или на  улицу. На одном из
соседних  балконов,  как   заведенная,  зевала  белокурая  хрупкая  женщина,
закатывая при этом глаза и прикрывая рот бельем, которое она чинила; даже на
самых  крохотных  балкончиках  дети  умудрялись  гоняться  друг  за  другом,
надоедая   родителям.   Во   многих  комнатах   были  включены   граммофоны,
выплескивавшие на улицу  песни или оркестровую музыку;  на этот шум никто не
обращал  особенного  внимания,   только  временами  по   знаку  главы  семьи
кто-нибудь спешил в комнату, чтобы сменить пластинку. У иных  окон виднелись
совершенно  неподвижные  влюбленные парочки; в окне  напротив  Карла как раз
стояла такая  пара - одной рукой юноша обнимал  девушку, а другой  щупал  ее
грудь.
     -  Ты  знаешь кого-нибудь  из  этих  людей?  -  спросил Карл Робинсона,
который тоже встал и, так как его знобило, кроме одеяла закутался еще в шаль
Брунельды.
     -  Почти  никого,  тем-то  мое положение и  плохо, - сказал  Робинсон и
притянул Карла поближе,  чтобы прошептать ему на ухо: - Иначе  мне бы не  на
что  было сейчас жаловаться.  Ведь ради Деламарша Брунельда продала все, что
имела, ради него со всем своим добром переехала сюда, в этот дом на окраине,
чтобы полностью посвятить себя ему и  чтобы никто ей не мешал;  впрочем, это
тоже было желание Деламарша.
     - А прислугу она уволила? - спросил Карл.
     -  Совершенно  верно,  -  ответил Робинсон.  -  Где  здесь  прислугу-то
размещать? Слуги - люди очень привередливые.  Однажды Деламарш при Брунельде
пощечинами вытурил одного такого из комнаты,  не единожды  оплеуху отпустил,
пока этот субъект выкатился за дверь. Остальные слуги, конечно,  столкнулись
с  первым и подняли на лестнице шум, тогда Деламарш вышел к ним (я в ту пору
был  не слуга, а друг дома,  но  все-таки присоединился к слугам) и спросил:
"Чего вы хотите?" Самый старый слуга, некто Исидор, в ответ на это сказал:
     "Нам с вами говорить не о чем,  наша хозяйка - госпожа Брунельда".  Как
ты, вероятно, понимаешь, они весьма уважали Брунельду. Но она, не обращая на
них внимания, подбежала к  Деламаршу  -  в те времена она была еще  не такая
грузная,  как  теперь,  - обняла и поцеловала его  при всех, называя  "милым
Деламаршем".  "Да  выпроводи  же ты  этих  обезьян",  - сказала  она в конце
концов.  Обезьяны  -  это,  конечно,  слуги; вообрази,  какие  они  скорчили
физиономии. Затем Брунельда поднесла руку Деламарша к  кошельку, который она
носила на поясе, Деламарш открыл его и начал  рассчитывать слуг; Брунельдино
участие в  платеже свелось  к тому только, что она стояла тут же  с открытым
кошельком на поясе. Деламаршу приходилось часто  запускать  в него руку, так
как он раздавал деньги, не считая и не проверяя, кому  сколько положено. Под
конец  он заявил:  "Раз вы  не хотите со мной  разговаривать, я скажу вам от
имени Брунельды: собирайтесь  и вон отсюда". Так они  были  уволены, кое-кто
вчинил юридический иск, Деламаршу пришлось даже явиться в суд, но об  этом я
ничего определенного не знаю. Только вот, уволив слуг, Деламарш сразу сказал
Брунельде: "Итак, теперь у тебя  нет  прислуги". Она ответила: "Но ведь есть
Робинсон". После чего Деламарш воскликнул, хлопнув меня по плечу: "Ну, все в
порядке, ты будешь нашим слугой". А Брунельда  потрепала  меня  по щеке. При
случае, Россман, не увиливай, дай ей  потрепать  тебя  по  щеке. Это  ужасно
приятно.
     - Значит, ты стал слугой Деламарша? - подытожил Карл.
     Робинсон уловил нотку сочувствия в этом вопросе и ответил:
     -  Я -  слуга,  но  догадываются  об этом немногие. Видишь, даже ты  не
понял,  хотя  пробыл  с  нами  уже  некоторое время. Ты  же  видел  ночью  в
гостинице,  как я был  одет.  Лучше  не  бывает.  Разве слуги  ходят в такой
одежде? Но все дело в том, что мне редко позволяют отлучиться, я должен быть
всегда под  рукой,  в  хозяйстве всегда  найдется какое-нибудь занятие.  Для
одного здесь  слишком  много  работы. Как  ты,  наверное, заметил, в комнате
чрезвычайно  много вещей;  все,  что  при  переезде  не удалось  продать, мы
забрали с  собой. Конечно, можно было  бы  раздарить  эти вещи, но Брунельда
подарков не делает. Ты подумай только,  какой труд - втащить весь этот скарб
вверх по лестнице!
     - Робинсон, ты что же, сам все это затаскивал? - воскликнул Карл.
     - А кто  же  еще! - сказал Робинсон. - Был тут помощник, редкий лентяй,
так что в основном мне пришлось надрываться одному. Брунельда  стояла внизу,
у автомобиля, Деламарш распоряжался наверху, где что размещать, а я  мотался
вверх - вниз по лестнице. Так продолжалось два дня - очень  долго, верно? Да
ты  понятия не  имеешь, сколько  здесь,  в  комнате, вещей: шкафы  забиты до
отказа и  за шкафами все  заполнено до потолка. Если б нанять для  перевозки
несколько  человек,  дело  закончилось бы  гораздо  скорее, но Брунельда  не
хотела доверить этого никому, кроме меня. Конечно, это очень лестно, но я на
всю  жизнь испортил  себе здоровье,  а что  у меня еще есть, кроме здоровья?
Стоит только малость напрячься, у меня сразу колет здесь, и здесь,  и здесь.
Думаешь,  парни в гостинице, эти подонки - иначе их не назовешь! - смогли бы
меня одолеть, будь я  здоров?  Но  что  бы  у  меня ни  болело, Брунельде  и
Деламаршу я об этом ни слова не скажу, буду работать, пока могу, а когда сил
не станет, лягу и умру, и только потом,  когда будет уже поздно, они поймут,
что я  был  болен и,  несмотря  на это, продолжал трудиться и доработался на
службе  у  них до смерти. Ах, Россман, - сказал  он  в конце концов,  утерев
глаза  рукавом Карла. Помолчав, он  заметил: - Неужели  тебе  не холодно, ты
ведь так и стоишь в одной рубашке?
     - Слышь ты,  Робинсон, - сказал Карл, - ты все скулишь. А  я не уверен,
что ты  очень уж болен.  Вид у тебя совершенно здоровый, просто ты все время
торчишь тут на балконе, вот и напридумывал. Возможно,  у тебя иногда колет в
груди,  у меня тоже так  бывает, как и  у каждого. Но  если все  из-за таких
мелочей начнут, как ты, скулить, все балконы будут заполнены плаксами.
     -  Я лучше знаю,  -  сказал Робинсон  и на  сей  раз утер глаза уголком
одеяла. - Студент, квартирующий поблизости - его хозяйка стряпала и для нас,
- на днях,  когда я возвращал посуду, сказал мне:  "Послушайте-ка, Робинсон,
вы не больны?" Мне запрещено разговаривать с этими людьми, я только поставил
посуду  и  хотел  уйти.  Тогда  он  подошел  ко мне  и говорит: "Послушайте,
старина,  не доводите  до крайности, вы больны".  - "Извините, что же мне  в
таком  случае  делать?" -  спросил  я.  "Это вам  решать",  -  сказал  он  и
отвернулся.  Остальные  за  столом  рассмеялись,  ведь  здесь кругом  враги,
поэтому я предпочел уйти.
     - Значит, людям, которые над  тобой насмешничают, ты веришь, а тем, кто
желает тебе добра, - нет.
     - Но  я ведь лучше  знаю,  какое  у  меня  самочувствие,  -  возмутился
Робинсон, но тут же опять захныкал.
     - Ты как  раз и  не знаешь, что  с тобой, нашел бы себе лучше приличную
работу,  вместо того  чтоб прислуживать  Деламаршу.  Ведь, насколько я  могу
судить по  твоим  рассказам  и  по  тому,  что  видел сам,  это не служба, а
рабство. Для человека такое невыносимо - тут  я тебе верю.  Но  ты считаешь,
что, раз ты  друг Деламарша, бросать его ты не вправе. Это неверно; если  он
не понимает, что обрек тебя  на  жалкое  существование,  то  у  тебя  нет ни
малейших обязательств перед ним.
     -  Значит,  по-твоему,  Россман,  я  поправлюсь,  если  покончу  с этой
службой?
     - Разумеется, - сказал Карл.
     - Разумеется? - переспросил Робинсон.
     - Вне всякого сомнения, - улыбнулся Карл.
     - Тогда можно начать  выздоровление  прямо сейчас, -  сказал Робинсон и
посмотрел на Карла.
     - Каким же образом?
     - Ну, ведь ты возьмешь мою работу на себя, - ответил Робинсон.
     - Кто тебе это сказал? - спросил Карл.
     - Так это давнишний план. Его уже который день обсуждают. Началось  все
с того,  что  Брунельда  выбранила меня  за  грязь  в квартире. Я,  конечно,
обещал, что сию  же минуту приведу все в  порядок. Но ведь дело-то нелегкое.
Например, в  моем теперешнем  состоянии  я  не могу  повсюду  ползать, чтобы
вытереть пыль, посреди комнаты и то повернуться невозможно, а между шкафами,
коробками тем  более. Если хочешь аккуратно все вычистить, нужно  опять-таки
передвинуть мебель - и все это я должен делать один? Вдобавок надо соблюдать
тишину,  поскольку нельзя беспокоить Брунельду, которая  почти  не  покидает
комнату.  Так  вот,  я хоть  и обещал навести  чистоту,  но так ничего  и не
сделал. Когда Брунельда это заметила, она сказала Деламаршу, что  дальше так
дело  не пойдет,  необходимо  нанять  еще  одного  помощника.  "Я  не  хочу,
Деламарш, - сказала она, -  чтобы ты упрекал  меня в том, что  я плохо  вела
хозяйство.  Мне  напрягаться   нельзя,  ты  сам   понимаешь,   а   Робинсона
недостаточно; вначале он был  бодрый и за всем  присматривал, теперь же  все
время усталый и большей частью сидит в углу. А  комната с такой уймой вещей,
как наша, не  может  сама себя содержать в порядке". Деламарш задумался, что
бы тут можно сделать, ведь в такой дом  не возьмешь первого встречного, даже
на пробу, потому что мы тут на виду. А поскольку я тебе верный друг и слышал
от Ренелла,  как ты  надрываешься в гостинице,  я  предложил тебя.  Деламарш
тотчас согласился, хотя в свое  время ты и обошелся с ним очень дерзко, и я,
конечно,  обрадовался, что могу оказать  тебе услугу.  Это  место словно для
тебя  и создано, ты молодой, сильный и ловкий,  а  я уже ни на что больше не
гожусь. Только  не  воображай, что тебя  уже  приняли  на службу; если ты не
понравишься  Брунельде,  мы  тебя  не  возьмем.  Стало  быть, постарайся  ей
понравиться, а об остальном я позабочусь.
     - А  что будешь  делать ты, если я останусь здесь в  качестве  слуги? -
спросил  Карл;   он  почувствовал  облегчение  -  первый  испуг,   вызванный
сообщениями  Робинсона,  прошел.  Значит, Деламарш  всего-навсего  собирался
сделать из него прислугу - будь  у него планы пострашней, Робинсон наверняка
бы проболтался, - но,  если дело  обстоит  именно так, Карл сегодня же ночью
распростится с ними. Силком никого служить не заставишь. И  хотя  ранее Карл
тревожился,  сумеет ли  он  после  увольнения  быстро  найти хорошую  и,  по
возможности,  столь  же солидную работу  -  иначе-то  и  с  голоду  помереть
недолго!  -  теперь  он готов был  согласиться на что угодно, даже на тяготы
безработицы, но служить здесь, как они задумали, ни за что не станет. Однако
растолковывать это  Робинсону он даже и  не  пытался, особенно  потому,  что
сейчас все суждения ирландца будут окрашены надеждой на то, что Карл избавит
его от работы.
     - Итак, -  начал Робинсон, сопровождая свои  слова плавными жестами,  -
первым делом я все тебе объясню и покажу припасы. Ты человек образованный, и
почерк у тебя наверняка красивый, а значит, ты мог бы прямо сейчас составить
список наличных  вещей. Брунельда давно  об этом мечтает. Если завтра с утра
будет  хорошая погода, мы попросим Брунельду посидеть на балконе и спокойно,
не  тревожа ее, поработаем в комнате. Вот что  самое главное, Россман.  Ни в
коем случае  не  тревожь Брунельду.  Она все слышит, наверное,  у нее, как у
певицы, очень  уж  тонкий  слух. К примеру,  выкатываешь из-за шкафа бочонок
виски, тут без шума не обойтись, бочонок тяжелый, вещей кругом тьма-тьмущая,
сразу  его  не выкатишь.  Брунельда, к примеру, спокойно лежит на  канапе  и
ловит мух, которые ей изрядно докучают. Ты полагаешь, что она не обращает на
тебя внимания, и катишь бочонок дальше. Она покуда лежит себе спокойно. Но в
тот самый  миг, когда  ты меньше всего ждешь и  почти совсем  не шумишь, она
вдруг садится, колотит обеими руками по канапе, так что пыль столбом - с тех
пор как мы здесь, я канапе ни разу не выбивал, не могу, она же  все время на
нем валяется, - начинает страх  как орать, словно мужик, и орет часами. Петь
ей запретили  соседи, а кричать никто запретить  не может, вот она и кричит,
впрочем,  теперь это случается редко: мы с  Деламаршем стали осторожны. Ведь
ей  это очень вредно. Как-то  раз  она упала в  обморок, и  мне  -  Деламарш
куда-то ушел - пришлось привести соседа-студента, он обрызгал ее  из большой
бутыли  какой-то жидкостью,  ей это  помогло,  но  жидкость  была нестерпимо
вонючая, запах  даже  сейчас  ощущается, если понюхать канапе. Студент, само
собой, наш  враг, как и все  здесь, ты тоже должен быть начеку и ни с кем не
связываться.
     - Да,  Робинсон, - сказал Карл, - это очень тяжелая служба. Хорошенькое
место ты мне подсудобил.
     -  Не  беспокойся, - сказал  Робинсон и покачал головой, закрыв глаза и
открещиваясь от всех возможных претензий Карла. - У этого места,  как нигде,
есть  свои  преимущества.  Ты  будешь  все  время  вблизи  такой  дамы,  как
Брунельда, даже  спать изредка будешь в одной  комнате с  ней - уже одно это
несет с собой,  как ты  понимаешь, различные приятности. Платить тебе  будут
щедро,  денег  здесь  более  чем достаточно,  я-то,  как  друг Деламарша, не
получал ничего; только когда я ходил в  город, Брунельда обязательно  давала
мне кое-что, но тебе, естественно, будут платить, как всякому слуге. Ты ведь
и есть слуга, ни больше ни  меньше. Но самое главное,  я весьма облегчу тебе
службу. Сначала-то, само собой, я ничего делать не буду, мне надо отдохнуть,
но,  как  только  поправлюсь,  можешь  на  меня  рассчитывать.  Обслуживание
Брунельды  я оставляю  за  собой, в  том числе причесывание и одевание, если
этим не  станет  заниматься  Деламарш. На твоих  плечах  будут  лишь  уборка
комнаты, закупки и тяжелая домашняя работа.
     - Нет, Робинсон, - сказал Карл, - все это меня не прельщает.
     - Не делай глупостей, Россман,  - Робинсон приблизил лицо к лицу Карла,
- не проморгай эту прекрасную возможность. Где ты сейчас найдешь место?  Кто
тебя  знает?  Кого знаешь  ты? Мы,  двое  мужчин, уже  многое  испытавшие  и
набравшиеся опыта, неделями скитались в поисках работы.  Это нелегко, да что
там - отчаянно трудно.
     Карл кивнул,  удивляясь благоразумию Робинсоновых доводов  Для него эти
советы, однако же, не имели значения  - ему здесь оставаться нельзя, в  этом
огромном городе наверняка найдется для него  местечко; по ночам - он знал  -
все гостиницы и рестораны переполнены, требуется прислуга для постояльцев, а
у  него теперь есть какой-никакой опыт. О, он постарается быстро и незаметно
где-нибудь  пристроиться.  Вон  и  в  доме напротив  располагался  маленький
кабачок,  из него  доносилась  бравурная музыка.  Главный  вход был  прикрыт
только  большим  желтым занавесом, который временами,  подхваченный  сильным
ветром, парусил над улицей. Но вообще  вокруг  стало потише.  Большая  часть
балконов погрузилась в темноту, только поодаль некоторые были пока освещены,
но едва  задержишь на них взгляд, а люди уже встают и скрываются в квартире,
кто-то из мужчин тянется к лампочке  и, бросив последний взгляд  в переулок,
гасит свет.
     "Вот и ночь наступила, - подумал Карл, -  если я здесь еще останусь, то
превращусь  в  одного из них".  Он  повернулся,  чтобы отодвинуть  балконную
занавесь.
     - Ты что это задумал? -сказал Робинсон, преграждая ему путь.
     - Я хочу уйти, - сказал Карл. - Пусти меня! Пусти!
     -  Ты же не станешь ее тревожить, -  воскликнул  Робинсон,  -  ишь чего
выдумал! -  И, обхватив  обеими  руками шею  Карла,  он  повис на  нем  всей
тяжестью, стиснул ногами ноги Карла и таким манером свалил его на пол. Но  в
обществе лифтеров Карл немного научился  драться и ударил Робинсона  кулаком
снизу  в подбородок - правда, не  в  полную  силу, осторожно. Тот  еще успел
быстро,  с размаху  угостить Карла коленом в живот, а потом схватился обеими
руками за челюсть и взвыл так громко, что  мужчина с соседнего балкона гулко
хлопнул  в  ладоши  и  приказал:  "Тихо  вы!"  Карл  немного  полежал, чтобы
перетерпеть  боль от тычка Робинсона. Он  только повернул  лицо к  занавеси,
тяжелой  и  недвижной,  за  которой  пряталась темная комната.  Казалось,  в
квартире никого  больше нет; возможно, Деламарш с Брунельдой ушли и Карл уже
совершенно свободен. От Робинсона, который и впрямь вел себя как  сторожевой
пес, он теперь отделался.
     Тут  откуда-то  издалека донеслись  ритмичные звуки  труб и  барабанов.
Отдельные возгласы скоро слились в рев людской массы. Карл повернул голову и
увидел,  что  все  балконы снова  ожили.  Он  медленно  поднялся,  полностью
распрямиться пока  не удалось, пришлось тяжело  привалиться к перилам. Внизу
по  тротуару  широким  шагом  маршировали  молодые  парни: руки  с фуражками
подняты вверх, лица  в резком развороте. Мостовая  еще оставалась свободной.
Некоторые размахивали  лампионами на длинных  палках, окруженными желтоватым
дымом. Барабанщики  и трубачи как  раз вышли  на свет, и  Карл  поразился их
многочисленности,  тут  он  услышал  за  спиной  голоса,  обернулся и увидел
Деламарша, поднявшего тяжелую занавесь, а затем из темной комнаты  появилась
Брунельда в красном платье, с кружевной накидкой на плечах, в темном чепчике
на, видимо, не причесанных, а лишь подколотых волосах, кончики которых тут и
там  выбивались наружу. В руке она держала маленький  открытый  веер, но  не
обмахивалась им, а только крепко прижимала его к груди.
     Карл передвинулся вбок вдоль перил,  чтобы  дать им обоим место. Никто,
разумеется, не заставит его остаться здесь, и, даже если Деламарш попытается
это  сделать, Брунельда  тотчас отпустит его,  стоит ее  попросить.  Она  же
терпеть  его не может, он напугал  ее своим  взглядом.  Но едва он шагнул  к
двери, она сразу заметила это и спросила:
     - Куда ты, малыш?
     Карл замер под строгим взором  Деламарша, а  Брунельда притянула  его к
себе.
     -  Тебе  не  хочется  посмотреть на процессию  внизу? -  спросила  она,
придвигая  его к перилам.  - Ты знаешь,  что это  такое?  - услышал  Карл за
спиной ее голос и непроизвольно шевельнулся, стараясь вывернуться из ее рук,
но  безуспешно. С грустью смотрел он вниз  на улицу, словно там была причина
его тоски.
     Деламарш сначала  стоял позади Брунельды, скрестив руки на груди, потом
сбегал  в  комнату  и   принес  ей  театральный  бинокль.  Внизу  следом  за
музыкантами показалась основная часть  процессии.  На плечах огромного роста
мужчины  восседал  некий  господин, сверху  была  видна  только  его  матово
поблескивающая плешь, над которой он в знак приветствия высоко поднимал свой
цилиндр.  Вокруг  него  несли  фанерные  щиты,  которые  с  балкона казались
совершенно  белыми; создавалось впечатление, что эти щиты  как бы  подпирают
плешивого со всех сторон, поддерживая  его  над толпою. Поскольку  процессия
была  в движении,  стена из щитов  то  распадалась, то выстраивалась  снова.
Вокруг плешивого  господина улица во  всю ширину, хотя, насколько можно было
разглядеть  в  темноте,   на  небольшом  пространстве,  была  заполнена  его
приверженцами, все они рукоплескали  и, судя по всему,  выкрикивали его имя,
коротенькое,  но  непонятное из-за общего шума  и пения. Несколько  человек,
ловко расставленные в толпе, несли мощные и яркие автомобильные прожекторы и
медленно обводили световыми лучами дома по обе стороны  улицы.  Карлу на его
верхотуре свет не мешал, но на нижних  балконах ослепленные  зеваки поспешно
закрывали лицо руками.
     Деламарш,  по  просьбе  Брунельды,  осведомился  у  людей  на  соседнем
балконе,  что  означает  сия манифестация,  Карлу  было  довольно  любопытно
узнать,  ответят  ли ему, и если  ответят, то как. В  самом деле - Деламаршу
пришлось  спросить трижды, а  ответа он так и не получил.  Он уже рискованно
перегнулся через перила, Брунельда  от  злости на  соседей  легонько топнула
ногой,   Карл  почувствовал  ее  колени.  Наконец  какой-то  ответ   все  же
последовал,  но  одновременно  с этого заполненного  лю