и еще  получить
весточку от сына. Разглядывая фотографию, он вскоре заметил, что очень устал
и  вряд ли сможет просидеть всю ночь,  не смыкая  глаз. Фотография  выпала у
него из  рук,  он положил на нее лицо (она приятно освежала щеку) и с легким
сердцем уснул.
     Проснулся он утром от щекотки. Эту фамильярность позволил себе француз.
Но и ирландец  уже  стоял у стола, и  оба  рассматривали  Карла с не меньшим
интересом,  чем  это  делал  ночью он  сам.  Карл  не удивился, что  его  не
потревожило их  пробуждение; должно быть,  они поднялись особенно тихо не со
злым умыслом,  - просто  он спал глубоким сном, а кроме того, их "одевание",
да и "умывание" тоже не наделали много шума.
     Теперь  они  поздоровались  по  всем  правилам   и   даже  с  некоторой
официальностью; Карл узнал, что оба - слесари по ремонту машин, долгое время
не   могут  найти  в  Нью-Йорке  работу  и  потому  изрядно   обносились.  В
доказательство Робинсон  распахнул  пиджак, показывая, что  рубашки  под ним
нет,  хотя  это  было и без того  заметно по свободно  болтающемуся  на  шее
воротничку,  пришпиленному  сзади  к пиджаку. Они  намеревались добраться до
городка  Баттерфорд, что в двух днях пути от Нью-Йорка, где якобы были шансы
получить работу. Оба  нисколько не возражали,  чтобы Карл им сопутствовал, и
обещали  ему,  во-первых,  время  от   времени  помогать  нести  чемодан,  а
во-вторых,  в случае  если  сами  получат  работу, добиться  для  него места
ученика,  что  вообще-то  легко  устроить,  если есть работа.  Не успел Карл
согласиться,  а  они уже  дружески посоветовали ему снять щегольскую одежду,
поскольку она, безусловно, затруднит поиски работы. Как раз в  этом доме, по
их словам, есть  хорошая возможность  избавиться  от костюма,  ведь прислуга
торгует  одеждой.  Они  помогли  Карлу  раздеться,  хотя  он  еще не  принял
окончательного решения насчет одежды, и унесли костюм. Когда Карл, оставшись
один,  по-прежнему немного заспанный, медленно надевал свой старый  дорожный
костюм, он упрекал  себя за продажу одежды, которая, быть может, и повредила
бы  ему  при поступлении на  место ученика, но  могла оказаться  кстати  при
поисках более приличной работы, и  он открыл дверь,  чтобы вернуть обоих, но
тут же с ними столкнулся, - приятели выложили на  стол  вырученные за костюм
полдоллара, но  при  этом  состроили  такие  радостные  физиономии,  что  не
захочешь, да заподозришь, что на продаже они подзаработали, и здорово.
     Впрочем, времени  для объяснений не  было -  вошла прислуга, совершенно
заспанная,  как  и  ночью, и  выставила всех  троих в  коридор, заявив,  что
комнату надо подготовить для новых постояльцев. Но дело, конечно, было  не в
постояльцах,  она  действовала  так  по злобе.  Карл, как  раз  собиравшийся
навести  порядок  в  чемодане,  вынужден был смотреть,  как эта баба  обеими
руками  хватала  его  вещи и  с силой швыряла  в  чемодан, словно  перед ней
какие-то твари, которых она старается  усмирить. Слесари, правда, обхаживали
ее, теребили  за  юбку, похлопывали по спине,  однако, если тем самым  они и
пытались помочь Карлу,  проку от  этого не было. Захлопнув чемодан, прислуга
сунула его Карлу,  стряхнула слесарей  и  выставила  всех  троих из комнаты,
угрожая в  случае  непослушания  оставить их  без  кофе.  Она, должно  быть,
начисто запамятовала, что Карл  изначально  не имел отношения к слесарям,  и
обходилась  с троицей как  с одной шайкой-лейкой.  Неудивительно  -  слесари
продали ей одежду Карла и тем самым доказали, что они все вместе.
     В коридоре им пришлось долго бродить взад-вперед; француз, взявши Карла
под руку, беспрестанно ругался,  угрожал побить хозяина,  если  тот  посмеет
сунуться,  и словно  подготовки ради неистово  размахивал  сжатыми кулаками.
Наконец  явился ни в чем не  повинный малец,  ему пришлось стать на цыпочки,
когда  он подавал французу  кружку  с кофе. К сожалению, кружка  была только
одна,  а растолковать малышу,  что нужны еще  две, было  невозможно.  Вот  и
пришлось пить по очереди: один пьет,  двое ждут. Карлу пить не хотелось,  но
обижать других незачем, и поэтому, когда приходил его черед, нехотя подносил
кружку к губам.
     На  прощание  ирландец  швырнул  кружку  на  кафельный  пол.  Никем  не
замеченные, они  покинули  гостиницу  и нырнули  в  густой  белесый утренний
туман. Молча шли  они рядом по обочине дороги; Карлу пришлось нести чемодан,
ведь  попутчики подменят  его,  вероятно, только если он попросит;  порой из
тумана  вылетали  автомобили,  и  все  трое  поворачивали  головы,  провожая
взглядом в большинстве своем  огромные машины, необычайные по своим размерам
и  проскакивавшие  так  быстро,  что  заметить  пассажиров  было  вовсе даже
невозможно. Позднее на дороге появились колонны фургонов, везущих в Нью-Йорк
провизию, они двигались пятью рядами во всю ширину мостовой,  да так плотно,
что  пересечь  ее  было  бы  невозможно. Иногда  дорога расширялась, образуя
подобие  площади,  в  центре  которой  на  возвышении-башенке  поворачивался
полицейский, обозревая окрестности и с  помощью жезла  регулируя движение по
магистрали и  по боковым дорогам; затем вплоть до  очередного  перекрестка с
очередным    полицейским    движение    оставалось    без   присмотра,    но
внимательно-молчаливые кучера и шоферы сами  худо-бедно следили за порядком.
Больше всего Карла  поразило  это  спокойствие. Если бы не  беззаботный  рев
скотины, которую везли на бойню, слышны были бы, вероятно, только стук копыт
да  шуршание шин. Притом ведь скорость  передвижения, разумеется,  не всегда
была  одинакова.  Когда  на  иных  перекрестках  из-за  непомерного  наплыва
транспорта с боковых  дорог необходимо было произвести крупные перестроения,
целые  ряды останавливались  и  ползли  буквально  шагом,  затем  все  опять
устремлялось вперед и опять останавливалось  словно каким-то общим тормозом.
При  этом с  мостовой не поднималось ни  пылинки  -  движение происходило  в
прозрачнейшем воздухе. Пешеходов не было, здесь рыночные торговки не брели в
город пешком,  как  на родине  Карла, но нет-нет  да  и появлялись громадные
приземистые  грузовики, в которых стояло десятка  два женщин с  корзинами за
спиной  -  возможно,  все те  же  рыночные  торговки,  они  вытягивали  шеи,
обозревая  уличное  движение  и  волнуясь  из-за задержек.  Затем  появились
похожие автомобили, в кузовах которых, руки в брюки, расхаживали мужчины. На
одном из  этих  автомобилей,  снабженных  различными надписями,  Карл,  тихо
вскрикнув, прочел: "Наем грузчиков для экспедиционной конторы Якоба". Машина
ехала как раз очень медленно, и стоящий на подножке бойкий сутулый человечек
пригласил  трех путников забраться  в  кузов.  Карл  спрятался за слесарями,
словно в машине мог находиться дядя и  видеть  его. Он  был рад, что оба его
спутника   тоже   отклонили  приглашение,  хотя  и   несколько  обиделся  на
высокомерную гримасу,  с  какой  они это сделали.  Напрасно  они воображают,
будто чересчур хороши, чтобы служить  у дяди. Карл тотчас дал им это понять,
хотя,  конечно, и не  слишком  явно.  После  чего  Деламарш  попросил его по
возможности  не  вмешиваться в дела, которых  он не  понимает;  этот  способ
нанимать людей - гнусное мошенничество, и о фирме Якоба идет дурная слава во
всех уголках Соединенных Штатов. Карл  не ответил, но с этой минуты держался
поближе к ирландцу,  попросив  его  немного  понести чемодан, что тот  после
неоднократных просьб  Карла  и исполнил. Только вот он непрерывно сетовал на
тяжесть  чемодана, покуда не  выяснилось, что  он всего-навсего  намеревался
облегчить его на воровскую салями, видно приглянувшуюся ему еще в гостинице,
Пришлось  Карлу  ее  вытащить,  француз,  тотчас же  завладев  ею,  принялся
орудовать  своим  кинжалообразным  ножом и  один  съел  почти  всю  колбасу.
Робинсону досталось лишь несколько ломтиков, сам  же Карл, вынужденный снова
нести  чемодан,  чтобы не оставлять  его на шоссе, не получил ничего, словно
съел  свою долю  заранее Ему  казалось  мелочным клянчить кусочек, но  обида
зашевелилась в его груди.
     Туман  уже развеялся, вдали засверкали высокие  горы, волнистый гребень
их  исчезал далеко-далеко  в солнечном  мареве. Вдоль дороги  тянулись плохо
обработанные поля,  огибавшие  большие,  до  черноты  прокопченные  фабрики.
Многочисленные  окна  беспорядочно  понастроенных тут  и там доходных  домов
трепетали движением и светом, на хилых балкончиках суетились женщины и дети,
а  вокруг,  то  заслоняя их,  то  снова открывая,  развевалось  и надувалось
парусом на утреннем ветру  развешанное  на веревках белье.  Отведя взгляд от
домов,  можно  было увидеть высоко  в небе  жаворонков, а ниже  -  ласточек,
выделывающих курбеты чуть ли не над самой головой.
     Многое напомнило  Карлу о  его родине,  и он не знал, хорошо ли сделал,
покинув Нью-Йорк и  отправившись в  глубь страны. В Нью-Йорке  было море и в
любое  время -  возможность  вернуться на  родину.  И вот  он остановился  и
объявил спутникам, что решил все-таки вернуться в Нью-Йорк. А когда Деламарш
просто-напросто  хотел потащить его дальше, он не  позволил  себя тащить  и,
заявил,  что,  вероятно,  все-таки  вправе  распоряжаться   собой.  Пришлось
вмешаться  ирландцу  и объяснить, что Баттерфорд гораздо лучше Нью-Йорка, но
лишь  после  долгих  уговоров  Карл отправился  с ними дальше. И  все  равно
сдвинулся с места не раньше,  чем сказал себе, что для него, наверное, лучше
идти в  такой город, откуда не так  уж и легко вернуться на  родину. Там  он
наверняка будет лучше  работать и преуспеет, так как бесполезные мечтания не
станут ему докучать.. Теперь уже он потащил за собой эту  парочку, и они так
пылко радовались его энтузиазму, что без всяких упрашиваний поочередно несли
чемодан, а Карл  не мог  взять в толк,  чем  он вызвал  у  них приступ  этой
неподдельной  радости. Дорога пошла  в гору, и когда они  время  от  времени
останавливались, то,  обернувшись, видели ширящуюся  с каждым часом панораму
Нью-Йорка  и его гавани.  Ажурный мост,  связывающий  Нью-Йорк  с Бруклином,
висел над Ист-Ривер и, если прищуриться, словно бы  подрагивал. Движения  на
нем видно не было, а под ним  протянулась  безжизненная гладкая  лента воды.
Оба  города-колосса казались пустыми и никчемными.  Домишки и дома-громадины
практически  сливались в  одну  сплошную  массу. В невидимой  глубине  улиц,
наверное, продолжалась своя  жизнь, но с высоты ничего  не было видно, кроме
легкого марева, которое хотя и не двигалось, но выглядело так, будто его без
труда можно разогнать.  Даже порт, крупнейший  в  мире, угомонился, и только
кое-где,   видимо,   под  воздействием   прежних   впечатлений,   угадывался
продвигавшийся  вперед  корабль. Но  следить за  ним долго не представлялось
возможным, он исчезал из виду, и найти его снова не удавалось.
     Но Деламарш  и Робинсон различали,  судя по всему, гораздо  больше; они
указывали направо  и налево, обводили жестом  площади и  парки,  приводя  их
названия. У них в голове не укладывалось, что Карл пробыл в Нью-Йорке больше
двух  месяцев и  не видел в городе почти  ничего, кроме  одной  улицы. И они
пообещали ему, если достаточно подзаработают  в Баттерфорде, поехать с ним в
Нью-Йорк и показать все достопримечательности, в первую очередь, конечно, те
места,  где можно великолепнейшим образом развлечься. После чего Робинсон во
все горло затянул песню, а Деламарш  в такт  захлопал в ладоши; Карл узнал в
ней мелодию из немецкой оперетты, с английским текстом  она понравилась  ему
куда больше, чем нравилась дома. Так под открытым небом состоялось небольшое
представление,  в  котором  приняли участие  все,  только вот  город  внизу,
который якобы развлекался под эту мелодию, похоже, знать об этом не хотел.
     Раз  Карл спросил, где расположены склады Якоба,  и тотчас  увидел, как
Деламарш и Робинсон наставили  указательные пальцы то ли на одну и ту же, то
ли  на разные, на  много  миль отстоящие друг от друга  точки.  Они зашагали
дальше, и Карл спросил, когда они смогут, самое раннее, вернуться в Нью-Йорк
с  достаточным заработком.  Деламарш ответил,  что, вполне  возможно,  через
месяц, так как в Баттерфорде нехватка рабочих и заработки высокие.  Конечно,
они  сложат деньги  в общий котел,  чтобы по-товарищески выравнять случайную
разницу в заработках. Общий котел Карлу не  понравился, хотя он, как ученик,
будет, конечно, зарабатывать меньше квалифицированных слесарей. Кроме. того,
Робинсон  упомянул,  что,  если  в   Баттерфорде  работы  не  найдется,  они
волей-неволей двинутся  дальше, чтобы наняться где-нибудь на ферму или, быть
может,   отправиться  в  Калифорнию  на   золотые  прииски,  что,  судя   по
обстоятельному рассказу ирландца, было ему милее всего.
     - Зачем же  вы тогда стали  слесарями,  если  теперь хотите податься на
золотые прииски?  - спросил Карл, с  неудовольствием услышав о необходимости
столь долгих и небезопасных путешествий.
     - Зачем я  стал слесарем?  - спросил Робинсон. -  Конечно же не за тем,
чтобы голодать. На золотых приисках хорошие заработки.
     - Были когда-то, - заметил Деламарш.
     - И остались, - заверил Робинсон  и рассказал о множестве разбогатевших
знакомых, которые  по-прежнему жили  там, теперь уже в безделье, разумеется,
но по старой дружбе, само собой, помогут разбогатеть ему
     и его товарищам.
     - Мы  уж  будем  добиваться места  в Баттерфорде, -  заметил  Деламарш,
словно прочитав мысли Карла, по слова его не очень-то обнадеживали.
     За день они только раз сделали остановку в гостинице, поели на  воздухе
за  железным,  как  показалось  Карлу,  столиком полусырого  мяса, разрезать
которое с помощью ножа и вилки было невозможно, приходилось раздирать его на
куски. Караваи хлеба были небольшие, и  в каждом торчал длинный нож.  К этой
еде  подали темное  пойло,  от которого  жгло  в  глотке. Однако Деламаршу и
Робинсону оно пришлось по вкусу,  оба частенько пили за исполнение различных
желаний и чокались, на секунду-другую сдвигая стаканы.  За  соседним  столом
сидели рабочие в блузах, испачканных известкой, и все  пили  такое же пойло.
Автомобили, во множестве проезжавшие мимо, вздымали над столами клубы  пыли.
Из  рук в руки переходила большая газета, возбужденно толковали о забастовке
строительных рабочих, то и дело упоминалась фамилия Мака. Карл осведомился о
нем и  узнал, что это - отец  его знакомого  Мака,  крупнейший  строительный
подрядчик  в Нью-Йорке. Забастовка обходилась ему в миллионы, а то и грозила
разорением.  Карл  решил,  что  это  не более чем слухи,  распускаемые плохо
информированными, недоброжелательными людьми.
     Этот обед  был для  Карла  испорчен еще  и потому,  что было совершенно
неясно, как за  него расплачиваться.  Казалось бы, чего проще - пусть каждый
оплатит  свою долю, но Деламарш и Робинсон невзначай заметили, что истратили
последние деньги на прошлый ночлег. Часов, колец и вообще  чего-либо ценного
видно  не было. И не мог же Карл обвинить  их в том,  что  они заработали на
продаже  его  костюма,  -  это  оскорбление  грозило   полным  разрывом.  Но
удивительнее всего,  что  ни  Деламарш, ни  Робинсон  не беспокоились  из-за
оплаты, более того, они были в преотличнейшем настроении и друг перед другом
строили  куры  официантке,   грузно  и  величественно  расхаживающей   между
столиками. Волосы свободно  падали ей на лоб  и щеки,  и она снова  и  снова
движением  руки  отбрасывала их  назад.  Наконец  она  подошла  к  их столу,
положила на него руки  и, естественно, вместо приветливых слов, ожидаемых от
нее, спросила:
     - Кто платит?
     Никогда руки не взмывали быстрее, чем сейчас у Деламарша и Робинсона, -
оба  указали на Карла. Карл это  предвидел и ничуть не  всполошился;  он  не
видел ничего дурного в  том, что товарищи,  от которых он тоже ожидал услуг,
заставили  его  немножко раскошелиться,  хотя куда  порядочнее  обговаривать
такие  дела заранее.  Неприятно  только,  что деньги пришлось  доставать  из
потайного  кармана.  Первоначально он намеревался сохранить деньги на  самый
крайний  случай и, таким образом, стать  пока на одну  доску  с  товарищами.
Преимущество, которое он имел  благодаря этим деньгам, а главное - благодаря
сокрытию денег  от товарищей,  с избытком уравновешивалось для них  тем, что
они с детства жили в Америке, располагали достаточными познаниями и опытом в
поисках  работы  и,  наконец,  не  привыкли  жить  в  лучших  условиях,  чем
теперешние. Прежним намерениям  Карла насчет денег эта выплата сама по  себе
не  должна  была помешать,  ведь, в конце  концов,  четверть  доллара его не
разорит,  он  мог  положить  монету  на  стол  и  сказать,  что  это  -  его
единственное достояние и он готов  им пожертвовать на совместное путешествие
в Баттерфорд. Если идти пешком, такой суммы  вполне достаточно. Но сейчас он
не  знал,  достаточно  ли  у него  мелочи, кроме того,  она  лежала  кете  с
банкнотами  где-то в глубине потайного  кармана, а  из  него, если пожелаешь
что-нибудь  срочно  относить,  лучше  всего  высыпать  содержимое  на  стол.
Вдобавок  его  товарищам  совершенно  незачем знать о  потайном  кармане.  К
счастью,  в данную  минуту его  товарищи  больше интересовались официанткой,
нежели тем, как Карл  собирает деньги, чтобы  расплатиться. Деламарш заманил
официантку под предлогом выписки счета между собой и Робинсоном, и она могла
отбиться  от приставаний обоих, только  отталкивая раскрытой ладонью лицо то
одного,  то другого. Тем временем Карл,  вспотев от  напряжения, собирал под
столешницей в ладонь мелочь, монету за монетой разыскивая в потайном кармане
и  вытаскивая их оттуда. Наконец, хотя плохо  разбирался пока в американских
деньгах, он - просто  по количеству монет - решил, что  наскреб  достаточную
сумму, и выложил ее  на стол. Звон монет тотчас прекратил шуточки. К  досаде
Карла и ко всеобщему  удивлению, оказалось, что набрался почти целый доллар.
Никто,  правда,  не спросил, почему Карл не сказал раньше о деньгах, которые
можно  было  бы  употребить  для удобной  поездки в  Баттерфорд  по железной
дороге, но все же Карл порядком  смутился. После того как  обед был оплачен,
он  медленно взял  сдачу,  а  Деламарш уже у  него из  рук  выхватил монету,
предназначенную официантке  в  качестве  чаевых;  француз обнял  официантку,
прижал к себе и вручил ей деньги с другого боку.
     Карл был благодарен им, что, продолжив путь, они  словом не обмолвились
насчет этих денег, и даже подумывал некоторое время сообщить им про всю свою
наличность, но отказался от  этой  мысли, так  как  не выдалось  подходящего
случая. К вечеру они очутились в плодородной сельской местности. Кругом были
видны бескрайние поля, расстилавшие на округлых холмах  свою раннюю  зелень;
богатые усадьбы окаймляли шоссе,  и  часами они шли  между золотыми садовыми
решетками,   несколько  раз  пересекли  одну  и  ту  же   медленную  реку  и
неоднократно слышали  над собой  в вышине грохот  железнодорожных поездов по
виадукам.
     Солнце  только что опустилось за ровную кромку дальних лесов, когда они
бросились  на  траву  в  небольшой  рощице на холме, чтобы  отдохнуть  после
длинного перехода. Робинсон и Деламарш лежали, блаженно вытянув руки и ноги.
Карл сидел, посматривая на проходившую метра на три-четыре ниже  автостраду,
где, как и весь день, мчались встречные  потоки автомобилей, словно их вновь
и вновь  порциями отправляли из одной дали в другую. За весь  день с раннего
утра  Карл ни  разу не  видел, чтобы какой-нибудь  автомобиль  остановился и
высадил пассажира.
     Робинсон  предложил  заночевать  здесь,  ведь  они  здорово  устали,  а
назавтра могли бы пораньше пуститься  в дорогу, и,  наконец, до  наступления
полной  темноты  вряд  ли  удастся  найти  более  дешевый и  удобный ночлег.
Деламарш  согласился, и, лишь Карл  счел своим долгом заметить, что  у  него
до