нать ничего не знает об этом
огромном   доме,  о  бесконечных   коридорах,   часовне,  пустых   комнатах,
повсеместной темноте".
     - Ну, - сказал господин Поллундер, -  выкладывайте вашу просьбу! - И он
дружелюбно встряхнул безмолвного Карла.
     - Я  прошу, - сказал Карл, но, как он ни понижал голос, сидевший  рядом
господин  Грин  все  равно  услышал  его слова, хотя  Карлу  очень  хотелось
оставить его  в неведении относительно своей просьбы, которая, чего доброго,
могла быть  воспринята как  оскорбление Поллундера,  - я прошу позволить мне
прямо теперь, ночью, вернуться домой!
     И так как самое страшное было произнесено, следом быстро выплеснулось и
все  остальное;  нимало  не  солгав,  он  высказал  такие вещи,  о  которых,
собственно говоря, перед тем вовсе и не думал.
     - Больше всего мне хотелось бы домой. Я охотно приеду опять, потому что
мне доставляет удовольствие находиться там же, где и вы, господин Поллундер.
Но сегодня я не  могу здесь остаться.  Вы  знаете, дядя разрешил  этот визит
скрепя  сердце. Наверняка для этого у него  были веские основания, как и для
всего, что он делает, а  я дерзнул  буквально вырвать это разрешение вопреки
ею воле. Я попросту злоупотребил его ко мне любовью. Какие возражения были у
него против этого  визита,  сейчас значения не имеет; одно я знаю совершенно
определенно:  в этих возражениях не было ничего  обидного для вас,  господин
Поллундер,  ибо  вы - лучший, самый лучший друг моего дяди. Нет  никого, кто
мог бы, хотя бы приблизительно, сравниться с вами в симпатиях моего  дяди. И
это  единственное,  хотя   и  недостаточное   оправдание  моей  неучтивости.
Вероятно, вы не вполне осведомлены об отношениях между мною и дядей, поэтому
я  буду говорить только о самом существенном. Пока  я  не овладел английским
языком  и  не  понаторел  достаточно  в практической коммерции, я  полностью
завишу  от  дядиной  благосклонности,  которой  он  дарит меня  как близкого
родственника.  Не  стоит полагать, что  я уже теперь способен  заработать на
жизнь каким-либо порядочным  способом - а от прочих Боже меня  сохрани! Увы,
мое воспитание было  слишком непрактичным.  Я весьма средне закончил  четыре
класса  европейской гимназии,  н с точки зрения заработков это все равно что
ничего, так как  учебные программы в наших гимназиях очень реакционны. Вы бы
рассмеялись,  расскажи я  вам, чему обучался. Если учиться дальше,  окончить
гимназию, пойти в университет, возможно, все кое-как выравнивается и в конце
концов человек получает  порядочное  образование,  с  которым  можно  что-то
предпринять  и  которое позволяет претендовать на  некий заработок.  Но я, к
сожалению, был  вырван  из  этой  системы  обучения;  иногда  я  думаю,  что
совершенно ничего не знаю; да и вообще,  все, что я мог там почерпнуть,  для
американцев просто  мизерно.  С  недавних  пор  у  меня  на  родине  кое-где
открываются реформированные гимназии, там изучают современные языки  и  даже
коммерческие дисциплины; когда я  кончал народную школу, такого еще не было.
Мой отец, правда, хотел, чтобы я изучал английский язык, но,  во-первых, я в
то время не предполагал,  какая меня постигнет беда  и  как понадобится  мне
этот  язык,  во-вторых,  гимназические уроки  отнимали  много времени, и для
других занятий его уже не было... Я  упоминаю обо всем этом, чтобы  показать
вам, как  я  завишу  от  дяди  и  сколь  многим  ему обязан.  Вы  безусловно
согласитесь, что в  такой ситуации  для меня непозволительно даже  в мелочах
действовать вопреки его хотя бы и предполагаемому желанию. Вот почему, чтобы
мало-мальски  искупить огорчение,  которое  ему доставил, я  должен  немедля
уехать домой.
     Длинную речь Карла господин Поллундер внимательно выслушал; при этом он
частенько, особенно когда упоминался дядя,  легонько прижимал Карла к себе и
раз-другой  серьезно  и как бы с  надеждой взглянул  на Грина, продолжавшего
рыться в  бумажнике. Карл же, по ходу речи все  более отчетливо осознававший
свою зависимость от дяди, с каждой минутой становился беспокойнее и невольно
пытался высвободиться  из рук господина Поллундера. Все  здесь его стесняло;
путь к дяде -  через стеклянную  дверь,  по лестнице, по аллее, по  дорогам,
через  пригороды к  широкому  проспекту,  подводящему  к  дядиному  дому,  -
представлялся ему чем-то сугубо целостным, которое наготове лежало перед ним
пустынное,  ровное  и  громко,  требовательно  призывало  к   себе.  Доброта
господина Поллундера и гнусность господина Грина утратили всякое значение, и
от этой  прокуренной комнаты  он  не хотел  ничего иного, кроме  возможности
избавиться  от нее.  И хотя  чувствовал  он  себя отъединенным  от господина
Поллундера  и готовым  к  борьбе  с господином Грином,  все-таки его  снедал
смутный страх, волны которого омрачали зрение.
     Он сделал шаг назад и стоял теперь на одинаковом удалении от  господина
Поллундера и господина Грина.
     - Вы  ничего  не  хотите  ему  сказать?  - спросил  господин  Поллундер
господина Грина и как бы просительно накрыл его руку ладонью.
     - Не знаю, что мне ему сказать,  - ответил господин Грин, вынув наконец
из  бумажника письмо  и  положив  его  перед собою  на  стол.  -  Стремление
вернуться к дяде весьма похвально, и с точки  зрения человеческой можно было
бы  предполагать,  что  это  доставит дяде  особенную  радость.  Ведь  своим
непослушанием дяди  он,  скорей всего,  порядком разозлил дядю,  очень может
быть. Тогда,  разумеется,  ему бы лучше остаться здесь. Н-да, трудно сказать
что-либо  определенное;  оба  мы,  конечно, друзья дяди, и  едва ли возможно
установить,  кто из нас  ему  ближе - господин Поллундер  или  я, но в  душу
вашего  дяди мы  проникнуть  не в  силах,  тем более  что  от Нью-Йорка  нас
отделяет не один десяток километров.
     -  Извините,  господин  Грин,  -   сказал  Карл  и,  превозмогая  себя,
приблизился к нему. - Как я понял из  ваших слов, вы  тоже считаете, что мне
лучше немедленно вернуться.
     -  Я  этого  отнюдь не говорил, - произнес господин  Грин и углубился в
созерцание  письма,  водя пальцами вверх-вниз  по  его  краям. Тем  самым он
словно  намекал,  что  вопрос задал  господин  Поллундер,  ему-то  он, Грин,
ответил, а Карл тут, собственно, ни при чем.
     Между тем  господин  Поллундер  подошел  к Карлу и  мягко увел  его  от
господина Грина к большому окну.
     - Дорогой господин  Россман, - сказал  он, склонившись к уху Карла  и в
качестве подготовки  обтерев носовым платком лицо и высморкавшись, - вы ведь
не думаете, что я стану вас  здесь удерживать против вашего желания. Об этом
и речи нет.  Правда, я не  могу предоставить в ваше распоряжение автомобиль,
так  как он находится далеко отсюда  в  платном  гараже; все  здесь  - еще в
процессе становления, мне пока недосуг  было заняться собственным гаражом. К
тому же шофер ночует не в доме, а по соседству с гаражом, да я и сам не знаю
- где именно. Кроме того, в его обязанности не входит  присутствовать в моем
доме по  ночам, он обязан только приезжать утром к условленному часу. Но все
это не препятствие для вашего  немедленного  возвращения  домой, потому что,
если вы настаиваете, я провожу  вас до ближайшей  станции городской железной
дороги, которая, впрочем, так далеко,  что  вы доберетесь до дому не намного
раньше, чем  если утром  - ведь  мы отправимся уже в семь часов - поедете со
мной в автомобиле.
     - Я все  же предпочел бы поехать железной  дорогой,  - сказал Карл. - О
железной дороге я совсем не  подумал. Вы сами сказали, что  в таком случае я
приеду раньше, чем утром на автомобиле.
     - Но разница совершенно незначительна.
     -  Тем  не менее,  тем  не менее, господин Полдундер, - сказал Карл,  -
памятуя о вашем радушии, я с удовольствием приеду сюда снова, если, конечно,
вы извините  мое сегодняшнее поведение и  опять  пригласите  меня,  и,  быть
может, я  тогда смогу  лучше объяснить, отчего для меня  так  важна  сегодня
каждая минута, приближающая встречу с дядей. - И, будто получив уже согласие
на отъезд, он добавил: - Но вы ни в коем случае  не должны меня провожать. В
этом совершенно  нет  необходимости.  За дверью  ждет слуга,  который охотно
проводит меня  до станции. Теперь мне осталось только найти  свою шляпу. - С
этими словами он пересек комнату, пытаясь на ходу обнаружить где-нибудь свою
пропажу.
     -  Не  смогу  ли  я  выручить  вас  кепкой?  - спросил  господин  Грин,
вытаскивая из кармана кепку. - Может быть, она случайно будет вам впору?
     Ошеломленный, Карл остановился:
     -  Не  могу же я оставить вас без вашей кепки. Я прекрасно отправлюсь в
путь с непокрытой головой. Шляпа мне не так уж и необходима.
     - Это не моя кепка. Возьмите же!
     - В  таком случае благодарю вас, - сказал Карл, чтобы не задерживаться,
и взял кепку. Он надел ее и сначала засмеялся, так как она оказалась  впору,
снова взял ее в руки и осмотрел, однако не обнаружил ничего особенного:  это
была совершенно новая кепка. - Как на меня!
     - Ну  вот  видите,  как на вас! -  вскричал господин Грин и хлопнул  по
столу.
     Карл  уже  шагал  к  двери, чтобы позвать  слугу,  но тут господин Грин
встал, потянулся после обильной трапезы и долгого покоя, громко стукнул себя
в грудь и произнес, не то советуя, не то приказывая:
     - Прежде чем уйти, вы должны проститься с фройляйн Кларой.
     -  Да,  должны,  - подтвердил и господин Поллундер,  тоже поднявшись  с
кресла. Было  заметно, что у него эти  слова идут не  от чистого сердца;  он
смущенно  разглаживал  складку  на  брюках,  то  расстегивал,  то застегивал
пиджак, который, по  современной моде, был очень  короток и едва доходил  до
бедер,  что совершенно не шло толстякам вроде  господина Поллундера. Кстати,
когда  он   стоял  рядом   с   господином  Грином,  однозначно  складывалось
впечатление, что полнота  у  господина Поллундера  нездоровая; спина у  него
сутулилась,  живот казался дряблым, отвисшим и  даже на  вид тяжелым, а лицо
выглядело бледным  и  измученным.  Господин  Грин  был,  пожалуй, еще  толще
господина Поллундера, но его  толщина была плотной, ядреной; ноги его стояли
на земле  крепко, по-солдатски, голову он держал прямо, слегка ею покачивая;
похоже, он был хороший гимнаст, если не сказать образцовый.
     - Прежде всего, - продолжил господин  Грин, - пойдите к фройляйн Кларе.
Это непременно доставит  вам удовольствие и весьма хорошо сочетается с моими
планами. Дело в том, что, прежде чем вы отсюда уйдете, мне нужно сказать вам
кое-что   действительно   интересное   и,  вероятно,  решающее  для   вашего
возвращения. Только я,  увы, связан строжайшим запретом ничего  не  выдавать
вам до полуночи. Вы можете себе представить, как я сам сожалею об этом, ведь
это мешает  моему ночному отдыху,  но я  выполню возложенную на меня миссию.
Сейчас четверть  двенадцатого,  значит, я успею закончить дела с  господином
Поллундером, в которых ваше присутствие было бы только помехой, и вы  можете
прекрасно провести это время с  фройляйн Кларой. Затем ровно в двенадцать вы
явитесь сюда, чтобы получить необходимые сведения.
     Не  говоря  уже о  минимальной вежливости и  благодарности  к господину
Поллундеру,  мог ли Карл  отклонить это требование,  предъявленное к тому же
человеком  грубым, чужим,  тогда  как  господин Поллундер, которого  вое это
прямо касалось, выказывал незаинтересованность молчанием и всем своим видом?
И что же,  любопытно,  он должен узнать в полночь?  Если  это не ускорит его
возвращения домой  хотя бы  на три  четверти часа,  на  которые  оно  сейчас
отсрочилось,  оно  его  мало интересовало. Но  "больше всего  он сомневался,
может ли вообще пойти к Кларе, ведь  они  были в ссоре! Будь у него при себе
по крайней мере железный брусок, подаренный ему  дядей  вместо  пресс-папье!
Комната  Клары  может оказаться  воистину  опасной ловушкой. Но сейчас никак
нельзя ни словечка  обронить  против Клары, поскольку она дочь  Поллундера и
даже, как он выяснил,  невеста Мака.  Если  бы она отнеслась к  нему чуточку
иначе,  ему бы только польстили дружеские отношения с ней. Еще обдумывая вое
это, он заметил, что размышлений  от него  не  ждут, ибо Грин открыл дверь и
сказал слуге, вскочившему с постамента:
     - Проводите этого молодого человека к фройляйн Кларе.
     "Вот как выполняют приказы", - подумал Карл, когда слуга чуть не бегом,
тяжело дыша  от старческой слабости, вел его самым коротким путем в  комнату
Клары.  Когда  Карл  проходил   мимо  своей  комнаты,  дверь  которой   была
по-прежнему открыта, он хотел было - возможно, чтобы успокоиться,  - войти в
нее на минуту. Но слуга не допустил этого.
     - Нет, - сказал он, - вам нужно к фройляйн Кларе. Вы ведь сами слышали.
     - Я  только на минутку,  - сказал Карл и тут же решил  немного полежать
для разнообразия на канапе, чтобы ускорить приближение полуночи.
     - Не затрудняйте мне исполнение поручения, - сказал слуга.
     "Кажется,  он  считает  наказанием то,  что я  должен  идти к  фройляйн
Кларе", -  подумал Карл и  сделал несколько  шагов,  но  из упрямства  снова
остановился.
     - Пойдемте же, сударь,  -  сказал  слуга, - раз вы уж здесь. Я знаю, вы
хотели уехать еще ночью, только не все случается по нашему желанию; я же вам
сразу сказал, что это едва ли осуществимо.
     - Да, я хочу уехать и уеду, - ответил  Карл, - я хочу только проститься
с фройляйн Кларой!
     - Вот как! - произнес  слуга, всем своим видом показывая, что  не верит
словам Карла. - Что же вы тогда медлите с прощанием? Идемте.
     - Кто тут  в  коридоре?  - прозвучал голос  Клары, и  она высунулась из
ближней  двери, держа в руке большую настольную лампу под  красным абажуром.
Слуга  поспешил к  ней и объяснил, в чем  дело.  Карл медленно последовал за
ним.
     - Поздно вы пришли, - сказала Клара. Покуда  не отвечая ей, Карл  тихо,
но, так как знал уже натуру слуги, строгим приказным тоном сказал:
     - Подождите меня немного за дверью!
     - Я собиралась уже лечь, - сказала Клара и поставила лампу на стол. Как
и  ранее, в  столовой,  слуга осторожно прикрыл дверь снаружи. - Уже  больше
половины двенадцатого.
     - Больше половины двенадцатого? - повторил  Карл  вопросительно, словно
напуганный этим известием.  - Тогда я должен  сейчас  же распрощаться,  ведь
ровно в двенадцать мне нужно быть внизу, в столовой.
     -  Ну и  спешные у  вас дела,  -  сказала Клара и  рассеянно  поправила
складки просторного пеньюара.  Ее лицо  пылало, и она  все время  улыбалась.
Карл  заключил,  что новая стычка с Кларой ему не грозит. -  Может, все-таки
поиграете  немного на фортепьяно, как мне вчера  обещал папа, а сегодня - вы
сами.
     - А не слишком ли уже  поздно? - спросил Карл. Он был  бы рад доставить
ей удовольствие,  так как она держалась совсем иначе,  не  как прежде, будто
непостижимым образом переместилась в сферу Поллундера и далее - Мака.
     - Да,  действительно поздно,  -  подтвердила  она,  и желание послушать
музыку как будто  бы вновь пропало. - Каждый звук разнесется отсюда по всему
дому,  если вы станете играть; я уверена, даже прислуга наверху, в мансарде,
проснется.
     - В  таком  случае  отставим  музицирование, я  ведь надеюсь  повторить
визит; кстати, если вас не затруднит, посетите  разочек моего дядю, а заодно
загляните и в мою комнату.  У  меня замечательный инструмент. Подарок. дяди.
Тогда, если угодно, я сыграю вам все мои  пьески; к сожалению, их немного, и
они  совершенно не подходят к такому огромному инструменту, - на  нем должны
играть только виртуозы. Но  вы  и  это удовольствие получите,  если  заранее
известите меня о приезде, ведь дядя намерен в ближайшее время пригласить для
меня  знаменитого  преподавателя, -  можете себе  представить,  как я  этому
радуюсь! - и ради того, чтобы услышать его игру,. очень даже стоит навестить
меня во время урока. Я, если  уж быть честным,  доволен, что  уже поздно для
музыки,. поскольку ничем не смог бы удивить вас  - так мало я умею. А теперь
разрешите мне откланяться, в конце концов уже пора спать.
     И  так  как Клара  смотрела на него  благосклонно  и, похоже, вовсе  не
сердилась на давешнюю стычку, он с улыбкой добавил, протягивая руку:
     - На моей родине обычно говорят: спокойного сна и сладких сновидений.
     -  Подождите,  - сказала  она,  не  принимая  рукопожатия,  -  пожалуй,
все-таки придется вам сыграть. - И она исчезла за маленькой боковой  дверью,
возле которой стояло фортепьяно.
     "Что же это такое? - подумал Карл. - Она, конечно, очень мила,  но я не
могу долго  ждать". В  дверь,  ведущую в  коридор,  постучали,  и слуга,  не
осмелившийся открыть. ее широко, шепнул в щелку:
     - Извините, меня только что позвали, и ждать я больше не могу.
     - Идите, идите, - сказал Карл, полагая, что сумеет теперь один отыскать
путь в столовую.  - Только оставьте  мне  фонарь за  дверью. Кстати, который
час?... - Почти без четверти двенадцать..
     - Как медленно тянется время! - заметил Карл.
     Слуга хотел уже закрыть дверь, но тут Карл вспомнил, что еще не дал ему
чаевых,  вынул  из брючного  кармана -  теперь  он всегда, по  американскому
обычаю,  держал монеты россыпью в  брючном кармане, банкноты же, напротив, в
жилетном кармане, - и протянул слуге полдоллара со словами:
     - За ваши услуги.
     Снова  вошла  Клара,  подняв руки  к  аккуратной прическе, и  тут Карлу
пришло в  голову, что  все-таки  зря он  отпустил  слугу  -  кто его  теперь
проводит  на  станцию?  Впрочем,  господин Поллундер  вполне  может  вызвать
какого-нибудь  другого, и не исключено, что этого  вытребовали  всего лишь в
столовую и потом он будет в его, Карла, распоряжении.
     -  Я все-таки  прошу  вас  немного поиграть.  Здесь так  редко  слышишь
музыку, что не хочется упускать ни малейшей возможности.
     - Что  ж, не будем  откладывать, - сказал Карл и, не раздумывая, сел за
фортепьяно.
     - Вам нужны ноты? - спросила Клара.
     - Благодарю, я ведь толком  не умею их  читать, -  ответил Карл и начал
играть маленькую песенку. Он прекрасно понимал,  что играть ее нужно плавно,
медленно, иначе она останется непонятной, особенно для чужих, но отбарабанил
ее в самом неподходящем маршевом ритме. С последним звуком нарушенная тишина
поспешила вновь воцариться в комнате. А  они оба,  словно  оцепенев, замерли
без движения.
     - В общем, прекрасно.  - сказала  Клара, но после этакой игры польстить
Карлу было ничем невозможно.
     - Который час? - спросил он.
     - Без четверти двенадцать.
     -  Тогда у меня  есть еще несколько  минут,  - сказал  он,  а  про себя
подумал: "Или - или. Я ведь не обязан играть все десять песен, которые знаю,
но уж одну-то могу  исполнить  как следует". И начал свою любимую солдатскую
песню. Заиграл так медленно, что разбуженное желание слушательницы нарастало
в ожидании следующей ноты, которую Карл придерживал и отдавал через силу. На
самом деле ему  приходилось в каждой песне сперва  отыскивать глазами нужные
клавиши, а  кроме того, он чувствовал, как  в нем рождается печаль, которая,
изливаясь через край песни, искала и не могла найти иного завершения.
     - Я же  ничего не умею, - сказал Карл, закончив  песню и глядя на Клару
сквозь  навернувшиеся  на глаза  слезы.  Тут  из  соседней комнаты донеслись
громкие аплодисменты. - Кто-то нас слушал! - встревоженно вскричал Карл.
     - Мак, - едва слышно сказала Клара. И тотчас раздался голос Мака:
     - Карл Россман! Карл Россман!
     Перекинув разом обе ноги через рояльный  табурет, Карл распахнул дверь.
Там он увидел Мака:  тот  полулежал в огромной кровати с  балдахином, одеяло
было  небрежно  наброшено  на  его   ноги.  Балдахин  голубого   шелка   был
единственным  и  вполне  девическим украшением  простой,  грубо  сколоченной
кровати.  На  ночном столике горела лишь одна свеча,  но  постельное белье и
сорочка  Мака  были  настолько  белоснежны,  ч