бинсон подсел к Карлу, и оба смотрели на шкафы, над  которыми нет-нет да и
появлялась голова  Брунельды и Деламарша, - Брунельда не  переставала громко
жаловаться на Деламарша.
     -  Ах, Деламарш! - кричала  она. - Теперь я вовсе чувствую, что ты меня
моешь. Где у тебя губка? Ну, давай же! Если б я только могла нагнуться, если
б могла шевелиться! Я бы тебе показала, как надо мыть. Где мои девичьи годы,
когда я  каждое утро в имении моих родителей плавала в Колорадо и была самой
шустрой и ловкой  среди своих  подруг! А сейчас! Когда же  ты научишься мыть
меня, Деламарш? Машешь губкой, напрягаешься, а я ничего не чувствую. Когда я
говорила,  чтобы  ты не  тер до крови, я вовсе  не  собиралась стоять тут  и
простужаться. Дождешься,  что я выпрыгну  из ванны и убегу, ты мой  характер
знаешь!
     Но она  не  выполнила своей  угрозы - да  и вообще, это  было  для  нее
невозможно, - похоже, Деламарш из боязни, что она простудится, силком усадил
ее в ванну, так как послышался очень сильный всплеск воды.
     -  Да, это ты  умеешь, Деламарш,  -  сказала  Брунельда  чуть  тише,  -
натворишь что-нибудь, а потом подлизываешься.
     Затем некоторое время было тихо.
     - Он ее целует, - сказал Робинсон, вскинув брови.
     - А  теперь что  надо  делать? - спросил  Карл.  Раз уж он  решил здесь
остаться,  пора приступить к своим  обязанностям.  Он  оставил промолчавшего
Робинсона на канапе и стал разбирать импровизированную постель, еще примятую
после долгой ночи, чтобы затем  аккуратно сложить каждую вещь из этой груды,
чем,  вероятно, не занимались уже которую неделю. -  Взгляни-ка, Деламарш, -
сказала Брунельда, -  по-моему, они разбрасывают  нашу  постель. Во все надо
вникать,  нет ни минуты  покоя. Ты бы построже  с обоими, иначе  они на  шею
сядут.
     - Не иначе как малыш со своим  треклятым служебным  рвением!  - крикнул
Деламарш,  вероятно собираясь выскочить из закутка; Карл тут же  выронил все
из рук, но, к счастью, Брунельда сказала:
     - Не уходи, Деламарш,  не  уходи. Ах, от горячей  воды так размаривает.
Останься со мной, Деламарш!
     Только сейчас Карл заметил, что из-за шкафов поднимаются клубы пара.
     Робинсон испуганно приложил  руку  к  щеке, словно Карл натворил что-то
невообразимое.
     -  Оставьте все  как  было! - раздался голос Деламарша.  - Вы разве  не
знаете,  что Брунельда после купания  еще целый  час отдыхает?  Безалаберные
болваны! Погодите, я еще доберусь до вас! Робинсон небось опять размечтался?
Ты,  один ты в ответе за все происходящее. Держи парня в узде, а то он здесь
нахозяйничает. Когда надо, вас не дождешься, когда не надо, на вас  трудовой
стих нападает! Сядьте где-нибудь и ждите, пока не потребуетесь!
     Но тотчас же все было  забыто, так как  Брунельда устало, точно горячая
вода лишила ее последних сил, прошептала:
     - Духи! Принесите духи!
     - Духи! - крикнул Деламарш. - Пошевеливайтесь!
     Да, но где же они?  Карл посмотрел  на Робинсона.  Робинсон - на Карла.
Карл понял, что придется все здесь  брать  в свои руки; Робинсон  понятия не
имел, где духи, он  просто-напросто улегся на пол и начал шарить под канапе,
но не выгреб оттуда ничего,  кроме клубков пыли и женских волос. Карл первым
делом  бросился   к  умывальному  столику  возле  двери,  но  в  его  ящиках
обнаружились только старые английские романы, журналы  и ноты, и  все  ящики
были до того переполнены, что, открыв, их невозможно было закрыть.
     -  Духи! - стонала Брунельда. -  Ну что вы так  долго! Получу я сегодня
мои духи или нет?
     Из-за  нетерпения  Брунельды Карл,  естественно,  не  мог  нигде искать
основательно и вынужден был ограничиться поверхностным осмотром. В туалетном
шкафчике  флакона  не оказалось, а сверху стояли  одни  только бутылочки  со
старыми лекарствами  и мазями; все  остальное уже  перекочевало  в купальный
закуток. Может, духи в выдвижном ящике обеденного стола? На пути туда - Карл
думал только о духах и ни о чем другом - он столкнулся с Робинсоном, который
прекратил  наконец-то  поиски  под  канапе и,  ведомый  смутной  догадкой  о
местоположении духов,  как  слепой, спешил навстречу. Они  громко стукнулись
лбами.  Карл не  проронил ни звука, а  Робинсон хотя  и  не остановился,  но
вскрикнул  протяжно и  преувеличенно  громко, словно  боль  от  этого станет
меньше.
     - Вместо того чтобы искать духи, они дерутся,  - сказала Брунельда. - Я
просто  заболеваю от этой безалаберности, Деламарш, и непременно умру у тебя
на руках. Духи мне абсолютно необходимы!  - снова крикнула она. - Я не выйду
из ванны, пока их  не принесут, пусть хоть до вечера в воде просижу. - И она
ударила кулаком по воде, так что с шумом плеснули брызги.
     В ящике  обеденного  стола  духов  тоже  не  было; правда,  там  лежали
исключительно туалетные принадлежности Брунельды - старые пуховки, баночки с
гримом, щетка  для  волос,  шиньончики  и множество  свалявшихся и слипшихся
мелочей, но духов  там не было. Робинсон, все  еще  хныча, открывал  одну за
другой едва ли не сотню нагроможденных в углу коробок и шкатулок и перебирал
их содержимое,  причем чуть  не  половина его  -  большей частью  швейные  и
письменные принадлежности - падала на пол, да так там и оставалась; ирландец
тоже  ничего не мог найти, о чем время  от времени сообщал Карлу,  покачивая
головой и пожимая плечами.
     Тут из закутка  в нижнем  белье выскочил Деламарш;  Брунельда  меж  тем
разразилась  громкими  рыданиями.   Карл  и  Робинсон  прекратили  поиски  и
уставились на Деламарша, а тот, насквозь  мокрый - даже  с лица и волос  его
стекала вода, - выкрикнул:
     - Извольте сейчас же искать! Ты - здесь!  - приказал он Карлу. - А  ты,
Робинсон, - там!
     Карл в самом деле опять взялся за поиски и осмотрел даже те места, куда
отрядили Робинсона, но духов не  обнаружил ни он, ни Робинсон, который искал
еще старательнее,  чем  он, искоса посматривая на Деламарша;  а тот, сердито
топая,  метался по  комнате  и,  вероятно,  охотнее  всего избил бы  того  и
другого.
     - Деламарш! - крикнула Брунельда. - Помоги мне хотя  бы вытереться! Эти
двое все равно не найдут духов,  только беспорядок  устроят! Пусть сейчас же
прекратят поиски! Немедленно! Все положить! И ничего больше не трогать! А то
всю квартиру в конюшню превратят! Встряхни-ка их за  шиворот, Деламарш, если
они еще не бросили! Да они все еще возятся - только что упала коробка. Пусть
они  ее больше не поднимают, все оставят и - вон  из комнаты! Запри  за ними
дверь и иди  ко мне. Я сижу в  воде слишком долго, у меня совсем  закоченели
ноги.
     - Сейчас,  Брунельда, сейчас! - крикнул  Деламарш и  поспешил выдворить
Карла с Робинсоном за дверь. Но прежде он дал им задание принести завтрак и,
по возможности, одолжить у кого-нибудь хороших духов для Брунельды.
     - У  вас такая  грязь и кавардак! - сказал Карл уже на лестнице. -  Как
только вернемся с завтраком, нужно приняться за уборку.
     - Будь я  покрепче  здоровьем! - воскликнул  Робинсон. - А обращение! -
Робинсон  наверняка  разобиделся  на то,  что  Брунельда не  делала никакого
различия  между  ним,  который ухаживал за  нею уже не один  месяц, и только
вчера появившимся Карлом. Но лучшего он не заслуживал, и Карл сказал:
     -  Придется тебе  собраться с силами. -  И чтобы не довести беднягу  до
полного отчаяния, добавил: - Разочек потрудимся как следует, и все. Я устрою
тебе  постель  за шкафами,  и, как только  мы все  приведем  мало-мальски  в
порядок, ты сможешь отдыхать там целый день, ни о чем не беспокоясь, и скоро
выздоровеешь.
     -  Сам  видишь  теперь,  как  со  мной  обстоит,  -  сказал  Робинсон и
отвернулся от  Карла, чтобы остаться один на один со своей болью. - Но дадут
ли они мне спокойно полежать?
     - Если хочешь, я сам поговорю об этом с Деламаршем и Брунельдой.
     - Разве Брунельда хоть с кем-то считается? - воскликнул Робинсон и  без
всякого предупреждения ударом кулака  распахнул дверь, к которой они как раз
подошли.
     Перед ними была кухня, из плиты, явно требовавшей ремонта, валили клубы
прямо-таки черного дыма.  У печной дверцы стояла на коленях одна  из женщин,
которых Карл  видел вчера в коридоре, и  голыми руками  клала  большие куски
угля  в огонь, так и  эдак заглядывая в топку. Поза для ее пожилого возраста
была неудобная, и она то и дело вздыхала.
     - Ясное дело, беда  никогда не приходит одна, -  сказала она  при  виде
Робинсона, с трудом, опершись на  угольный ларь, поднялась и закрыла  топку,
прихватив ее ручку фартуком.
     -  Четыре  часа дня, - при  этих  ее словах Карл воззрился  на кухонные
часы, - а вы только завтракать  собираетесь! Ну и шайка! Садитесь, - сказала
она затем, - и ждите, покуда у меня найдется для вас время.
     Робинсон потянул Карла на скамеечку возле двери и прошептал ему на ухо:
     - Надо ее слушаться. Мы же от нее зависим. Мы снимаем у нее комнату, и,
само  собой, она может  нас выгнать  в любую  минуту.  Но мы  опять же  не в
состоянии  сменить квартиру,  - ведь  тогда пришлось  бы  снова  таскаться с
вещами, а вдобавок Брунельда нетранспортабельна.
     - А здесь другой комнаты не получить? - спросил
     - Никто нам ее  не сдаст, -  ответил  Робинсон. - Во всем доме никто не
сдаст.
     Поэтому они  тихо  сидели на скамеечке  и ждали. Женщина  сновала между
двумя столами, стиральной лоханью и плитой. Из  ее возгласов выяснилось, что
дочь  ее нездорова  и  потому все хлопоты, а именно обслуживание  и Кормежка
трех  десятков  квартирантов, свалились на нее  одну.  Вдобавок еще и  плита
вышла из  строя,  обед никак не сварится,  в двух  огромных  кастрюлях кипел
густой суп, женщина то и дело  совала туда поварешку, переливала так и этак,
но суп упорно не желал дойти  до  готовности, виной  чему  был не иначе  как
слабый огонь; женщина  чуть  не  усаживалась  на пол перед топкой и шуровала
кочергой в раскаленных угольях. От дыма, переполнявшего кухню, у нее першило
в горле, и порой она так кашляла,  что судорожно хваталась за спинку стула и
по  нескольку  минут ничего  не  могла  делать. Не  раз она  повторила,  что
завтрака сегодня вообще не даст, так как у  нее для этого нет ни времени, ни
желания. Карл и Робинсон, которые, с одной стороны, получили приказ принести
завтрак, с другой же  стороны,  не  имели  возможности  взять его  силой, не
отвечали на ее ворчание и по-прежнему тихо сидели на скамеечке.
     Повсюду:  на стульях  и  на  скамеечках, на столах и под  ними, даже на
полу,  составленная в  угол, громоздилась немытая  посуда  квартирантов. Там
были кружки с остатками молока  и кофе,  на иных тарелках виднелись  остатки
масла, из  большой  опрокинутой жестянки высыпалось печенье.  Из всего этого
вполне можно было организовать завтрак для Брунельды, и, если не говорить ей
о его происхождении, она будет до смерти довольна. Карл как раз размышлял об
этом -  а  взгляд  на  часы показал, что ждут они  уже полчаса, и  Брунельда
наверняка  бушует и  науськивает на них  Деламарша,  -  когда  Женщина между
приступами кашля, не сводя глаз с Карла, воскликнула:
     - Сидеть здесь  вы можете, но завтрака не получите. Зато часа через два
получите ужин.
     - Робинсон, - сказал Карл, - давай сами себе организуем завтрак.
     - Как? - взвизгнула женщина, наклонив голову.
     - Пожалуйста, будьте благоразумны, - сказал Карл, - почему вы не хотите
дать  нам завтрак? Мы прождали уже полчаса,  этого вполне достаточно. Вам же
за  все  платят, и  наверняка  гораздо  больше, чем  остальные  квартиранты.
Конечно, завтракаем мы поздно, и вам это в тягость, но  мы - ваши  жильцы, у
нас свои привычки, и вы обязаны мало-мальски с ними считаться. Сегодня из-за
болезни  дочери  вам,  естественно, особенно трудно,  но в  таком  случае мы
готовы составить себе завтрак из остатков, раз уже по-другому не  получается
и вы не даете нам еды получше.
     Женщина, однако, не собиралась пускаться  в дружелюбные объяснения, для
этих   квартирантов  даже  остатки  общего  завтрака  казались   ей  слишком
роскошными, но, с  другой стороны, она была уже по горло сыта  назойливостью
обоих слуг, поэтому схватила миску и ткнула  ею в  грудь Робинсона, который,
жалобно скривив лицо, лишь через секунду  сообразил, что  должен держать ее,
пока  женщина  собирает  для  них  съестное. Она с  величайшей  поспешностью
навалила  в  миску всякой  всячины, но в общем это  походило скорее на груду
грязной  посуды, чем на завтрак. Пока женщина выталкивала их из кухни и они,
пригнувшись,  словно ожидая  ругани  или тычков, торопливо шли к двери. Карл
забрал миску из рук Робинсона, не слишком-то  надеясь на своего бестолкового
товарища.
     Отойдя  подальше  от двери квартирной  хозяйки.  Карл с миской в  руках
уселся на пол, чтобы кое-как  привести все в порядок; молоко он  слил в один
кувшинчик, сгреб на одну тарелку остатки масла, а затем тщательно обтер ножи
и вилки, обрезал подкушенные булочки и  таким образом придал всему более или
менее приличный вид. Робинсон считал эти старания бесполезными и уверял, что
завтраки,  бывало,  выглядели  и  похуже,  но  Карл не  слушал  его,  только
радовался, что Робинсон со своими грязными пальцами  не  лез помогать. Чтобы
он не мешал,  Карл сказал,  что это,  конечно, из ряда вон выходящий случай,
дал ему несколько галет и кувшинчик с толстым осадком шоколада.
     Когда они подошли к своей квартире и Робинсон, не раздумывая, взялся за
дверную ручку, Карл удержал его, так как было неясно, можно ли им войти.
     - Ну конечно, - сказал Робинсон, - сейчас он ее всего лишь причесывает.
     И  действительно, во  все еще  не проветренной  и занавешенной комнате,
широко  расставив  ноги,  сидела  в  кресле  Брунельда,  а  Деламарш,  низко
склонившись над нею, расчесывал ее короткие, похоже, очень спутанные волосы.
Брунельда  опять  надела просторное  платье, на сей раз бледно-розовое, оно,
пожалуй,  было  немного короче вчерашнего - во всяком  случае, белые, грубой
вязки  чулки виднелись  чуть  не  до  колен.  Причесывание  затянулось, и от
нетерпения  Брунельда толстым красным  языком  поминутно облизывала  губы, а
иногда  с  криком "Ой,  Деламарш!"  вырывалась  от француза, а  тот,  подняв
гребень  вверх,  спокойно  ждал,  когда Брунельда  вернет  голову в  прежнее
положение.
     - Долго же вы валандались, - сказала Брунельда как бы в пространство, а
затем обратилась к  Карлу:  - Будь  порасторопнее, если  хочешь, чтоб  тобой
остались довольны. Не бери пример с ленивого и прожорливого Робинсона. Вы-то
небось   уже  где-нибудь  позавтракали;  предупреждаю:  впредь  я  этого  не
потерплю.
     Это   было  ужасно  несправедливо,  Робинсон  даже  покачал  головой  и
зашевелил  губами, правда  беззвучно.  Карл же  понял,  что  на хозяев можно
произвести впечатление только работой. Поэтому он  вытащил из угла низенький
японский столик, накрыл  его  салфеткой  и расставил принесенное.  Тот,  кто
видел, из чего получился завтрак, вполне мог быть им доволен, но вообще, как
поневоле признался себе Карл, тут было к чему придраться.
     По счастью,  Брунельда  была голодна.  Она благосклонно кивнула  Карлу,
пока тот все подготавливал, и  частенько ему  мешала,  не вовремя выхватывая
какой-нибудь приглянувшийся ей кусочек  мягкой, жирной рукой, которая, поди,
сразу все и раздавливала.
     - Он постарался, - сказала она, причмокнув губами, и усадила Деламарша,
оставившего покуда гребень в ее волосах,  в  кресло рядом с  собой. Деламарш
при виде еды тоже повеселел; оба они  были  очень  голодны,  руки  их так  и
мелькали  над столиком.  Карл  понял:  чтобы  их  угомонить,  нужно попросту
приносить как можно больше;  и,  вспомнив, что на полу в кухне  осталось еще
много съедобных остатков, он сказал:
     - На первый раз я не знал, как все приготовить, но  в другой раз сделаю
это гораздо лучше.
     Уже, говоря это, он сообразил, к  кому  обращается, слишком он увлекся.
Довольная  Брунельда кивнула  Деламаршу и  в награду протянула Карлу  горсть
галет.
     II
     ОТЪЕЗД БРУНЕЛЬДЫ
     Однажды утром  Карл  вывез  из парадной инвалидную коляску,  в  которой
сидела Брунельда. Было  уже  не так рано, как он надеялся. Они  договорились
уехать ночью, чтобы не привлекать на улицах особого внимания, днем  это было
неизбежно, как  бы скромно Брунельда ни куталась  в  большой серый  плед. Но
спуск  по лестнице  занял чрезвычайно много времени, несмотря  на энергичное
содействие  студента,  который,  как  выяснилось,  был  куда  слабее  Карла.
Брунельда держалась храбро,  почти не вздыхала и всеми возможными  способами
старалась  облегчить  своим носильщикам  работу.  Все равно  приходилось  на
каждой пятой ступеньке останавливаться, давая отдохнуть себе и ей. Утро было
прохладное,  по коридорам, как в погребе, тянуло холодом,  но Карл и студент
взмокли  от  пота и во  время  передышек утирали лицо  краями  Брунельдиного
пледа, которые она им, кстати, любезно протягивала. Вот так они и спускались
вниз целых два часа, а там еще с вечера стояла коляска.  Усадить Брунельду в
коляску тоже потребовало изрядных усилий, но в целом все прошло успешно, так
как везти коляску,  благодаря высоким колесам, будет  наверняка нетрудно,  и
оставалось  только опасение,  что она  рассыплется под  тяжестью  Брунельды.
Однако пришлось рискнуть - не тащить же с собой запасную коляску,  раздобыть
и везти  которую полушутя вызвался  студент.  Теперь  пора было прощаться со
студентом, и  они  попрощались  даже весьма  сердечно.  Все  неурядицы между
студентом и Брунельдой, казалось, остались в  прошлом, он  даже извинился за
давнюю обиду, нанесенную ей во время болезни, но Брунельда  сказала, что все
давным-давно забыто и улажено.  В конце концов она попросила студента в знак
дружбы  принять от нее на  память доллар,  который  она с трудом  отыскала в
складках своих бесчисленных юбок. При всей известной скупости Брунельды этот
подарок  был весьма значителен,  студент действительно  очень  обрадовался и
подбросил монету  высоко  в воздух. Правда, затем ему пришлось искать ее  на
земле вместе с Карлом, в конце концов Карл-то и нашел ее под  коляской. Карл
со студентом расстались очень просто, они обменялись рукопожатием и заверили
друг  друга, что, вероятно, когда-нибудь встретятся и что  к тому времени по
крайней мере один из них  (студент твердил, что Карл,  а Карл - что студент)
совершит нечто выдающееся, для чего, увы,  пока не настала пора.  Затем Карл
бодро  взялся за ручку  коляски  и вывез ее  из парадной.  Студент глядел им
вслед,  пока   они  не  исчезли  из  виду,   и  махал  платком.  Карл  часто
оборачивался,  прощально  кивая; Брунельда  тоже  охотно обернулась  бы,  но
подобные движения были для нее слишком утомительны. Чтобы  все-таки дать  ей
возможность  попрощаться напоследок,  в  конце улицы Карл развернул  коляску
так, чтобы и Брунельда увидела студента, который ради такого  случая замахал
платком особенно усердно.
     После  этого Карл сказал,  что теперь им останавливаться недосуг,  путь
долгий, и выехали они гораздо  позже, чем намеревались. Действительно, тут и
там уже виднелись экипажи и - хотя и очень редко -  спешащие на работу люди.
Своим  замечанием  Карл  ни  на что  не  намекал,  но  мнительная  Брунельда
истолковала все превратно и с головой накрылась серым пледом. Карл возражать
не стал; правда, накрытая  серым пледом коляска  весьма бросалась  в  глаза,
однако   же  привлекала  неизмеримо   меньше  внимания,  нежели   ненакрытая
Брунельда.  Двигался Карл очень  осторожно; прежде  чем  завернуть за  угол,
осматривал  следующую  улицу,  останавливал,  если нужно, коляску,  проходил
несколько шагов вперед, порой, во избежание неприятной встречи, на некоторое
время пережидал опасность, а  то и выбирал  совсем  другую улицу. Даже  и  в
таком   случае  он   ни   разу  не   сделал  значительного  крюка,  так  как
предварительно  разведал  все   возможные  маршрут