сил
горничную передать, что сейчас придет,  подошел  к  шкафу,  чтобы  сменить
пиджак, и в ответ на жалобные причитания фрау Грубах по адресу  назойливой
особы он только попросил ее убрать прибор с завтраком.
     - Да вы же почти ни до чего не дотронулись! - сказала фрау Грубах.
     - Ах, да уберите же скорее! - крикнул К.  Ему  казалось,  что  и  еда
как-то связана с фройляйн Монтаг и потому особенно противна.
     Проходя  через  прихожую,  он  взглянул  на  закрытую  дверь  комнаты
фройляйн Бюрстнер. Но его приглашали не в эту комнату, а в столовую, и  он
рывком открыл туда дверь, даже не постучавшись.
     Это была очень длинная и узкая комната в одно окно. В  ней  только  и
хватило места для  двух  шкафов,  поставленных  углом  около  дверей,  все
остальное пространство занимал длинный  обеденный  стол;  он  начинался  у
дверей и тянулся почти до большого окна, к  которому  из-за  этого  трудно
было пройти. Стол уже накрыли на много персон,  так  как  по  воскресеньям
почти все жильцы обедали тут. Когда К. вошел,  фройляйн  Монтаг  двинулась
ему навстречу от окна вдоль стола. Они молча поздоровались. Потом фройляйн
Монтаг, как всегда неестественно закинув голову, сказала:
     - Не знаю, известно ли вам, кто я такая.
     К. посмотрел на нее прищурясь.
     - Разумеется, известно, - сказал он. - Ведь вы давно  живете  тут,  у
фрау Грубах.
     - Но, как мне кажется, вы мало интересуетесь этим пансионом?
     - Мало, - сказал К.
     - Может быть, вы присядете? - спросила фройляйн Монтаг.
     Оба молча вытащили два стула и сели в конце стола друг против  друга.
Но фройляйн Монтаг тут же встала - она забыла сумочку  на  подоконнике  и,
шаркая ногами, пошла за ней через всю  комнату.  Она  вернулась  от  окна,
слегка покачивая сумочку на пальце, и сказала:
     - Мне хотелось бы передать  вам  несколько  слов  по  поручению  моей
подруги. Она собиралась прийти  сама,  но  ей  сегодня  нездоровится.  Она
просила вас извинить ее и  выслушать  меня.  Впрочем,  она  все  равно  не
сказала бы вам больше того, что скажу  я.  Напротив,  я  думаю,  что  могу
сказать вам даже больше, так как я в некотором  отношении  беспристрастна.
Вы со мной согласны?
     - А что тут можно сказать? - ответил К. Ему  докучало,  что  фройляйн
Монтаг уставилась на его губы. Она словно предвосхищала все, что он  хотел
сказать. - Очевидно, фройляйн Бюрстнер  не  соблаговолила  встретиться  со
мной для личного разговора, как я ее просил.
     - Да, это так, - сказала фройляйн Монтаг.  -  Или,  вернее,  все  это
вовсе не так. Вы слишком резко ставите вопрос. Вообще на такие разговоры и
согласия не дают, и отказа не бывает. Но случается,  что  разговор  просто
считают бесполезным, и в данном случае  так  оно  и  есть.  Теперь,  после
вашего замечания, я могу говорить откровенно. Вы просили мою  приятельницу
объясниться с вами  письменно  или  устно.  Но  моя  приятельница,  как  я
предполагаю, отлично знает, о чем будет разговор,  и  по  неизвестным  мне
причинам уверена, что такое объяснение никому пользы не  принесет.  Вообще
же она мне рассказала об этом только вчера, и то совсем мимоходом,  причем
пояснила, что и для вас этот разговор совершенно неважен,  потому  что  вы
только случайно напали на эту мысль и сами поймете, а может  быть,  уже  и
поняли без особых разъяснений, всю нелепость своей затеи. Я  ей  ответила,
что, быть может,  все  это  и  верно,  но  для  полной  ясности  я  считаю
небесполезным дать вам исчерпывающий ответ. Я вызвалась передать ее ответ,
и после некоторых колебаний моя приятельница согласилась. Надеюсь,  что  я
действовала и вам на пользу,  ведь  всякая  неизвестность,  даже  в  самом
пустячном деле, всегда мучительна, и если ее можно, как в  данном  случае,
легко устранить, то надо это сделать без промедления.
     - Благодарю вас, - тут же сказал  К.,  медленно  встал,  поглядел  на
фройляйн Монтаг, потом на стол, потом в окно -  дом  напротив  был  озарен
солнцем - и пошел к двери. Фройляйн  Монтаг  пошла  было  следом  за  ним,
словно не совсем ему доверяла. Но у выхода им  обоим  пришлось  отступить:
дверь распахнулась, и вошел капитан Ланц. К. впервые  увидал  его  вблизи.
Это был высокий мужчина лет сорока, с загорелым до черноты мясистым лицом.
Он сделал легкий поклон, относившийся и к К.,  потом  подошел  к  фройляйн
Монтаг и почтительно поцеловал ее руку. Двигался он очень легко  и  ловко.
Его вежливое обращение с фройляйн Монтаг резко отличалось от того,  как  с
ней обращался сам К. Но фройляйн Монтаг, по-видимому, не обижалась на  К.,
она, как заметил К., даже собиралась представить его капитану. Но К. вовсе
не хотел, чтобы его кому-то представляли, он все равно не мог бы заставить
себя быть любезным ни с фройляйн Монтаг, ни с капитаном, а то, что капитан
поцеловал ей руку, сразу сделало их  в  глазах  К.  сообщниками,  которые,
притворяясь в высшей степени безобидными и незаинтересованными, мешают ему
встретиться с фройляйн Бюрстнер. Но К. считал, что он не только это понял;
он понял также, что фройляйн Монтаг выбрала неплохой, хотя и  обоюдоострый
способ.  Она  преувеличила  значительность  тех  взаимоотношений,  которые
создались между К. и фройляйн  Бюрстнер,  а  главное  -  она  преувеличила
значение того разговора, которого добивался К., и при этом  старалась  так
повернуть дело, что выходило, будто сам К. придает всему  слишком  большое
значение. Тут-то она и ошибалась: К. вовсе не желал ничего преувеличивать,
он отлично знал, что фройляйн Бюрстнер просто жалкая машинисточка, которая
не сможет долго сопротивляться ему. При этом он  нарочно  не  принимал  во
внимание то, что он узнал  про  фройляйн  Бюрстнер  от  хозяйки.  Все  это
мелькнуло у него в голове,  когда  он  выходил  из  столовой  с  небрежным
поклоном. Он хотел сразу пройти к себе в комнату, но тут в столовой за его
спиной раздался смешок фройляйн Монтаг, и у  него  мелькнула  мысль,  что,
может быть,  ему  удастся  удивить  и  капитана,  и  фройляйн  Монтаг.  Он
огляделся вокруг, прислушался, не помешает ли ему кто-нибудь  из  соседних
комнат, но везде было тихо, слышался лишь  разговор  из  столовой,  да  из
коридора, ведущего на  кухню,  доносился  голос  фрау  Грубах.  Обстановка
показалась К. благоприятной, и, подойдя к двери фройляйн Бюрстнер, он тихо
постучал. Но ответа не было.  Он  постучал  еще  раз  -  и  снова  ему  не
ответили. Неужели она спит? А может быть, ей и вправду  нездоровится?  Или
она нарочно не открывает, зная, что только К. может стучать так  тихо?  К.
решил, что она нарочно прячется, и постучал сильнее, а когда на стук никто
не отозвался, К., чувствуя, что поступает не только плохо, но и совершенно
нелепо, осторожно приоткрыл дверь. В комнате никого не было. Да ничто и не
напоминало знакомую комнату. У стены стояли рядом  две  кровати,  все  три
кресла у дверей были завалены ворохом белья  и  платья,  шкаф  был  открыт
настежь.  Очевидно,  фройляйн  Бюрстнер   ушла,   пока   фройляйн   Монтаг
уговаривала К. Но его это не очень огорчило, он почти и не ждал,  что  так
легко найдет фройляйн Бюрстнер, и сделал эту попытку  почти  исключительно
назло фройляйн Монтаг. Но именно  поэтому  ему  было  особенно  неприятно,
когда он, закрывая дверь, вдруг увидел,  что  капитан  и  фройляйн  Монтаг
стоят и беседуют в дверях столовой. Возможно, что они там стояли уже в  ту
минуту, когда К. отворял дверь, но они сделали вид, что совсем  не  следят
за ним, тихо переговаривались между собой  и  смотрели  на  К.  рассеянным
взглядом, как  обычно  смотрит  человек,  поглощенный  разговором.  Но  К.
все-таки стало неловко под  их  взглядами,  и,  прижимаясь  к  стенке,  он
поспешил проскользнуть к себе в комнату.



                                5. ЭКЗЕКУТОР

     В  один  из  ближайших  вечеров,  когда  К.  проходил  по   коридору,
отделявшему его кабинет от главной лестницы, - в  тот  раз  он  уходил  со
службы почти последним,  только  в  экспедиции  при  тусклом  свете  лампы
работали два курьера, - он услыхал вздохи за дверью, где,  как  он  думал,
помещалась кладовка, хотя он сам  никогда  ее  не  видел.  Он  остановился
удивленный, прислушался, чтобы убедиться, что он не ошибается.  На  минуту
там стало тихо, потом снова послышались  вздохи.  К.  хотел  было  позвать
одного из курьеров - мог понадобиться свидетель, - но его  охватило  такое
безудержное  любопытство,  что  он  буквально  рывком   распахнул   дверь.
Действительно, как  он  и  предполагал,  там  была  кладовка.  За  порогом
громоздились  старые,  ненужные  проспекты,  опрокинутые  глиняные  бутыли
из-под чернил. Но в самой комнатушке стояли трое  мужчин,  согнувшись  под
низким потолком. Свечка, прикрепленная к полочке, освещала их сверху.
     - Что вы тут  делаете?  -  спросил  К.,  запинаясь  от  волнения,  но
стараясь сдержать голос.
     На одном из мужчин -  очевидно,  начальнике  над  остальными  -  была
какая-то странная кожаная безрукавка с глубоким вырезом, так  что  рука  и
грудь были обнажены. Он ничего не ответил. Но те двое закричали:
     - Ах, сударь! Нас сейчас высекут, потому что ты  пожаловался  на  нас
следователю!
     И только тут К. узнал обоих стражей - Франца и Виллема; третий держал
наготове розгу, словно собирался их высечь.
     - Ну нет, - проговорил К., глядя на них в упор, - я на вас  вовсе  не
жаловался, а просто рассказал, что произошло у меня на  квартире.  Кстати,
ваше поведение было отнюдь не безукоризненным.
     - Сударь, - сказал Виллем, тогда как Франц явно  старался  спрятаться
за ним от третьего, - если бы вы только знали, как мало нам платят, вы  бы
не судили нас так строго. Мне надо кормить семью, а Франц хотел  жениться,
вот и стараешься урвать, что только можно;  одной  работой  не  проживешь,
хоть из кожи лезешь вон. У вас бельецо тонкое, вот я на него и польстился,
хотя нам, страже, это и запрещено. Конечно,  нехорошо  вышло,  но  уж  так
повелось, что белье достается стражам, издавна так повелось,  верьте  мне;
оно и понятно: разве для того, кто имел несчастье быть  арестованным,  это
играет какую-нибудь роль? Однако, если он пожалуется, нас наказывают.
     - Ничего этого я не знал, а кроме того, я никоим образом не  требовал
для вас наказания, речь шла только о принципе.
     - Франц, - обратился Виллем  ко  второму  стражу,  -  а  что  я  тебе
говорил? Господин вовсе и не требовал для нас наказания. Сам слышал: он  и
не знал, что нас ждет наказание.
     - И все они зря  болтают,  ты  не  расстраивайся,  -  сказал  третий,
обращаясь к К. - Наказание их ждет, и справедливое, и неизбежное.
     - Ты его не слушай... - сказал Виллем  и  осекся,  торопливо  поднося
губам руку, по которой его хлестнула розга. - Нас наказывают только  из-за
твоего доноса. Иначе нам ничего не сделали бы, даже если б узнали про наши
дела. А разве это называется справедливостью? Оба мы, особенно  я,  служим
давно, отлично себя зарекомендовали, да ты и сам должен признать,  что,  с
точки зрения  властей,  мы  тебя  охраняли  прекрасно.  Мы  уже  надеялись
продвинуться по службе и думали: сами станем экзекуторами, как вот он, ему
повезло, на него никто не жаловался, такие жалобы у нас вообще редкость. А
теперь, сударь, все пропало, карьере нашей конец,  теперь  нас  пошлют  на
самую черную работу, это не то, что служить стражами,  а  к  тому  же  еще
крепко высекут.
     - Неужели эта розга так больно сечет? - спросил К. и потрогал  розгу,
которой помахивал перед ним экзекутор.
     - Да ведь нам придется раздеться догола, - сказал Виллем.
     - Ах вот оно что, - сказал К. и пристально посмотрел  на  экзекутора;
тот был загорелый, как матрос, и лицо у него было  здоровое  и  наглое.  -
Разве нет возможности избавить их от порки? - спросил К.
     - Ну нет! - с улыбкой сказал тот и тряхнул головой. - Раздевайтесь! -
приказал он стражам. И тут же обратился к К.: - Не верь им, они от  страха
перед поркой малость свихнулись. Ну что он, - тут он кивнул на Виллема,  -
что он тут болтал о своей карьере? Ведь это просто смех. Взгляни, какой он
жирный, этот жир сразу и розгой не  пробьешь,  а  знаешь,  почему  он  так
разжирел? У него привычка съедать завтраки всех арестованных. Наверно,  он
и твой завтрак съел? Ну вот, что я говорил! Разве  с  таким  брюхом  можно
стать экзекутором? Никогда в жизни.
     - Неправда, такие экзекуторы тоже  бывают,  -  вмешался  Виллем,  уже
расстегивавший брючный пояс.
     - Нет! - отрезал экзекутор и провел розгой по его шее  так,  что  тот
вздрогнул. - И вообще, не вмешивайся, а раздевайся поскорее.
     - Я тебе хорошо заплачу, только отпусти их, - сказал К. и,  не  глядя
на экзекутора - такие дела лучше вершить,  опустив  глаза,  -  вынул  свои
бумажник.
     - Ну нет, потом ты и на меня донесешь, подведешь и  меня  под  розги.
Нет, нет!
     - Не глупи! - сказал К. - Если бы я хотел наказания этим двум,  я  бы
сейчас не пытался их выкупить. Я мог бы просто захлопнуть дверь, ничего не
видеть и не слышать и спокойно уйти домой.  Но  ведь  я  этого  не  делаю,
наоборот, я всерьез стараюсь их освободить. Если бы я  только  подозревал,
что их накажут, даже если б им только грозило наказание, я бы  никогда  не
назвал их имена. Да я их и не считаю виновными, виновата вся  организация,
виноваты высшие чиновники.
     - Верно! - крикнули стражи, и тут же  розга  хлестнула  по  их  голым
спинам.
     - Если бы под твою розгу попал сам судья, -  сказал  К.  и  придержал
розгу, уже готовую опуститься вновь, - я бы никак не стал  мешать  побоям,
напротив, я дал бы тебе денег, чтобы ты подкрепился для доброго дела.
     - Слова твои похожи на правду, -  сказал  экзекутор,  -  но  все-таки
подкупить себя я не позволю. Раз я  приставлен  для  порки,  значит,  надо
пороть.
     Тут стражник Франц, который вел себя довольно  сдержанно  в  ожидании
благоприятного исхода от вмешательства К., в одних брюках подошел к  двери
и, упав на колени, вцепился в рукав К., шепча:
     -  Если  ты  не  можешь  добиться  пощады  для  нас  обоих,  попробуй
освободить хотя бы меня. Виллем старше, он во  всех  отношениях  не  такой
чувствительный, да к тому же его уже пороли  года  два  назад,  правда  не
сильно, но меня еще ни разу не бесчестили, да и виноват  во  всем  Виллем,
это он меня подбил, он меня учит и хорошему и плохому. А внизу у  входа  в
банк ждет моя невеста, мне так стыдно,  так  ужасно  стыдно!  -  Он  вытер
залитое слезами лицо о пиджак К.
     - Ну, я больше ждать не  буду!  -  сказал  экзекутор,  схватил  розгу
обеими  руками  и  стал  хлестать  Франца,  а  Виллем  забился  в  угол  и
подсматривал исподтишка, не смея обернуться.
     Вдруг Франц поднял крик, такой неумолчный и  непрерывный,  словно  не
человек кричал, а терзали какой-то музыкальный  инструмент.  Весь  коридор
наполнился этими звуками, их, наверно, было слышно во всем здании.
     - Не кричи! - воскликнул К., не удержавшись и напряженно  вглядываясь
в коридор, откуда могли прибежать курьеры, толкнул Франца, не  сильно,  но
все же так, что тот как подкошенный упал на пол, судорожно шаря руками  по
земле; но экзекутор не зевал,  розга  нашла  Франца  и  на  полу  и  стала
равномерно  нахлестывать  извивающееся  тело.  А  в  конце  коридора   уже
показался курьер, за ним шагах в двух, второй. К. быстро захлопнул  дверь,
подошел к окну, выходившему  во  двор,  и  распахнул  его  настежь.  Крики
совершенно прекратились. Чтобы не дать курьерам подойти слишком близко, он
крикнул:
     - Это я!
     - Добрый день, господин прокурист! - откликнулись  те.  -  Что-нибудь
неладное?
     - Нет, нет! - крикнул К. -  Просто  собака  во  дворе  завыла.  -  Но
курьеры не двинулись с места, и он добавил: - Можете идти работать!
     Чтобы не ввязываться в разговор с курьерами, он  высунулся  из  окна.
Когда он через несколько минут обернулся, те уже ушли. Но К. так и остался
стоять у окна; в кладовую он зайти не  осмеливался,  домой  идти  тоже  не
хотелось. Двор был небольшой, квадратный, и, глядя вниз, К.  видел  вокруг
служебные помещения с темными  окнами;  только  в  самых  верхних  стеклах
отражался лунный свет. К. напряженно вглядывался в дальний угол двора, где
сгрудились какие-то тачки. Его мучило, что он не смог предотвратить порку,
но он был не виноват в этой неудаче: если бы Франц не закричал -  конечно,
ему наверняка было очень больно, но в решающую минуту надо  уметь  владеть
собой, - если бы он не закричал, то К., по всей видимости, нашел бы способ
уговорить экзекутора. Раз все низшие служащие  такая  сволочь,  почему  же
этот экзекутор, выполняющий самые бесчеловечные обязанности,  должен  быть
исключением? И к тому же К. хорошо видел, как у него при  виде  ассигнации
заблестели глаза; наверно, он и порол так старательно, чтобы нагнать цену.
Разумеется, К. не  скупился  бы,  ему  действительно  хотелось  освободить
стражей: если он уж начал борьбу с  разложением  в  судебных  органах,  то
естественно, что он вмешивается и тут. Но как только  Франц  поднял  крик,
все сорвалось. Не мог же К. допустить, чтобы  курьеры,  а  может  быть,  и
другие люди сбежались сюда и застали его в кладовой за переговорами с этим
сбродом. Такой жертвы от К. никто, разумеется, требовать не мог.  Если  бы
он на это решился, то уж проще было бы ему самому  раздеться  вместо  этих
стражей и  подставить  свою  спину  под  удары  экзекутора.  Впрочем,  тот
наверняка не принял бы такую замену, потому что  он,  ничего  не  выиграв,
тяжко нарушил бы свой долг, и нарушил бы его еще вдвойне, потому  что  К.,
находясь под  следствием,  наверно,  считался  неприкосновенным  для  всех
служителей правосудия. Конечно, тут могли  существовать  и  всякие  другие
определения.  Словом,  К.  ничего  другого  сделать  не  мог,  как  только
захлопнуть дверь, хотя этим он вовсе не устранил грозящую опасность. Жаль,
конечно, что он напоследок толкнул Франца,  но  это  можно  объяснить  его
возбужденным состоянием.
     Вдали послышались шаги курьеров; не желая,  чтобы  его  заметили,  К.
закрыл окно и  пошел  к  парадной  лестнице.  Проходя  мимо  кладовой,  он
остановился и прислушался.  Было  совсем  тихо.  Может  быть,  этот  малый
запорол стражей насмерть  -  ведь  они  были  всецело  в  его  власти.  К.
потянулся было к двери, но тут же  отдернул  руку.  Помочь  он  все  равно
никому не поможет, а сейчас могут подойти курьеры. Но он тут же  дал  себе
слово вывести это дело на чистую воду и,  насколько  у  него  хватит  сил,
добиться наказания для истинных виновников - высших  чинов  суда,  которые
так и не осмелились до сих пор  показаться  ему  на  глаза.  Спускаясь  по
внешней лестнице банка, он пристально разглядывал всех прохожих,  но  даже
поодаль не было девушки,  которая  ждала  бы  кого-нибудь.  Значит,  слова
Франца  о  невесте,  якобы  ожидавшей  его,  оказались  ложью  -   правда,
простительной, но имеющей лишь одну цель: возбудить еще большую жалость.
     На следующий день К. никак не мог забыть историю со стражами, работал
рассеянно, и, чтобы справиться со всеми делами, ему пришлось  просидеть  в
своем кабинете еще дольше, чем вчера.  По  дороге  домой  он  прошел  мимо
кладовки и приоткрыл дверь, уже как бы по привычке. Но то, что  он  увидел
вместо ожидаемой темноты, совершенно ошеломило его. Ничего не  изменилось,
он увидел то же самое, что и вчера. За порогом - груды проспектов,  бутыли
из-под чернил, дальше экзекутор с розгой, еще совершенно раздетые  стражи,
свеча на полке - и снова стражи застонали, закричали: "Сударь!" Но К.  тут
же захлопнул дверь, да еще пристукнул ее кулаками,  словно  она  от  этого
закроется  крепче.  Чуть  не  плача,  бросился  он  к  курьерам,  спокойно
работавшим у копировальных машин, и те  остановили  работу,  с  удивлением
глядя на К.
     - Да приберите же вы наконец в кладовой! - закричал он. - Мы тонем  в
грязи!
     Курьеры обещали завтра же вс