д  пожаловался  Патрику, что тот украл у него
быка.  Если  правитель  так  говорит,  ответил св. Патрик, он получит своего
быка  обратно.  Он  сотворил  крестное  знамение, и разрозненные куски мяса,
некогда  составлявшие  быка, немедленно воссоединились. Святой дохнул быку в
рот,  и  тот вернулся к жизни. Вскоре Донард попросил крестить его, но перед
этим  признался,  что  ему  трудно  понять доктрину Пресвятой Троицы. Патрик
сорвал  былинку  шамрока,  иначе  трилистника,  и  протянул  ее  в  качестве
иллюстрации:  растение с одним стеблем, но тремя равнозначными листьями. Ему
суждено было стать символом Ирландии.

11
                              КРОВАВО-ЗЕЛЕНЫЙ

 Береника  толкнула меня коленкой в коленку. По опыту она знала, что ее отец
только  разогревается перед седланием любимого конька и что иллюстрированная
лекция  закончится  еще  не  скоро. Я тоже заметил, что он позабыл про своих
слушателей.    Два   гостя  уснули,  остальные  трое  с  радостью  принялись
опустошать  вазу  ромово-сливочных  тянучек  "Каллард  и  Баузер". Пора было
уходить.
     Береника  выскользнула  за дверь. Через несколько минут я последовал за
ней  в  темный  коридор.  Она прижала палец к губам и взяла меня за руку. На
цыпочках  мы  поднялись  по  лестнице; подошли к порогу дядиного кабинета. Я
колебался,  но Береника втолкнула меня и повернула в замке ключ. Она указала
на  картину  над  письменным  столом  Селестина.  На  ней в полный рост была
изображена  пара  в  средневековых  одеяниях  в  интерьере: мужчина с ног до
головы  в  темном,  держащий  за руку женщину в зеленом. Веки у мужчины были
тяжелые,  и  он  словно  отводил  глаза  от  зрителя.  Ее глаза были скромно
опущены. Его ноздри трепетали.
     Береника  потянулась  вверх и надавила на одну из шишек в лепнине рамы.
Раздался  резкий  щелчок,  и  вся  картина  повернулась, открыв встроенный в
стену  тайник. Внутри была глиняная трубка, с головкой размером с наперсток,

и  эмалевая  изумрудно-зеленая  табакерка,  инкрустированная  мотивом арфы и
трилистника.  Береника взяла ее и открыла. На внутренней стороне крышки было
выгравировано:

Д.О.Г.
                             Чай из трилистника
                                  A.M.D.G.

     Вместо  привычного  душка  травяного  табака Селестина эта смесь дышала
иным  фимиамом:  темным,  острым, горьким, густым, составленным из множества
штрихов  разнообразных  тонов  зеленого  и  сепии.  Береника  взяла трубку и
вернула картину на место.
     Он  не  подействует,  если  не  смотреть на картину, сказала она. Затем
взяла  щепотку,  набила  трубку,  прикурила  от  спички со стола Селестина и
всасывала,  пока  смесь  не  начала  тлеть.  Сделав  несколько  затяжек, она
передала  трубку  мне.  Я  глубоко  вдохнул  и  почувствовал,  как  от  дыма
перехватило горло.
     Береника повела глазами в сторону картины; я последовал за ее взглядом.
На  долю  секунды мир раздвоился; я сморгнул; картина замерцала в своей раме
и  вдруг  приобрела  стереоскопическую  глубину.  Складки  и изгибы зеленого
платья  дамы  явственно  выступили  на  алом  фоне  кровати.  Я почти ощущал
меховую  оторочку  темной,  пурпурно-багряной  накидки на мужчине, твердость
полей и округлость тульи его шляпы. Тут я заметил на стене, за спинами пары,
выпуклое    зеркало,    в    котором   эти  спины  отражались,  а  за  ними,
телескопически  выгнутые, еще две фигуры - одна в синем, другая в красном, -
застывшие на пороге комнаты, готовые войти в ее измерение.
     Береника  взяла  меня за руку. Я почувствовал ее пульс и свой, казалось
вторивший  ее  сердцебиению.  Я ощутил, как растекается по моим венам дым, и
подумал,  что  кровь  у  меня  зеленеет,  зеленый цвет вторгается в красный,
завихрениями,  словно в стеклянном цилиндре шприца. Береника что-то про себя
замурлыкала  -  хотя  я  и  не  узнавал мелодию, это была какая-то бемольная
арабеска[9],  -  и  под  этот  напев  мои  подошвы затрепетали от какого-то
неровного  давления  снизу.  Лишь  через  секунду-другую  я  осознал, что мы
поднялись на пару дюймов над половицами.
     Мы  медленно  поплыли  вперед. Когда наши головы поравнялись с головами
изображенных, мы стали фигурами на картине.

12
                                СИНЯЯ ФИАЛКА

 Теперь  я  могу  рассматривать  эти  события  с  высоты некоторых познаний.
Литература  по  психотропным  средствам  необъятна,  и  я  едва ли преодолел
дальние  подступы  к  ней,  но  у  меня  есть  некоторый  практический опыт,
подкрепленный примерами, которые я привожу ниже.
     Агиографы  св. Джузеппе Купертинского писали, что в течение пяти лет он
не  вкушал ни хлеба, ни вина, а травы, которыми он питался по пятницам, были
столь отвратительны на вкус, что есть их мог лишь он один. Отмечалось также,
что   многие  случаи  левитации  святого  имели  место  в  пятницу,  а  один
неортодоксальный  авторитет  уверяет,  что  Джузеппе  был  знаком с составом
снадобий,  использовавшихся ведьмами для полетов - в качестве растираний или
подкожно. Цвет ингредиентов неизменно указывается как зеленый.
     Одно зелье включает петрушку, листья тополя и сажу, другое - пастернак,
белладонну,    лапчатку   и  кровь  летучей  мыши.  Дурман  вонючий,  Datura
stramonium,  известный  также как ангельские, или чертовы, трубы, фигурирует
в  некоторых  рецептах в значительных количествах. Калпепер [10]рекомендует
принимать дурман вонючий при эпилепсии и конвульсиях.
     В  число  прочих ингредиентов входят белена, аконит и аир тростниковый.
Белена  -  "чертов  глаз",  или  "вонючий  Роджер",  - источник гиосциамина,
которым  доктор Криппен отравил миссис Криппен. Она была известна Диоскориду
как  "питонион"; Плиний считал ее опасным препаратом. Согласно Овидию, когда
скифские  женщины сбрызгивали ею тело, у них вырастали перья. В другом месте
он  повествует  о  том,  как мертвые в Гадесе, надев венки из белены, тщетно
рыщут по мрачным окрестностям Стикса.
     Аконит  -  "борец", "волчья отрава" или "синяя фиалка" - известен также
как  "райские  птички". Он замедляет сердцебиение, и некоторые принимали его
как  эликсир  бессмертия.  Оборотней  можно  убить  стрелами,  смоченными  в
аконите.  Овидий  рассказывает,  что,  когда Геркулес тащил трехголового пса
Цербера  к  вратам  подземного  мира,  тот  три  раза  лаял,  и  из его ртов
выступила  пена;  и  там,  где пена упала на чернозем, из нее выросли желтые
цветы. Это были акониты, из которых Медея сварила для Тесея яд.
     Аир  тростниковый - Acorus calamus - в Ирландии зовется "аир зеленый" и
считается  дарующим  ясновидение.  Он  же  ("тростник благовонный") входит в
состав  мира  для  священного  помазания,  указанный Богом Моисею; Диоскорид
свидетельствует,  что  его  курили,  подобно  мать-и-мачехе,  чтобы очистить
бронхиальные  проходы или вызвать видения. Аир - это также "святой камыш", "
меч  Михаила-архангела" и "ангелово крыло". Он относится к семейству Arum, а
стало  быть,  доводится  родственником  "зеленому  дракону"; другой сородич,
Calamus draco, ост-индская пальма, открытая иезуитами, выделяет красный лак,
известный среди красильщиков как "драконья кровь".
     В  недалеком  прошлом профессор Эрих Вольфганг Кёль, преподававший одно
время  в  Лёвенском университете в Бельгии, приготовил состав для левитации,
основываясь  на  своих исследованиях фламандского фольклора. По его указанию
коллеги  втерли  себе  мазь  в  пах и подмышки. Вскоре они обнаружили, что с
огромной  скоростью несутся по воздуху над погруженной в сумерки местностью,
где  совершаются  странные  ритуалы.  Некоторые  впоследствии рассказывали о
бурлящих,  клубящихся  облаках, листьях, весьма непохожих на обычные листья,
о взлетах и падениях в пространстве вселенной.
     Общей  чертой  всех  этих  показаний  было  ощущение, что употребленные
травы наделяют невидимостью, а также способностью летать.

13
                                 ОРАНЖЕВЫЙ

 В  нарисованной  комнате  стоял  запах  апельсинов.  Я  чувствовал обвислую
тяжесть  богатых одежд, в которые был наряжен, прохладную, влажную подкладку
массивной  шляпы.  Что касается дамы (то есть Береники), то ее темные волосы
стали  золотыми  и  были  скручены  в  рога,  окруженные тонкими косичками и
схваченные  изящно  сплетенными  красными  сетками, а всю прическу покрывала
вуаль  из белого гофрированного льна. Ее длинное зеленое платье было подбито
мехом,  синие  камчатные  рукава  нижней сорочки собраны на запястьях лентой
розово-золотой тесьмы.
     Я  повернулся  к источнику апельсинового аромата. Один плод покоился на
собственном  отражении в подоконнике, три других сгрудились на крышке кофра.
За  окном  -  дерево,  усыпанное  вишнями,  кусочек  голубого  неба. Судя по

наклону  тени  на  оконном проеме, было, по-видимому, что-то около полудня в
летнюю  пору.  Несмотря  на  это,  в  ажурном  бронзовом  подсвечнике горела
одинокая свеча.
     Всё страньше и страньше, сказала Береника.
     Странно  было  и  то,  что  перед  собой  мы  не  видели  кабинета дяди
Селестина;  не  видно  было  и двух фигур, которые стояли напротив нас, если
верить  зеркалу  на  задней  стене  комнаты  - когда смотришь на картину. Мы
вообще ничего не видели, кроме серого, бесформенного марева.
     Я  попытался  потрогать его рукой и испытал ощутимый электрический шок.
Серая    завеса  заискрилась,  зажужжала  и  отступила,  открыв  перед  нами
распахнутую  дверь,  а за ней - крутую лестницу вниз. Осторожно, поддерживая
друг  друга,  не  привыкнув  еще  к  языку  своих новых тел, мы проплыли над
сосновыми  половицами:  я  -  в  длинноносых деревянных башмаках, только что
надетых,  она  -  в  красных  кожаных  сабо, скрытых под длинным подолом. Мы
неловко спустились вниз и оказались во дворе ирландской фермы.
     Запах  нельзя  было  спутать  ни с чем. Торфяной дым, свиньи и капуста.
Сломанный  трактор  притулился у стены рядом с проржавевшей бороной. Мужчина
приготовился  воткнуть  вилы  в  тюк  прессованного сена, но так и застыл на
полпути.  Извилистая  змейка  голубого  дыма  торчала  из  дымохода,  словно
росчерк  пера.  Обездвиженный  петух, запрокинув голову, стоял на одной ноге
на куче навоза.
     В  небе  вырисовывалась  синяя  горная  гряда,  профиль которой я узнал
издалека.  Мы  были  в Морне, во времени, очень похожем на наше, и отнюдь не
за  тридевять  земель от кабинета дяди Селестина. Всё, что нам оставалось, -
это  найти  обратную  дорогу. Мы по-прежнему могли парить над землей. Крепко
взявшись  за  руки, мы поднялись и обнаружили, что можем лететь. В мгновение
ока мы вознеслись на сотни футов.
     Отсюда всё было похоже на карту, составленную из лоскутков и кусочков -
пашни    и    пара,   трав,  посевов  и  целины,  -  искусно  соединенных  и
разграниченных  паутиной  ольстерских  каменных  оград.  Беленые  фермерские
усадьбы,  опоясанные  высокими  стенами с запертыми воротами и стратегически
рассредоточенные    по    местности,  а  между  ними  -  церковные  шпили  с
развевающимися  британскими  флагами.  Коровы  ягодными россыпями паслись на
сочной  траве  предгорий. Высокогорные пастбища оккупировали отары черточек-
овец.
     И  пока  я  размышлял, насколько всё внизу красиво выложено, восходящий
поток  сбил  нас  с  намеченного  курса.  Как  отчаянно  мы ни боролись, нас
неуклонно  сносило в сторону гор. Неодолимо, словно магнитом, затягивало нас
в   Безмолвную  Долину.  Мы  без  труда  узнали  ее  по  дядиному  слайду  -
классическую  подковообразную форму, крутые склоны с подкладкой из водопадов
и горных ручьев, дружно устремившихся в многомильное искусственное озеро.
     И  когда  мы  проносились над ним, оловянно-свинцовая поверхность пошла
бликами,  словно  закипая.  Мы  начали терять силу. Не успели мы опомниться,
как  уже  падали.  Еще  миг  - и мы врезались в стекло водной глади. Я успел
увидеть,  как изящное зеленое платье Береники взмывает над ее головой. Затем
всё покрылось мраком.

14
                                  ВОРОНОЙ

 Если  верить  дяде  Селестину, с тех самых пор, как в 1893 году водосборная
площадь  Морна  была  приобретена  "Белфастским комитетом по водоснабжению",
ходили  упорные слухи, что, мол, водохранилище в Безмолвной Долине ни за что
не  построить.  Негласные  исследования показали, что у долины нет каменного
ложа.  Она  -  след древнего ледника и так разрыхлена карстовыми пропастями,
что  никогда  не  сможет  стать  непроницаемым  водным  резервуаром.  Пример
Колодца  св.  Донарда  на  близлежащей Слив-Донард, казалось, подкреплял эти
доводы,  поскольку  подразумевалось,  что  сквозь  массив горы он соединен с
морским  побережьем  к  югу  от  Ньюкасла[11], где имеет выход в Пещеру св.
Донарда.
     Когда-то   давным-давно  двое  рыбаков  углубились  в  эту  пещеру,  но
повстречали  святого,  который предостерег их от безрассудного поступка. Они
тут  же  узнали  его  -  по  скульптурному  образу  в церкви Св. Донарда. Он
объяснил  рыбакам,  что  они  преступили  границу  между  этим и иным миром,
поскольку  пещера  является его личной обителью вплоть до Судного Дня, когда
он явится вместе со св. Патриком и поведет ирландцев в рай.
     В  другой  раз  один  пастух  уронил в Колодец св. До-нарда свой посох;
через  две  недели  тот плавал в озере Лох-Ней, что в сорока милях к северу.
Сходные  феномены  приписывались  священным колодцам либо озерам и на других
горных  вершинах,  таких  как  Слеймиш  в  графстве  Антрим и Слив-Галлион в
графстве  Арма, а многие добросовестные исследователи были убеждены, что вся
Северная Ирландия пронизана сообщающимися подземными тоннелями.
     Более  того,  заявлял  Селестин, по-своему знаменателен и тот факт, что
купчая  на водосборную площадь Безмолвной Долины была подписана 11 июля 1893
года, в канун празднования победы Вильгельма Оранского в битве у реки Бойн -
и    в    день    поминовения   св.  Бенедикта,  покровителя  спелеологов  и
землеустроителей.
     Бенедикт  родился  в 480 году в древнем сабинском городке Нурсия. О его
сестре-близнеце,  посвященной  деве  Схоластике[12],  мы  знаем немного; но
точно  известно,  что  они  были  похоронены  в одной могиле, ведь их души и
помыслы  соединены  были  навечно.  Ближе к концу века Бенедикта отправили в
Рим  учиться, но беспокойная и распутная жизнь большого города заставила его
искать  уединения.  Он  стал  забираться  всё  выше  в  горы, пока не достиг
местечка,  известного  как  Субиако,  т.е.  Sublacum,  "Подозерье",  в честь
искусственного  озера, созданного Клавдием, который запрудил воды реки Анио[
13].  Там  Бенедикт повстречал монаха по имени Роман, и тот наставлял его в
отшельнической  жизни,  снабдив  одеянием  из  овчины  и  проводив  к  почти
недоступной пещере.
     Несмотря  на  то  что  пастухи  частенько принимали Бенедикта за дикого
зверя,  слава о его святости и мудрости в конце концов разрослась настолько,
что   его  упросили  спуститься  из  своей  недосягаемой  норы.  Он  основал
монашескую  обитель  в  Субиако,  а  в  530 году переселился оттуда в Монте-
Кассино  под  Неаполем, где учредил величайший монастырь из всех, что когда-
либо видел свет.
     Как  свидетельствует  его  агиограф  св.  Григорий,   житие   Бенедикта
изобилует  чудесами.  Когда  однажды  ночью  он  встал и молился у окна, его
посетило  видение,  в  котором  всё  мироздание  было словно собрано в одном
солнечном  луче  и  в  такой  ипостаси предстало перед его взором: для того,
кому  явлен  свет  предвечный, все сущее есть этот свет; а стало быть, любую
точку вселенной можно увидеть из любой другой.
     Эмблемой св. Бенедикту служит ворон.

15
                              ИРЛАНДСКАЯ РОЗА

 Нашли  нас  с  Береникой  ранним  утром  19  августа,  в  день св. Себальда
Нюрнбергского,  у которого просят защиты от природных воздействий. Мы лежали
без  сознания,  все в зеленом иле, на насыпи Нижнего резервуара Белфастского
водохранилища, в сотне ярдов от дома дяди Селестина.
     Во  время  расспроса,  последовавшего,  когда  мы  пришли в чувство, мы
заявили,  что,  почувствовав  себя плохо от застольного чревоугодия, пошли к
водохранилищу  подышать  свежим  воздухом  и, застигнутые приступом тошноты,
свалились  в воду. Ложью мы это не считали: поскольку, естественно, были еще
не  очень уверены, куда попали, и любая байка казалась подходящей. Селестин,
разумеется,  всем  своим  видом показывал, что верит в нашу выдумку, хотя мы
подозревали, что он знает правду.
     Нас  развели  по домам и уложили в постель. Не знаю, как Береника, но я
несколько  недель  пролежал  в  лихорадке,  не  в  силах различать измерения
пространства.  Я  лежал на спине, и потолок спальни превращался в необычайно
интересную  территорию,  где  увеличенные  выщерблины и шишки можно изучать,
словно  карту.  Мысленно  я  превращался  в  своего  миниатюрного антипода и
бродил  по  этой  местности,  часами исследуя расселины или бесконечно долго
пересекая лунное море.
     Время  от  времени  комнату  заливало  янтарное  свечение,   словно   я
разглядывал  ее сквозь целлофановую обертку бутылочки "Лукозейда"[14].  Тени
от  мира  за окном играли на решетчатом с розами узоре обоев, превращая их в
приключенческий  сериал.  В изощренном сюжете каждому лепестку была отведена
своя    роль.    Разыгрывались    великие   сражения,  в  которых  ирландцы,
закамуфлированные  ползучими  цветами  и  листьями,  не  всегда  оказывались
проигравшей стороной.
     Не   могу  здесь  не  вспомнить,  что  советовал  Леонардо  художникам.
Присмотритесь,  говорил  он, к стене, покрытой пятнами сырости. Вы увидите в
них  подобия  божественных  ландшафтов, украшенных горами, руинами, камнями,
обширными  долинами;  и  еще  увидите  битвы  и жестоко сражающиеся странные
фигуры.  Ведь такие стены сродни звону церковных колоколов, в чьих переливах
можно различить любое из существующих слов.
     Порой,  когда  день клонился к вечеру, углы комнаты наполнялись чьим-то
невидимым  присутствием; под кроватью таилось нечто, непостижимое сознанием.
В  сумеречной  приграничной зоне, которая еще не есть сон, я чувствовал, как
на  мое  тело  наваливается  безликая  тяжесть,  а  кожу  усеивают непомерно
плотные мурашки. Я слышал голоса.
     У  меня  начался  сомнамбулизм. Мне снилось, что я брожу среди колоннад
огромного  собора, где угасает эхо органной музыки, или заблудился в городе,
мало  похожем  на  тот, где я жил. Некоторые кварталы казались знакомыми, но
потом  я  понял,  что  они  взяты  из  городов,  о которых я читал в книгах.
Часовни,  минареты,  золотые молельные дома - всё было фальшивое. Я бежал от
них, преследуемый божками с собачьими головами.
     Я  просыпался  где-нибудь  на  кухне,  босой на холодной плитке, или же
сознание  возвращалось,  когда  я  мучительно  искал  выход  в задней стенке
платяного  шкафа.  В  одну из таких ночей я очнулся на полу в своей спальне.
Постель  и матрас были стянуты на пол. И тогда, на оголившейся металлической
сетке,  я  увидел изображение какой-то святой. В одной руке она держала меч,
в  другой - цепь, на которой у ее ног сидел небольшой демон. Как выяснилось,
мать  спрятала  этот  образ под матрасом, чтобы защитить меня, поскольку это
была св. Димпна[15], покровительница лунатиков - и сумасшедших.

16
                                Белоснежный

 Христианка Димпна была дочерью языческого владыки ирландской области Ориэл.
Ее  красавица-мать  безнадежно  заболела.  На смертном одре она взяла с мужа
клятву,  что  он  никогда  больше не свяжет себя узами брака, если только не
встретит  женщину,  в  точности  похожую  на  нее.  После  ее  смерти король
разослал  гонцов  по  всей  стране,  чтобы  найти себе такую невесту. Поиски
оказались  бесплодными, но по возвращении гонцы заметили, что Димпна - живой
портрет  покойной  королевы.  Волосы у нее были цвета воронова крыла, а кожа
белая  как  снег  -  как  у ее мат