то от  падавшего  на них света
лучились прямо-таки ослепительными бликами; балдахин тоже сверкал, во всяком
случае по  кромке слегка волнистого, небрежно  натянутого  шелка. Но кровать
позади Мака и все остальное тонуло в кромешной темноте. Клара прислонилась к
кроватному столику, не сводя глаз с Мака.
     - Здравствуйте, - сказал Мак и протянул Карлу  руку. - Вы играете очень
недурно, до сих то пор я был знаком только с вашим искусством верховой езды.
     -  Я не силен ни в том, ни  в другом, - ответил Карл. - Если бы я знал,
что вы слушаете, я, безусловно, не стал бы  играть. Но ваша фройляйн... - Он
умолк, медля  сказать "невеста", так  как  сожительство  Мака  и  Клары было
очевидным.
     - Я  это предвидел, - сказал Мак, - поэтому Кларе  и пришлось  заманить
вас сюда из Нью-Йорка, иначе я Вовсе не услышал бы вашей игры. Конечно,  это
игра  начинающего, и  даже в  этих песенках,  которые  вы разучили и которые
аранжированы весьма примитивно, вы сделали несколько ошибок, но тем не менее
вы  меня  порадовали, не говоря  уже о  том, что  я  не  пренебрегаю  ничьим
музицированием. Не хотите ли вы посидеть с нами еще  минутку? Подвинь же ему
кресло, Клара.
     - Благодарю, - Карл запнулся. - Я не могу остаться, как бы мне этого ни
хотелось. Слишком поздно я узнал, что в этом доме есть такие уютные комнаты.
     - Я все перестрою в таком духе, - сказал Мак. В этот миг колокол пробил
двенадцать,  удары следовали быстро, перекрывая друг друга. На Карла повеяло
могучим движением этих колоколов. Ну и деревня - колокола-то какие.
     -  Пора, - сказал Карл, протянув руки  к Маку  и Кларе, и, не дожидаясь
ответного  рукопожатия, выбежал в коридор. Фонаря он там не нашел и пожалел,
что поспешил вручить слуге чаевые.
     Он попытался ощупью добраться  до открытой двери своей комнаты, но  уже
на полпути  увидел,  как навстречу ему  вперевалку спешит  господин Грин  со
свечой в руке. Вместе со свечой рука сжимала и письмо.
     - Россман! Где вы пропадаете? Почему заставляете меня ждать? Чем это вы
занимались у фройляйн Клары?
     "Многовато вопросов! - подумал Карл. - А сейчас он еще и прижмет меня к
стене". И  действительно, Грин встал вплотную перед Карлом, прислонившимся к
стене. В этом коридоре фигура Грина выглядела до смешного огромной, и Карл в
шутку спросил себя, уж не съел ли он, чего доброго, господина Поллундера.
     - Человеком  слова вас явно  не  назовешь:  обещали ровно в  двенадцать
сойти вниз, а  вместо  этого  слоняетесь  у  двери  фройляйн  Клары.  Я  же,
напротив, обещал вам к полуночи кое-что любопытное, и вот я здесь.
     С  этими словами он протянул Карлу письмо.  На конверте было  написано:
"Карлу Россману, в собственные руки, в полночь, где бы она его ни застала".
     - В конце концов, - сказал господин Грин, пока Карл вскрывал конверт, -
я полагаю, заслуживает признательности уже то, что ради вас я  приехал  сюда
из Нью-Йорка, так что мне совершенно ни к чему вдобавок гоняться  за вами по
коридорам.
     -  От дяди! -  воскликнул Карл,  едва взглянув  на  письмо.  - Я  этого
ожидал, - добавил он, поворачиваясь к господину Грину.
     -  Ожидали вы этого  или нет  - мне донельзя безразлично.  Вы  читайте,
читайте, - сказал тот и поднес Карлу свечу.
     При ее свете Карл прочитал:
     "Любезнейший  племянник! Как ты, наверно,  понял за время  нашего, увы,
слишком   короткого  совместного   проживания,   я   прежде  всего   человек
принципиальный.  Это  весьма  неприятно  и  печально  не  только  для  моего
окружения, но и для  меня самого,  однако именно благодаря моим  принципам я
достиг  своего нынешнего положения и никто  не  вправе  требовать,  чтобы  я
изменил себе,  никто, в том числе и ты, любезнейший племянник, хотя, вздумай
я  допустить такое,  как раз  тебе первому  я бы  и уступил.  Тогда  бы. я с
радостью обеими руками, пишущими сейчас это письмо, подхватил тебя в объятия
и  возвысил. Поскольку  же  покуда абсолютно ничто  не  предвещает, что  это
когда-нибудь случится,  я  вынужден после сегодняшнего  инцидента непременно
удалить тебя из своей жизни и настоятельно прошу не тревожить меня ни лично,
ни письменно, ни через посредников. Сегодня вечером ты решился покинуть меня
вопреки моему  желанию, так  пусть  это решение и определит твою  дальнейшую
жизнь; только  в таком  случае  оно будет  решением  настоящего мужчины. Это
известие передаст  тебе господин Грин, мой лучший  друг; он  найдет для тебя
достаточно осторожные слова,  которые мне сейчас просто-напросто не приходят
в голову. Он человек влиятельный и, хотя бы ради меня, поможет тебе словом и
делом  на первых  порах твоей самостоятельной  жизни. Стараясь постичь  наше
расставание,  которое  теперь,  к  концу  этого  письма,  опять кажется  мне
непостижимым, я невольно повторяю себе снова и снова: из  твоей семьи, Карл,
не приходит ничего доброго. Если  господин Грин  забудет вручить  тебе  твой
чемодан и зонтик, напомни ему об этом. С наилучшими пожеланиями благополучия
     твой верный дядя Якоб".
     - Прочитали? - спросил Грин.
     - Да, - ответил Карл. - Вы принесли мне чемодан и зонтик?
     -  Вот он, - сказал Грин и поставил на  пол возле Карла старый дорожный
чемодан, который до сих пор 1й прятал в левой руке за спиною.
     - А зонтик? - спросил Карл.
     - Все здесь, - сказал Грин, отцепляя от брючного кармана зонтик. - Вещи
принес некий Шубал, старший  механик  линии "Гамбург -  Америка", утверждая,
что обнаружил их на корабле. Вы могли бы при случае поблагодарить его.
     - По  крайней  мере теперь мои старые вещи  со мной, -  сказал  Карл  и
положил зонтик на чемодан.
     - Но  впредь вы должны лучше  присматривать за ними - так велел сказать
вам  господин  сенатор,  -  заметил  Грин,  а  затем  спросил,  вероятно  из
любопытства: - Что это, собственно говоря, за странный чемодан?
     - С такими на моей родине солдаты  уходят на военную службу, это старый
солдатский сундучок моего отца.
     Вообще-то он  очень удобный, - улыбнулся  Карл,  -  если,  конечно,  не
оставлять его где попало.
     - В  конце концов поучений с вас уже  достаточно,  - сказал  Грин,  - а
второго дяди в Америке у вас,  вероятно, нет. Вот вам  билет третьего класса
до  Сан-Франциско.  Я  решил отправить  вас в  это путешествие, потому  что,
во-первых,  виды на  заработок для вас  на  Западе гораздо лучше, во-вторых,
все, чем вы могли бы заняться здесь, так или  иначе связано с вашим дядей, а
встречаться  с  ним  вам ни  под  каким  видом нельзя. Во Фриско  вы  можете
работать без помех; спокойно начните с самых азов и постарайтесь мало-помалу
выбиться в люди.
     Карл не уловил в этих словах  злорадства, скверная новость,  весь вечер
таившаяся  в Грине, была сообщена,  а потому он уже  не  казался  опасным, и
разговаривать с  ним, пожалуй, можно откровеннее, чем с любым  другим. Самый
лучший  человек, не по  своей  вине  ставший исполнителем  столь неприятного
секретного  поручения,  поневоле  будет казаться  подозрительным, покуда  не
выполнит свою миссию.
     - Я, - сказал Карл, ожидая  одобрения этого бывалого человека, - тотчас
же  покину  этот  дом,  потому  что   принят   здесь  только  как  племянник
дяди-сенатора,  а  как  чужаку  мне  здесь  делать  нечего.  Не  откажите  в
любезности,  проводите  меня к выходу,  а  затем  укажите путь  к  ближайшей
гостинице.
     - Только побыстрее, - сказал Грин. - Вы доставляете мне массу хлопот.
     Заметив,  какой  большой  шаг немедля  сделал  Грин, Карл  остановился:
что-то очень  уж подозрительная спешка, - он ухватил Грина за полу пиджака и
сказал, внезапно поняв истинное положение дел:
     - Вы должны объяснить мне  еще вот  что: на конверте письма, которое вы
мне вручили, написано только, что я должен получить его в  полночь, где бы я
ни находился. Почему же в таком случае, ссылаясь на это письмо, вы задержали
меня здесь,  когда  я  хотел  покинуть  дом еще  в четверть двенадцатого? Вы
превысили тем самым свои полномочия.
     Грин  сопроводил   свой  ответ   движением  руки,  которое  представило
замечание Карла в издевательском свете, как нелепую придирку:
     - Разве  на конверте написано, что из-за вас я  должен уморить себя,  и
разве  содержание  письма позволяет  сделать подобные  выводы из  надписи на
конверте? Если бы я не  задержал вас, мне пришлось бы вручать вам письмо как
раз в полночь на дороге.
     -  Нет,  -  твердо  заявил  Карл,  - не совсем так. На  конверте стоит:
"Вручить в полночь". Если  вы чересчур устали, то, вероятно, не смогли бы  и
последовать  за мной;  или же я  -  правда, господин  Поллундер  на  это  не
согласился - к полуночи  уже  добрался бы до дяди; или, в конце концов,  ваш
долг  был - отвезти  меня  в  вашем  автомобиле,  о  котором почему-то вдруг
забыли,  а  ведь  я так  хотел  возвратиться! Разве надпись на  конверте  не
говорит  совершенно определенно,  что полночь для меня самый крайний срок? И
по вашей вине я его пропустил.
     Карл пристально смотрел на Грина и ясно понимал, что в нем борются стыд
за  это  разоблачение  я  радость за успех своего предприятия.  Наконец Грин
овладел собой и произнес таким  тоном, будто  перебил  Карла, хотя тот давно
замолчал:
     - Ни  слова  больше!  - а затем  вытолкнул Карла, поднявшего чемодан  и
зонтик, через маленькую дверь, которую открыл перед ним.
     Удивленный, Карл стоял на вольном воздухе.  Одна из пристроенных к дому
лестниц  без  перил вела вниз. Нужно  только  спуститься  вниз и  потом чуть
правее свернуть в аллею, ведущую к шоссе. При ярком лунном свете заблудиться
было невозможно. Он слышал в  саду лай собак, спущенных с цепи и бегавших во
мраке  среди деревьев. В  ночной тишине доносилось совершенно отчетливо, как
под их мощными прыжками шуршит трава.
     Удачно  избежав встречи  с собаками,  Карл вышел из  сада. Он  не мог с
уверенностью определить, в  каком направлении был  Нью-Йорк.  Едучи сюда, он
обращал  мало  внимания  на   подробности,   которые  сейчас  могли  бы  ему
пригодиться.  В конце концов  он  сказал  себе, что в Нью-Йорк ему  вовсе не
обязательно,  там  его никто не ждет  - не  ждет  совершенно  определенно. И
потому он зашагал куда глаза глядят.

Глава четвертая. ДОРОГА НА РАМЗЕС

     После  короткого перехода Карл добрался до маленькой гостиницы, которая
вообще-то служила всего лишь для  последней краткой остановки экипажей перед
Нью-Йорком, а потому редко - для ночлега, и попросил самый дешевый, номер из
имеющихся, так как полагал, что. надо  немедля начать экономить. В  ответ на
его просьбу хозяин кивком, словно слуге,  указал ему на лестницу,  где Карла
встретила старая растрепанная баба; раздраженная из-за прерванного сна, она,
почти не слушая  его и без конца призывая ступать потише, привела  в комнату
и, предварительно  прошипев  ему  многозначительно  "тсс!", закрыла за собой
дверь.
     Поначалу  Карл  даже  не  сообразил,  в чем  дело:  то ли оконные шторы
опущены, то  ли, быть может,  в комнате вообще не было окон, -  такой  здесь
царил  мрак; наконец  он  обнаружил маленький  занавешенный  люк  и, откинув
занавеску, впустил в комнату немного света. Здесь стояли две кровати, но обе
уже были заняты. Карл разглядел двух молодых людей, забывшихся тяжким сном и
не вызывавших  доверия прежде всего потому, что они - по непонятным причинам
- забрались в кровати одетыми, а один - даже в сапогах.
     В тот миг, когда Карл приоткрыл люк, один из спящих чуть приподнял руки
и ноги, явив собою зрелище такого рода,  что Карл,  несмотря на свои заботы,
ухмыльнулся.
     Он тут же сообразил,  что спать ему не придется: во-первых, не на чем -
в  каморке  нет ни канапе,  ни  дивана,  а во-вторых, нельзя  же  подвергать
опасности  только что обретенный  чемодан  и  бывшие при нем  деньги.  Но  и
уходить он тоже не  хотел, так как не надеялся  незаметно проскользнуть мимо
прислуги и хозяина. В конце концов, здесь, наверное, не более опасно, чем на
дороге.   Удивляло,  однако,  что  во   всей  комнате,  насколько  позволяла
определить полутьма,  невозможно было  обнаружить никакого багажа. Но,  быть
может и скорее всего, эти два молодых человека - просто лакеи, которым из-за
постояльцев скоро придется вставать, потому  они  и спали  одетыми. В  таком
случае ночевать  с  ними  было  хоть и не особенно лестно,  зато  безопасно.
Правда, не уверившись в этом на сто процентов, спать никак нельзя.
     Под  кроватью обнаружились  свеча  и  спички,  которые  Карл  крадучись
достал.  Не раздумывая, он  зажег свечу,  ведь комната определена хозяином и
ему, и двум незнакомцам, которые  к  тому же проспали уже полночи и:  были в
неизмеримо более  выгодном положении, поскольку. занимали  кровати. Впрочем,
он, разумеется,  изо  всех сил  старался не шуметь,  чтобы не разбудить этих
двоих.
     Для начала он решил заглянуть в свой чемодан, чтобы сразу осмотреть все
свои  вещи,  которые успел  уже подзабыть, а  самые ценные из них, вероятно,
пропали. Ведь  если Шубал  накладывает на  что-либо лапу,  нет почти никакой
надежды получить это назад в целости  и сохранности. Правда, Шубал, наверно,
рассчитывал  на крупную награду от  дяди, с другой же стороны, если какие-то
вещи  в чемодане и отсутствуют,  он вполне мог  свалить вину на изначального
караульщика, господина Буттербаума.
     Открыв  чемодан,  Карл пришел в ужас. Как много часов во время плавания
через океан провел  он, снова и  снова разбирая вещи, а теперь все запихнули
туда  в  таком  беспорядке, что,  едва  он  отпер замок,  крышка сама  собой
откинулась.
     Но вскоре,  к своей  радости,  он  понял, что причина беспорядка лишь в
том, что поверх всего уложили  костюм, который был на нем во  время рейса, а
на  это  чемодан,  естественно,  не  был рассчитан. Ни малейшей  пропажи.  В
потайном кармане пиджака сохранился  не только паспорт, но  и привезенные из
дому деньги, так что  вместе с теми, которые были при нем  сейчас,  Карл был
вполне ими обеспечен. И белье, бывшее на  нем во время  поездки,  находилось
тут же, чисто выстиранное и выглаженное.  Он  незамедлительно спрятал часы и
деньги  в надежный потайной карман.  Досадно  только,  что все вещи пропахли
веронской  салями,  которая  тоже  не  пропала.  Если  не  найдется  способа
устранить этот запах, Карлу предстоит долгие месяцы ходить в облаке смрада.
     Когда он добрался до вещей, лежавших в самом  низу, - карманной Библии,
почтовой бумаги, фотографий родителей, - кепка с его головы упала в чемодан.
Среди старых  своих вещей  он сразу узнал ее - это была  его кепка,  которую
мать дала ему в дорогу. Однако из  предусмотрительности он не надевал  ее на
корабле:  зная, что в  Америке в обычае носить  кепку вместо шляпы, не хотел
истрепать ее еще до  прибытия.  Ну а господин Грин  воспользовался ею, чтобы
повеселиться  на  его счет.  Уж не сделал ли он и  это  по поручению дяди? И
неожиданным яростным жестом Карл громко захлопнул крышку чемодана.
     Ничего теперь не поделаешь  - спящие проснулись. Сначала один потянулся
и  зевнул,  затем другой.  Притом  ведь почти все содержимое  чемодана  было
выложено на  стол; если  это -  воры,  то  им  оставалось  только подойти  и
отобрать вещи. Чтобы предупредить эту возможность, а заодно внести ясность в
ситуацию, Карл со свечой  в руке  подошел к  кроватям и  объяснил, на  каком
основании он  здесь. Они как будто бы  вовсе и не ожидали этого  объяснения,
так как, еще не  вполне проснувшись и потому не в состоянии говорить, только
смотрели  на него без малейшего удивления. Оба они были очень молоды,  но от
тяжелой работы и жизненных невзгод их лица не по возрасту осунулись, обросли
бородой,  давно  не  стриженные  волосы  были  всклокочены;  они  протирали,
старательно нажимая костяшками пальцев, заспанные, провалившиеся глаза.
     Карл решил воспользоваться их минутной слабостью и потому произнес:
     - Меня зовут Карл  Россман, я - немец.  И раз уж комната  у  нас общая,
пожалуйста,  скажите мне,  как вас  зовут  и  какой  вы национальности. Я же
добавлю только, что на кровать не претендую, так как  явился поздно и вообще
не имею  намерения спать.  Кроме того, вас  не  должна смущать  моя шикарная
одежда, я совершенно нищ и без всяких перспектив.
     Тот,  что пониже ростом,  - это он слал  в сапогах  -  руками, ногами и
выражением лица дал  понять, что все это  его нисколько не интересует и  что
сейчас вообще не время для подобных объяснений, лег на койку и тотчас уснул;
второй, смуглый  мужчина,  тоже улегся, но  перед  тем, как  заснуть, сказал
все-таки, вяло протянув руку:
     - Его зовут Робинсон,  он ирландец;  я  -  Деламарш, француз, а  теперь
прошу нас не беспокоить. - Едва вымолвив это, он могучим выдохом задул свечу
Карла и снова рухнул на подушку.
     "Итак, эта опасность пока миновала", - подумал Карл и вернулся к столу.
Если  их сонливость  не притворство, то все хорошо. Досадно только, что один
оказался ирландцем. Карл не помнил точно, но дома в какой-то книге он читал,
что в Америке  следует остерегаться ирландцев. Конечно, живя у дяди, он имел
массу возможностей выяснить, чем же  именно опасны  ирландцы, но  он упустил
их,  так  как  понадеялся,  что  судьба  его счастливо  устроилась отныне  и
навсегда. Теперь он  решил хотя бы с  помощью  свечи,  которую снова  зажег,
рассмотреть этого  ирландца получше, причем обнаружил, что как раз он внушал
куда больше  доверия, чем  француз. У него тоже были еще  юношески  округлые
щеки, и  улыбался он  во сне  совершенно добродушно, насколько мог  заметить
Карл, встав поодаль на цыпочки.
     Твердо  решив ни за что не спать, Карл уселся на единственный в комнате
стул,  отложив  пока  что упаковку  чемодана,  ведь вся ночь еще впереди,  и
немного  полистал Библию,  ничего не  читая.  Затем  взял в руки  фотографию
родителей, на которой низенький отец стоял, вытянувшись в струнку, тогда как
мать сидела перед ним, немного откинувшись  в кресле. Одну руку  отец держал
на спинке  кресла,  другую,  сжатую  в кулак, - на открытой иллюстрированной
книге,  лежавшей  рядом  на   хрупком  изящном  столике.  Была  и  еще  одна
фотография, на которой Карл был снят вместе с родителями. Отец и мать сурово
смотрели  на  него, а он, по наущению фотографа,  глядел  в аппарат. Но  эту
фотографию он с собой не взял.
     Тем внимательнее рассматривал он лежащий перед ним  снимок, стараясь  и
так и этак поймать  взгляд  отца.  Но сколько он  ни  передвигал свечу, отец
никак  не хотел  оживать, даже  его  густые  прямые усы  выглядели непохоже,
фотография была плохая. Мать, напротив, удалась получше; губы ее  кривились,
словно  ее  обидели и она заставляет себя улыбнуться.  Карлу почудилось, что
это должно бросаться в  глаза каждому, рассматривающему фотографию, но уже в
следующий миг он решил, что яркость этого впечатления слишком сильна  и чуть
ли  не  абсурдна.  С  какой  же  неопровержимой  убедительностью  фотография
способна  поведать  о потаенных чувствах изображенных  на ней людей! И он на
минутку отвел  взгляд. Когда же опять  посмотрел на снимок, ему бросилась  в
глаза материнская рука, свесившаяся со спинки кресла, - до  чего она близко,
так  бы  и  поцеловал.  Он  подумал,  что,  наверное,  неплохо  бы  написать
родителям, о чем его просили и отец и мать (отец напоследок очень настойчиво
в Гамбурге). Правда, когда  в тот ужасный вечер мать объявила  ему, что надо
ехать в Америку, он  поклялся никогда писем  не писать, но чего стоит клятва
неискушенного юнца здесь,  в новых обстоятельствах! С тем  же успехом он мог
бы тогда поклясться,  что,  пробыв в  Америке два  месяца,  станет генералом
тамошнего ополчения,  а  на деле оказался вместе с двумя босяками  в каморке
жалкой  гостиницы под Нью-Йорком  и не мог  не признать, что фактически  ему
здесь  самое  место.  И,  улыбнувшись,  Карл  испытующе  посмотрел  на  лица
родителей,  словно  по  ним  можно было узнать,  хотят ли  он