Дойл был зачарован, ведь полет уайлдовской фантазии перекликался
с  его  собственным  опытом.  Двумя годами ранее, осенью 1887 года, во время
велосипедной  прогулки  по Морну, где Дойл находился на отдыхе, он наведался
в  "Дом  Лойолы",  чтобы  возобновить  знакомство  с  проживавшим  там отцом
Джерардом Хопкинсом. Познакомились они, разумеется, в другом нашем колледже,
Стоунихёрсте,  alma  mater  Конан  Дойла.  В  седельной  сумке у Дойла лежал
переработанный  черновик  "Этюда  в  багровых тонах", первого произведения о
Шерлоке  Холмсе,  отвергнутого  уже  двумя  издателями,  которые  сочли, что
методы  главного  героя  покажутся  публике не вполне правдоподобными. Конан
Дойла  провели  к  Хопкинсу на одну из травяных плантаций, где он читал свой
требник.  Стрелки приближались к четырем часам чудесного сентябрьского дня -
восемнадцатого  числа,  если  быть точным, праздника Джузеппе Купертинского,
святого-покровителя  полетов,  - и отец Хопкинс пригласил Конан Дойла выпить
с ним чаю.

75
                                   НЕКТАР

 Дойл  был  несколько  ошеломлен, когда отец Хопкинс повел его по тропинке к
чему-то    вроде  сарая  для  рассады.  Заметив  его  растерянность,  иезуит
терпеливо  объяснил,  что  в  обычной  компании  чувствует себя неловко и со
времени  переезда  в  "Дом  Лойолы"  предпочитает  пить чай в обществе брата
Ейтса,  одного  из младших садовников. Он готовит прекрасный напиток, весьма
напоминающий  Хопкинсу  тот, что в добрые старые деньки в Стоунихёрсте варил
брат  Консидайн. Помнит ли его Конан Дойл? Да, конечно, ответил Дойл, это не
тот,  что  все  время  рассказывал  истории про ирландских фей? Отец Хопкинс
задумчиво кивнул.
     Когда  они  вошли в сарай, брат Ейтс сидел на ящике из-под апельсинов и
следил  за торфяной печкой, на которой уже закипал чайник. Он сказал, что ни
один  чай  не  сравнится  с  Чаем из трилистника, и это уж точно, ведь после
чашки-другой  начинаешь видеть мир прямо, а если человек видит мир криво, он
на    каждом  шагу  будет  кувырком  падать.  Его  мать  в  графстве  Слайго
восемьдесят  лет  пила  по паре чайников в день и была прямая, как тростник,
пока  не  умерла,  а в момент смерти она сложилась, сообщил он, как складной
нож,  и  понадобилось  четверо  здоровых  мужиков,  чтоб  ее в гроб уложить,
царствие ей небесное.
     Про Чай из трилистника не ахти сколько народу знает, говорил брат Ейтс,
но  вот  интересно  -  нынче-то  оно железно доказано, раньше в это никто не
верил,  а  мамаше-то моей самой Чай достался от человечка в мундирчике бобби
верхом  на  мартовском  зайце[53]  на  верхушке Бен-Булбен, и ведь разве не
самого святого Патрика был день, когда она на него наткнулась?
     Жестом  он  пригласил  гостей  садиться  и,  пошарив в складках сутаны,
извлек  желтую жестянку из-под нектарного табака. С величайшей церемонностью
он  открыл  крышку и всыпал три увесистых щепотки зеленоватого содержимого в
почерневший  заварной  чайник.  Из  носика  чайника на очаге вырвался плюмаж
пара.  Когда  брат  Ейтс  заливал  кипяток,  вспоминает Конан Дойл, глиняный
чайник, казалось, пыхтел от удовольствия.
     И  не  верьте  всей  этой  ерунде, что, мол, заварник надо споласкивать
кипятком,  говорил  брат  Ейтс.  Он  что, недостаточно прогревается, пока на
печке  стоит?  И никакого молока или сахара - все, что нам нужно, это доброе
чистое зелье.
     Когда  чай  заварился  до  нужной  кондиции, брат Ейтс разлил его в три
выщербленные  чашки, и троица начала пить. Поначалу Конан Дойл прихлебывал с
опаской:  вкус  был  кисловато-терпкий,  запах  -  как  у  горящего сена. По
прошествии  нескольких  минут  он  заметил просторный шурф солнечного света,
врывавшегося  в открытую дверь сарая и оттенявшего все кочки и выбоины пола.
Да,  денек  и  впрямь  выдался  чудесный.  Он  проследовал за светом в глубь
травяной  плантации,  где  тот, казалось, выхватывал каждый с