долго  разглядывал  рыцаря,   непрестанно   моргая   от
напряжения и от невыносимого зеленоватого света фонарика. Когда он осветил
фонариком  всю  остальную  картину,  он  увидел  положение  во  гроб  тела
Христова, в обычной трактовке; к тому же картина была довольно  новая.  Он
сунул фонарик в карман и сел на прежнее место.
     Ждать итальянца уже не стоило, но на улице явно лил сильный дождь, и,
так как в соборе, сверх ожидания, было не слишком холодно, К.  решил  пока
что переждать тут. Рядом с ним возвышалась  главная  кафедра,  на  круглом
навесе полулежали два  золотых  контурных  креста,  которые  соприкасались
верхними концами. С внешней стороны и перила и переход к  несущей  колонне
были покрыты резьбой в виде зеленого плюща, ее поддерживали ангелочки,  то
смеющиеся, то спокойные. К. подошел к кафедре, обошел ее со  всех  сторон:
каменная резьба  была  необычайно  искусной,  казалось,  что  густые  тени
пойманы и закреплены и в резьбе, и на фоне.
     К. засунул руку в темное углубление и осторожно ощупал камень. Раньше
он не знал о  существовании  такой  кафедры.  В  эту  минуту  за  скамьями
соседнего ряда он случайно увидел церковного служку  в  черном  сюртуке  с
обвисшими складками, с табакеркой в левой руке. Он издали наблюдал  за  К.
"Чего ему надо? - подумал К. - Разве у меня такой  подозрительный  вид?  А
может быть, он ждет чаевых? Но тут  служка,  видя,  что  К.  его  заметил,
показал правой рукой  с  зажатой  в  пальцах  щепоткой  табаку  куда-то  в
неопределенном направлении. К. не совсем понял, чего  он  хочет,  подождал
минуту, но служка  все  время  куда-то  показывал,  подкрепляя  свой  жест
энергичными кивками.
     - Чего ему надо? - тихо проговорил К., не  решаясь  громко  окликнуть
его; но потом вытащил кошелек и, протиснувшись между скамьями,  подошел  к
этому человеку.
     Тот сразу отстранил его рукой, пожал плечами и заковылял  прочь.  Вот
так же, торопливо ковыляя и подпрыгивая, К. в детстве  пытался  изображать
скачку на конях. Видно, впал в детство, подумал К., теперь у него только и
хватает ума, что служить в церкви.  И  как  он  останавливается,  когда  я
останавливаюсь, как подкарауливает, пойду ли я дальше. К. с улыбкой прошел
вслед за стариком по всему боковому приделу  до  главного  алтаря.  Старик
продолжал куда-то  указывать  пальцем,  но  К.  нарочно  не  оборачивался;
по-видимому, старик только пытался отвлечь его, чтобы он не шел за ним  по
пятам. Наконец К. отстал от него - не хотелось особенно тревожить старика,
да и было бы очень кстати на случай, если придет итальянец, показать ему и
эту достопримечательность.
     Войдя в главный придел, чтобы найти то место, где он оставил  альбом,
он вдруг увидел у колонны,  недалеко  от  хоров,  над  алтарем,  маленькую
боковую кафедру из бледного голого камня. Кафедра была настолько мала, что
издали казалась  пустой  нишей,  куда  забыли  поставить  статую  святого.
Проповеднику не хватило бы места и на шаг отступить от перил. Кроме  того,
каменный свод над кафедрой выступал очень далеко, и, хотя на нем  не  было
никакой лепки, он шел настолько полого, что человеку среднего роста  никак
нельзя было выпрямиться, а пришлось бы стоять, перегнувшись через  перила.
Казалось, все было задумано нарочно для  мучений  проповедника,  и  нельзя
было понять, зачем нужна эта кафедра,  когда  можно  располагать  главной,
большой, столь искусно разукрашенной.
     К., наверно, не заметил бы эту маленькую кафедру, если бы  в  ней  не
горела лампа, какие обычно зажигают  для  проповедника  перед  проповедью.
Неужели сейчас кто-то будет читать проповедь? Тут,  в  пустом  соборе?  К.
поглядел на лесенку, которая вела на кафедру, лепясь к самой колонне;  она
была настолько узкой, что, казалось, служила не людям, а просто  украшению
колонны. Но тут К. растерянно улыбнулся, увидев, что у  основания  лесенки
действительно стоял священник, положив руку на перильца, словно  собираясь
подняться на кафедру, он смотрел на К. Потом слегка кивнул, и  К.,  осенив
себя крестом, поклонился  в  ответ,  хотя  ему  следовало  бы  поклониться
первому. Священник круто повернулся и короткими быстрыми  шагами  поднялся
на кафедру. Неужели  сейчас  начнется  проповедь?  По-видимому,  церковный
служка все-таки что-то соображал и хотел подтолкнуть  К.  к  проповеднику,
что было не лишнее в этой пустующей церкви. Правда, где-то  у  изображения
мадонны стояла старуха, надо бы и ей подойти сюда. А  если  уж  собираются
начинать проповедь, почему перед этим не вступает орган? Но орган  молчал,
слабо поблескивая в темноте с высоты своего величия.
     К. подумал, не удалиться ли ему поскорее. Если не уйти сейчас, то  во
время проповеди будет поздно, придется остаться, пока она не окончится,  а
он и так потерял сколько времени вне службы, ждать итальянца он больше  не
обязан. К. взглянул на часы:  уже  одиннадцать!  Неужели  сейчас  начнется
проповедь? Неужели К. один может заменить всех прихожан? А если бы он  был
иностранцем, который только хотел осмотреть собор? В сущности, для того он
сюда и пришел. Бессмысленно было даже  предполагать,  что  может  начаться
проповедь - сейчас, в одиннадцать утра, будним днем, при ужасающей погоде.
Должно быть, священнослужитель - а он, несомненно, был  священником,  этот
молодой человек с гладким смуглым лицом, -  подымался  на  кафедру  только
затем, чтобы потушить лампу, зажженную по ошибке.
     Но все вышло не так. Священник проверил лампу, подвернул  фитиль  еще
немного, потом медленно наклонился к балюстраде и обеими  руками  обхватил
выступающий край. Он простоял так некоторое время, не поворачивая головы и
только окидывая взглядом церковь. К. отступил далеко назад и теперь стоял,
облокотившись на переднюю скамью. Мельком он увидел, как где-то - он точно
не заметил где - старый церковный служка,  сгорбившись,  мирно  прикорнул,
словно выполнив важную задачу. И какая тишина наступила в  соборе!  Но  К.
вынужден был ее нарушить, он вовсе не собирался оставаться здесь; если  же
священник по долгу службы обязан читать проповедь в определенные часы,  не
считаясь с обстоятельствами, то он прочтет ее и без участия К., тем  более
что  присутствие  К.  ни  в  чем  успеху   этой   проповеди,   разумеется,
способствовать не будет.
     И К. медленно двинулся с места,  ощупью,  на  цыпочках  прошел  вдоль
скамьи, выбрался в широкий средний проход и  пошел  по  нему  без  помехи;
только каменные плиты звенели даже  от  легкой  поступи,  и  под  высокими
сводами слабо, но мерно и  многократно  возникало  гулкое  эхо  шагов.  К.
чувствовал себя каким-то потерянным, двигаясь меж пустых  скамей,  да  еще
под взглядом священнослужителя, и ему казалось, что величие  собора  почти
немыслимо вынести обыкновенному человеку. Подойдя к своему прежнему месту,
он буквально на ходу схватил оставленный там альбом. Он уже  почти  прошел
скамьи и выбрался было на свободное пространство между ними и выходом, как
вдруг  впервые  услышал  голос  священника.  Голос  был   мощный,   хорошо
поставленный. И как он прогремел под готовыми его принять сводами  собора!
Но не паству звал священник, призыв прозвучал отчетливо, уйти от него было
некуда:
     - Йозеф К.!
     К. остановился, вперив глаза в землю. Пока еще он был на свободе,  он
мог идти дальше и выскользнуть через одну из трех темных деревянных дверец
- они были совсем близко. Можно сделать вид, что он ничего не разобрал,  а
если и разобрал, то не желает обращать внимания. Но стоило ему обернуться,
и он попался: значит, он отлично понял, что оклик относится к нему, и  сам
идет на зов. Если бы священник позвал еще раз, К. непременно ушел бы,  но,
сколько он ни ждал, все было тихо, и тут он немного повернул  голову:  ему
хотелось взглянуть, что делает священник.  А  тот,  как  прежде  спокойно,
стоял на кафедре, но было видно, что он заметил движение К.
     Это было бы просто  детской  игрой  в  прятки,  если  бы  К.  тут  не
обернулся окончательно, но он обернулся, и священник  тотчас  поманил  его
пальцем к себе. Все пошло  в  открытую,  и  К.,  отчасти  из  любопытства,
отчасти из желания  не  затягивать  дело,  быстрыми,  размашистыми  шагами
подбежал к кафедре. У первого ряда скамей он  остановился,  но  священнику
это расстояние показалось слишком большим, он протянул руку и резко  ткнул
указательным пальцем вниз, прямо  перед  собой,  у  подножия  кафедры.  К.
подошел так  близко,  что  ему  пришлось  откинуть  голову,  чтобы  видеть
священника.
     - Ты Йозеф К.! - сказал священник и как-то неопределенно повел рукой,
лежавшей на балюстраде.
     - Да, - сказал К. и подумал, как легко и открыто  он  раньше  называл
свое имя, а вот с некоторого времени оно стало ему в тягость,  теперь  его
имя уже заранее знали многие люди, с которыми он встречался впервые, а как
приятно было раньше: сначала представиться и только после  этого  завязать
знакомство.
     - Ты - обвиняемый, - сказал священник совсем тихо.
     - Да, - сказал К., - мне об этом дали знать.
     - Значит, ты тот, кого я  ищу,  -  сказал  священник.  -  Я  капеллан
тюрьмы.
     - Вот оно что, - сказал К.
     - Я велел позвать тебя сюда, - сказал священник, - чтобы поговорить с
тобой.
     - Я этого не знал, - сказал К., - и  пришел  я  сюда  показать  собор
одному итальянцу.
     - Оставь эти посторонние мысли, - сказал священник. - Что  у  тебя  в
руках, молитвенник?
     - Нет, - сказал К., - это альбом местных достопримечательностей.
     - Положи его! - сказал священник, и К. швырнул альбом так резко,  что
он раскрылся и пролетел по полу с измятыми страницами. - Знаешь ли ты, что
с твоим процессом дело обстоит плохо? - спросил священник.
     - Да, мне тоже так кажется, - сказал К. - Я прилагал все  усилия,  но
пока что без всякого успеха. Правда, ходатайство еще не готово.
     - А как ты себе представляешь конец? - спросил священник.
     - Сначала я думал, что все кончится хорошо, - сказал К., а  теперь  и
сам иногда сомневаюсь. Не знаю, чем это кончится. А ты знаешь?
     - Нет, сказал священник, - но боюсь, что кончится плохо. Считают, что
ты виновен. Может быть,  твой  процесс  и  не  выйдет  за  пределы  низших
судебных инстанций. Во всяком случае, покамест считается,  что  твоя  вина
доказана.
     - Но ведь я невиновен. Это ошибка.  И  как  человек  может  считаться
виновным вообще? А мы тут все люди, что я, что другой.
     - Правильно, - сказал священник, - но виновные всегда так говорят.
     - А ты тоже предубежден против меня? - спросил К.
     - Никакого предубеждения у меня нет, - сказал священник.
     - Благодарю тебя за это, - сказал К.  -  А  вот  остальные,  те,  кто
участвует в процессе, все предубеждены. Они влияют и на неучаствующих. Мое
положение все ухудшается.
     - У тебя неверное представление о сущности дела, - сказал  священник.
- Приговор не выносится сразу, но разбирательство постепенно  переходит  в
приговор.
     - Вот оно как, - сказал К. и низко опустил голову.
     - Что же ты намерен предпринять дальше  по  своему  делу?  -  спросил
священник.
     - Буду и дальше искать помощи, - сказал К.  и  поднял  голову,  чтобы
посмотреть, как к этому отнесется священник. - Наверно, есть  неисчислимые
возможности, которыми я еще не воспользовался.
     - Ты слишком много ищешь помощи у  других,  -  неодобрительно  сказал
священник, - особенно у женщин. Неужели ты не замечаешь, что помощь эта не
настоящая?
     - В некоторых случаях, и даже  довольно  часто,  я  мог  бы  с  тобой
согласиться, - сказал К., - но далеко не всегда. У женщин огромная власть.
Если бы я мог повлиять на некоторых знакомых мне  женщин  и  они,  сообща,
поработали бы в мою пользу, я много бы добился. Особенно  в  этом  суде  -
ведь там сплошь одни юбочники. Покажи следователю женщину хоть  издали,  и
он готов перескочить через стол и через обвиняемого,  лишь  бы  успеть  ее
догнать.
     Священник низко наклонил голову к балюстраде. Казалось, только сейчас
свод кафедры стал давить его. И что за скверная погода на улице!  Там  уже
был не пасмурный день, там наступила глубокая ночь. Витражи огромных  окон
ни одним проблеском не освещали темную стену. А тут еще служка стал тушить
свечи на главном алтаре одну за другой.
     - Ты рассердился на меня? - спросил К. священника. - Видно, ты сам не
знаешь, какому правосудию служишь.
     Ответа не было.
     - Конечно, я знаю только то, что меня касается, продолжал К.
     И вдруг священник закричал сверху:
     - Неужели ты за два шага уже ничего не видишь?
     Окрик прозвучал гневно, но это был голос человека, который видит, как
другой падает, и нечаянно, против воли, подымает крик, оттого  что  и  сам
испугался.
     Оба надолго замолчали. Конечно,  священник  не  мог  различить  К.  в
темноте, сгустившейся внизу, зато  К.  ясно  видел  священника  при  свете
маленькой лампы. Но почему же он не  спускается  вниз?  Проповеди  он  все
равно не читает, только сообщил К. сведения, которые, если подумать, могут
скорее повредить, чем помочь ему. Правда, К. ничуть не сомневался в добрых
намерениях священника. Вполне возможно, что он сойдет вниз и они обо  всем
договорятся; вполне возможно, что священник даст  ему  решающий  и  вполне
приемлемый совет, например расскажет ему не о том, как можно  повлиять  на
процесс, а о том, как из него вырваться, как обойти его, как  начать  жить
вне процесса. Должна же существовать и такая  возможность  -  в  последнее
время К. все чаще и чаще думал о ней.  А  если  священник  знает  про  эту
возможность, то, быть может, если его очень попросить, он откроет ее, хотя
и сам принадлежит к судейскому кругу, накричал же он на К.  вопреки  своей
кажущейся кротости, когда К. задел правосудие.
     - Не сойдешь ли ты вниз? - спросил  К.  -  Проповеди  все  равно  уже
читать не придется. Спустись ко мне.
     - Да, теперь, пожалуй, можно и  сойти,  -  сказал  священник.  Должно
быть, он раскаивался, что накричал. Снимая лампу с крюка,  он  добавил:  -
Сначала я должен был поговорить с тобой отсюда, на  расстоянии.  А  то  на
меня очень легко повлиять, и я забываю свои обязанности.
     К. ждал его внизу, у лесенки. Священник  еще  со  ступенек,  на  ходу
протянул ему руку.
     - Ты можешь уделить мне немного времени? - спросил К.
     - Столько, сколько тебе потребуется! - сказал священник и передал  К.
лампу,  чтобы  он  ее  нес.  И   вблизи   в   нем   сохранилась   какая-то
торжественность осанки.
     - Ты очень добр ко мне, - сказал К., и они вместе стали ходить взад и
вперед по темному приделу. - Из всех судейских ты - исключение. Я  доверяю
тебе больше, чем всем, кого знал до сих  пор.  С  тобой  я  могу  говорить
откровенно.
     - Не заблуждайся! - сказал священник.
     - В чем же это мне не заблуждаться? - спросил К.
     - Ты заблуждаешься в оценке суда, - сказал священник. Вот что сказано
об этом заблуждении во Введении к Закону. У врат Закона стоит  привратник.
И приходит к привратнику поселянин и просит пропустить его  к  Закону.  Но
привратник говорит, что в настоящую минуту он пропустить его не  может.  И
подумал проситель и вновь спрашивает, может ли он войти туда впоследствии?
"Возможно, - отвечает привратник, - но сейчас войти нельзя". Однако  врата
Закона, как всегда, открыты, а привратник стоит в  стороне,  и  проситель,
наклонившись, старается заглянуть в недра Закона. Увидев  это,  привратник
смеется и говорит: "Если тебе так не терпится - попытайся войти, не слушай
моего запрета. Но знай: могущество мое  велико.  А  ведь  я  только  самый
ничтожный из стражей. Там, от  покоя  к  покою,  стоят  привратники,  один
могущественнее другого. Уже третий из них внушал мне  невыносимый  страх".
Не ожидал таких препон поселянин, ведь доступ к Закону должен быть  открыт
для всех в любой час, подумал  он;  но  тут  он  пристальнее  взглянул  на
привратника, на его тяжелую шубу,  на  острый  горбатый  нос,  на  длинную
жидкую черную монгольскую бороду и решил, что  лучше  подождать,  пока  не
разрешат войти. Привратник подал  ему  скамеечку  и  позволил  присесть  в
стороне, у входа. И сидит он там день за днем и год за годом.  Непрестанно
добивается он, чтобы его впустили, и докучает привратнику этими просьбами.
Иногда привратник допрашивает его, выпытывает, откуда он  родом  и  многое
другое, но вопросы задает безучастно, как важный  господин,  и  под  конец
непрестанно повторяет, что пропустить его он еще  не  может.  Много  добра
взял с собой в дорогу поселянин, и все,  даже  самое  ценное,  он  отдает,
чтобы подкупить привратника. А тот все принимает,  но  при  этом  говорит:
"Беру, чтобы ты не думал, будто ты что-то упустил".  Идут  года,  внимание
просителя неотступно приковано к  привратнику.  Он  забыл,  что  есть  еще
другие стражи, и ему кажется, что только  этот,  первый,  преграждает  ему
доступ к Закону. В первые годы он громко клянет эту свою неудачу, а  потом
приходит старость и он только  ворчит  про  себя.  Наконец  он  впадает  в
детство, и, оттого что он столько лет изучал привратника  и  знает  каждую
блоху в его  меховом  воротнике,  он  молит  даже  этих  блох  помочь  ему
уговорить привратника. Уже меркнет свет в его глазах, и  он  не  понимает,
потемнело ли все вокруг, или его обманывает зрение. Но теперь, во тьме, он
видит, что неугасимый свет струится  из  врат  Закона.  И  вот  жизнь  его
подходит к концу. Перед смертью  все,  что  он  испытал  за  долгие  годы,
сводится в его мыслях к одному вопросу - этот вопрос он  еще  ни  разу  не
задавал привратнику. Он подзывает его кивком -  окоченевшее  тело  уже  не
повинуется ему, подняться он не  может.  И  привратнику  приходится  низко
наклониться - теперь по сравнению с ним проситель стал  совсем  ничтожного
роста. "Что тебе еще нужно узнать? - спрашивает привратник.  -  Ненасытный
ты человек!" - "Ведь все люди стремятся к Закону, - говорит тот, - как  же
случилось, что за все эти долгие годы  никто,  кроме  меня,  не  требовал,
чтобы его пропустили?"  И  привратник,  видя,  что  поселянин  уже  совсем
отходит, кричит изо всех сил, чтобы тот еще успел услыхать ответ:  "Никому
сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду
и запру их".
     - Значит, привратник обманул этого человека, -  торопливо  сказал  К.
Его всерьез захватил этот рассказ.
     - Не торопись, - сказал священник, и не принимай чужих слов на  веру.
Я рассказал тебе эту притчу так, как она стоит во Введении. Там ничего  не
говорится про обман.
     - Но ведь это же ясно, - сказал К., и  первое  твое  толкование  было
совершенно правильно. Привратник только тогда открыл спасительную  правду,
когда этому человеку уже ничем нельзя было помочь.
     - А раньше его не спрашивали, - сказал священник. - И не забывай, что
он был только привратником и свой долг выполнял честно.
     - Почему ты считаешь, что он выполнял свой долг? - спросил  К.  Вовсе
он его не выполнял. Может быть, его долг был не пускать туда  посторонних,
но уж того человека, для которого вход был  предназначен,  он  обязан  был
впустить.
     - Ты недостаточно уважаешь Свод законов, - сказал священник, - потому
и переосмыслил эту притчу. А в ней есть два важных объяснения  привратника
насчет допуска к Закону: одно в начале, другое в конце. Первое гласит, что
в настоящую минуту привратник его допустить не может, а второе - что  этот
вход предназначен только для него. Если бы между этими двумя  объяснениями
было какое-то противоречие, ты был  бы  прав  и  привратник  действительно
обманул бы этого человека. Но тут  никакого  противоречия  нет.  Напротив,
первое объяснение уже ведет ко второму. Можно даже сказать, что привратник
преступает свой долг тем, что подает этому человеку  надежду  на  то,  что
впоследствии  его  туда  впустят.  А  в  то  же  время  его   единственной
обязанностью было не впускать этого человека, и многие тол