й, хоть я и не стара, Варгитас. И это мне не нравится. Все, что есть между нами, лишено здравого смысла сейчас и еще меньше - в будущем.
     Я обвил ее за талию, она прильнула ко мне, но в то время как я с бесконечной нежностью целовал ее в щеку, в шею, в ухо (ее теплая кожа пульсировала под моими губами, и ощущение скрытой жизни ее вен вызывало во мне огромную радость), тетушка Хулия продолжала прежним тоном:
     - Я много думала, и все это мне уже не нравится, Варгитас. Разве ты не понимаешь, что это нелепо? Мне тридцать два года, я разведена, ну скажи, что мне делать с восемнадцатилетним сопляком? Это уж извращения пятидесятилетних дам, я еще не дошла до такого.
     Я был охвачен волнением и любовью, когда целовал ее шею, руки, тихонько покусывая ее ушко, проводя губами по ее носику, по глазам, путая ее волосы своими пальцами; иногда я даже не понимал, что она говорила. Ее голос дрожал, порой переходил в шепот.
     - Вначале все это показалось забавным, особенно эта игра в прятки, - говорила она, позволяя целовать себя, но не делая даже попытки поцеловать меня. - Мне нравилось это еще и потому, что заставляло меня вновь почувствовать себя совсем молоденькой.
     - Так на чем мы порешим? - прошептал я ей на ушко. - Со мной ты чувствуешь себя пятидесятилетней греховодницей или юной девушкой?
     - Проводить время с голодным до смерти сопляком, держаться только за руку, ходить лишь в кино, так стыдливо целоваться - это значит вернуть меня к моим пятнадцати годам, - продолжала тетушка Хулия. - Конечно, чудесно влюбиться в скромного мальчика, который уважает тебя, не осмеливается соблазнить, обращается с тобой как с девочкой перед первым причастием. Но это опасная игра, Варгитас, и в основе ее - ложь...
     - Кстати, я пишу рассказ под названием "Опасные игры", - прошептал я. - О неких "мотыльках", которые парят в воздухе, когда над аэродромом вблизи них взлетает самолет!
     Я почувствовал, что она смеется. Через минуту она закинула мне руки на шею и приблизила лицо.
     - Ну ладно, злость моя прошла, - сказала она. - В общем, я шла сюда, чтобы выцарапать тебе глаза. И мне будет жаль тебя, если ты еще раз бросишь трубку.
     - Мне будет жаль тебя, если ты еще раз пойдешь с эндокринологом, - ответил я, ища ее губы. - Обещай мне никогда больше не ходить с ним.
     Она отодвинулась, посмотрела на меня с сожалением.
     - Не забудь, что я приехала в Лиму подыскать мужа, - полушутя сказала тетушка Хулия. - И думается, на этот раз я встретила того, кто мне подходит. Красив, воспитан, хорошее положение и седина в висках.
     - Ты уверена, что это чудо женится на тебе? - спросил я, вновь поддаваясь ярости и ревности.
     Она уперлась руками в бедра и, встав в вызывающую позу, возразила:
     - Я могу сделать так, что женится.
     Но, увидев мою физиономию, засмеялась, вновь обняла меня за шею, и мы целовались в порыве страсти-любви, когда услышали голос Хавьера:
     - Вас поместят в тюрьму за скандальное, непристойное поведение. - Он был счастлив, обнимал нас обоих, а потом сообщил:
     - Худышка Нанси согласилась пойти со мной на бой быков, это надо отпраздновать.
     - Мы только что закончили нашу первую великую битву, и ты застал нас в разгар примирения, - сказал я Хавьеру.
     - Чувствуется, что ты совсем не знаешь меня, - перебила тетушка Хулия. - Во время великих боев я бью посуду, царапаюсь и убиваю.
     - Самое прекрасное в сражениях - это примирения и прощения, - сказал Хавьер, большой специалист в данном вопросе. - Но, черт возьми, я бегу сюда со всех ног сообщить о будущей прогулке с Худышкой Нанси, а вы как в воду опущенные. Ну и друзья! Пошли отметим такое событие...
     Они подождали, пока я отредактировал еще две радиосводки, после чего мы отправились в маленькое кафе на улице Белен, которое обожал Хавьер - хотя оно было тесным и грязным, - так как здесь подавали лучшие в Лиме чичарронес <Ломтики свиного мяса со шкуркой, жаренные на своем сале.>. Я нашел Паскуаля и Великого Паблито у дверей "Панамерикана" (они занимались тем, что отпускали комплименты проходившим девушкам) и вернул их в стены радиостанции. Несмотря на то что день был в разгаре и мы находились в центре города, открытые взорам бесчисленных родственников и знакомых, мы шли с тетушкой Хулией, взявшись за руки, я то и дело целовал ее. Щеки у нее пылали, как у горянки, и вид был очень довольный.
     - Достаточно порнографии, эгоисты, подумайте обо мне! - протестовал Хавьер. - Давайте поговорим немного о Худышке Нанси.
     Худышка Нанси была одной из моих кузин, очень хорошенькой и кокетливой, в которую Хавьер влюбился, едва став разумным существом, и которую он преследовал с упорством ищейки. Она никогда не воспринимала его всерьез, но ей всегда удавалось выйти из положения, пообещав: да, мол, пожалуй, да - вскоре, да, мол, в следующий раз. Этот, с позволения сказать, роман длился еще с тех пор, когда мы учились в колледже, и я, будучи личным другом, доверенным лицом и сводником Хавьера, был посвящен во все подробности их отношений. Бесчисленное множество раз Нанси "натягивала нос" Хавьеру, и бесчисленными были случаи, когда она заставляла его ждать по утрам в воскресенье у дверей кинотеатра "Леуро", в то время как сама отправлялась в кинотеатр "Колина" или "Метро"; невозможно сосчитать, сколько раз она появлялась на субботних праздниках в сопровождении других кавалеров. Первая попойка в моей жизни случилась, когда я сопровождал Хавьера, отправившегося утопить свою печаль в пиве за стойкой маленького бара в Суркильо <Район Лимы.>: в тот день он узнал, что Худышка Нанси сказала "да" студенту агрономического факультета Эдуарде Тираванти (он был очень популярен в Мирафлоресе, потому что умел всунуть в рот горящим концом зажженную сигарету, а потом, вытащив ее, невозмутимо курить дальше). Хавьер хныкал, а на мне, кроме того, что я служил жилеткой для его слез, еще лежала миссия доставить его в пансион, когда он дойдет до коматозного состояния ("Я буду пить всегда до дна..." - предупредил он меня, имитируя Хорхе Негрете <Популярнейший мексиканский певец и киноактер.>). Но первым пал я. Прерываемый оглушительными руладами рвоты, отбиваясь от зеленых чертиков, я (согласно мерзкому рассказу Хавьера) вскарабкался на стойку бара и стал кричать пьянчужкам, хулиганам и ночным бродягам, из которых состояла клиентура заведения под названием "Триумф":
     - Спустите портки, перед вами - поэт!
     Хавьер всегда упрекал меня, что, вместо того чтобы заботиться о нем и утешать его в грустную ночь, я заставил его тащить меня по Мирафлоресу до улицы Очаран в состоянии полнейшего отключения. Передавая мои останки испуганной бабушке, он сопроводил это следующим не очень подходящим комментарием:
     - Сеньора Карменсита, мне кажется, Варгитас испускает дух.
     Тогда Худышка Нанси дала согласие, а потом распрощалась с полудюжиной юношей Мирафлореса. У Хавьера также были возлюбленные, но они не убивали, а лишь укрепляли его великую любовь к моей кузине. Он по-прежнему продолжал звонить ей, посещать ее дом, приглашать ее и твердить о своей любви, несмотря на отказы, злые выходки, насмешки и обманы. Хавьер был одним из тех мужчин, которые умеют подчинить страсти свое тщеславие, и его совершенно не трогали шутки друзей из Мирафлореса, для которых его преследование моей кузины служило неисчерпаемым источником насмешек. (Некий парень клялся, что видел однажды, как Хавьер подошел к Худышке Нанси после утренней церковной службы и предложил ей: "Послушай-ка, Нансита, какое прекрасное утро! Не хочешь ли выпить чего-нибудь: кока-колы или шампанского?") Иногда Худышка Нанси ходила в кино или на вечеринку с Хавьером, обычно это случалось между двумя увлечениями. После чего он вновь обретал надежду и пребывал в состоянии эйфории. Вот и сейчас он находился в таком состоянии и болтал без умолку, пока мы пили кофе с молоком и ели сандвичи в маленьком кафе "Эль-Пальмеро" на улице Белен. Мы с тетушкой Хулией соприкасались коленями под столом, переплетали пальцы, глядели друг другу в глаза, а музыкальным фоном служили разглагольствования Хавьера о Худышке Нанси.
     - Мое приглашение потрясло ее, - рассказывал он. - Конечно, разве какой-нибудь кошкодер из Мирафлореса может пригласить девушку на бой быков?
     - Как это тебе удалось? - спросил я друга. - Ты что - выиграл в лотерею?
     - Нет, продал радиоприемник из пансиона, - ответил он без малейших угрызений совести. - Хозяева подумали, что это сделала повариха, и рассчитали ее как воровку.
     Он пояснил нам, что у него разработан беспроигрышный план. В середине корриды он поразит Худышку Нанси неотразимым подарком: испанской мантильей. Хавьер был великим почитателем Матери-Родины - Испании и всего, что было с ней связано: боя быков, музыки фламенко <Вид андалусской музыки (песня-танец) в цыганском стиле.>, Сариты Монтьель <Испанская актриса.>. Он мечтал отправиться в Испанию (так же как я - во Францию), и мысль о мантилье пришла ему в голову после того, как он напал на рекламу в какой-то газете. Мантилья обошлась ему в месячный оклад, получаемый в Ипотечном банке, где он служил, но он был уверен, что такое помещение капитала даст свои дивиденды. Он нам сообщил, что принесет мантилью на корриду в неприметном свертке и дождется напряженнейшего момента боя быков, чтобы развернуть кружевную накидку и набросить ее на хрупкие плечи моей кузины. Что мы думаем по этому поводу? Какова будет реакция Худышки? Я посоветовал добавить к мантилье еще и высокий гребень, как у дам в Севилье, а также кастаньеты и пропеть ей фанданго <Андалусская песенка, обычно сопровождающая одноименный танец.>, но тетушка Хулия с энтузиазмом поддержала Хавьера, сказав, что все задуманное им - великолепно и, если у Нанси есть сердце, она будет потрясена. Если бы такие знаки внимания оказывали ей - тетушке Хулии, - она была бы сражена.
     - Видишь, что я тебе всегда говорила? - обратилась она ко мне, будто споря. - Хавьер действительно романтик. Он влюбляет в себя так, как надо влюблять.
     Счастливый Хавьер предложил нам пойти куда-нибудь вчетвером в любой день на следующей неделе - в кино, выпить чаю, потанцевать.
     - А что скажет Худышка Нанси, когда увидит нас вместе? - спустил я его на землю.
     Хавьер вылил на нас ушат холодной воды:
     - Не будь наивным, она все знает, и ей это кажется прекрасным. Я сам рассказал ей о вас в тот же день. - Увидев наше удивление, Хавьер состроил хитрую физиономию. - У меня от твоей кузины нет секретов, ведь она, что бы ни говорила, все равно когда-нибудь выйдет за меня замуж.
     Меня удручило, что Хавьер рассказал Нанси о нашем романе. Мы с ней дружили, и я был уверен: она нас не выдаст, но у нее могло случайно вырваться неосторожное слово, и весть побежит тогда, как пожар, по нашему семейному лесу. Тетушка Хулия промолчала и потом, пытаясь скрыть свое беспокойство, поддразнивала Хавьера, желавшего совместить несовместимое: бой быков и нежные чувства. Мы попрощались у подъезда здания "Панамерикана" и договорились с тетушкой Хулией встретиться под предлогом посещения кино. Целуя ее, я сказал ей на ухо: "Спасибо эндокринологу - теперь я убедился, что влюблен в тебя". Она кивнула: "Я это вижу, Варгитас".
     Я смотрел, как она удалялась с Хавьером к автобусной остановке, и лишь после этого обратил внимание, что у дверей "Радио Сентраль" собралась толпа. Особенно много было молодых женщин, хотя попадались и мужчины. Очередь выстроилась в ряд по двое; по мере того как народ прибывал, она распадалась. Люди толкались, прокладывая дорогу локтями. Я подошел из любопытства, предполагая, что причиной всего должен быть Педро Камачо. И действительно, сюда стянулись коллекционеры автографов. Через оконце его каморки я увидел писаку, охраняемого Хесусито и Хенаро-отцом. Он царапал свою затейливую подпись в тетрадях, записных книжках, на отдельных листочках и газетах, провожая своих почитателей олимпийским жестом. Почитатели, воззрившись на него как завороженные, подходили с трепетом, бормоча неясные слова восхищения.
     - От него временами голова трещит, но, несомненно, он стал королем национального радио, - сказал Хенаро-сын, положив мне руку на плечо и указывая на толпу. - Как тебе кажется?
     Я спросил его, с каких это пор началась раздача автографов.
     - Вот уже неделю, по полчаса в день - с шести тридцати вечера. Ты совсем не наблюдателен, - сказал мне импресарио-прогрессист. - Разве ты не читаешь объявлений, публикуемых нами, не слушаешь радио, на котором работаешь? Сам я скептически относился к нему, но вот видишь - ошибся. Я думал, что поклонников хватит дня на два, а теперь убежден, что раздача может продлиться целый месяц.
     Хенаро-сын пригласил меня чего-нибудь глотнуть на площади Боливар. Я попросил кока-колу, но он настоял, чтобы мы вместе выпили виски.
     - Ты понимаешь, что означают эти очереди? - объяснил он мне. - Это - проявление народного признания: значит, радиопостановки Педро находят глубокий отклик в людях.
     Я подтвердил: мол, ничуть в этом не сомневаюсь. Импресарио заставил меня покраснеть, заявив, что, поскольку у меня имеются "литературные наклонности", мне надо бы следовать примеру боливийца и поучиться у него методам завоевания масс. "Нельзя тебе замыкаться в своей башне из слоновой кости", - посоветовал он. Хенаро-сын распорядился отпечатать пять тысяч фотографий Педро Камачо, и с понедельника охотники за автографами будут получать их в качестве подарка. Я спросил его, не смягчил ли писака свои нападки на аргентинцев.
     - Теперь это уже не имеет значения, отныне он может поливать грязью кого угодно, - сказал Хенаро-сын таинственно. - Ты разве не знаешь потрясающей новости? Сам Генерал не пропускает ни одной радиопостановки Педро Камачо.
     Чтобы убедить меня, импресарио привел ряд фактов. Будучи занят государственными делами, Генерал не имел возможности слушать пьесы Камачо в течение дня, заставляя записывать все на пленку, а каждый вечер прослушивал их, одну за другой, перед сном. Супруга президента лично рассказывала об этом многим дамам Лимы.
     - По-видимому, Генерал - человек чувствительный, несмотря на то, что о нем говорят, - заключил Хенаро-сын. - Таким образом, если наверху нас одобряют, не имеет никакого значения тот факт, что Педро получает удовольствие, расправляясь с аргентинцами. Разве не так?
     Беседа с Хенаро-сыном, примирение с тетушкой Хулией меня здорово подстегнули, и я вернулся в свою будку с горячим намерением взяться за рассказ о "летающих" мальчишках. Паскуаль в это время заканчивал радиосводку. У меня уже была продумана развязка рассказа: во время одной из таких игр беспризорник взлетает в воздух выше остальных, падает, ломает себе шею и умирает под рев самолетов. В последней фразе я хотел изобразить растерянные, испуганные лица друзей, окруживших мальчика. Рассказ должен был быть сдержанным и лаконичным, тщательно продуманным. Нечто в стиле Хемингуэя.
     Несколько дней спустя я отправился с визитом к кузине Нанси, чтобы выяснить, как она восприняла весть относительно тетушки Хулии. Я нашел девушку все еще под впечатлением операции "Мантилья".
     - Ты представляешь, какой дурой я выглядела из-за этого идиота? - восклицала она, бегая по дому в поисках собаки Ласки. - Ни с того ни с сего на переполненных трибунах он открывает пакет, вынимает какую-то шаль и набрасывает на меня! Все уставились на меня, даже бык чуть не сдох со смеху! Мало того, он заставил меня высидеть под этой накидкой всю корриду. Даже настаивал, чтобы я и по улице шла в ней. Никогда в жизни не испытывала подобного позора!
     Мы нашли Ласку под кроватью мажордома (пес был не только мохнат и некрасив, но еще и кусался), отвели собаку в ее конуру, и Худышка Нанси потащила меня в спальню, чтобы продемонстрировать вещественное доказательство ее позора. Мантилья была сделана в стиле модерн и наводила на мысль об экзотических садах, цыганских шатрах и роскошных борделях. Ткань переливалась, в ее складках играли все оттенки красного - от кроваво-багрового до розоватого, кайма мантильи заканчивалась длинной узловатой бахромой, а золотая мишура и блестки своим сиянием вызывали головокружение. Кузина изображала с ней пируэты тореро, заворачивалась в нее, хохоча во все горло. Я заявил Нанси, что не позволю издеваться над другом, и спросил, обратит ли она на него в конце концов внимание.
     - Я подумываю об этом, - отвечала она, как всегда. - Он нравится мне, но лишь как друг.
     Я сказал, что она - бессердечная кокетка, что Хавьер даже совершил кражу ради этого подарка.
     - А ты? - сказала она, складывая и пряча в шкаф мантилью. - Это правда, что у тебя связь с Хулитой? И тебе не стыдно? С сестрой тети Ольги?
     Я ответил, что все - правда, что мне не стыдно, и почувствовал, как у меня запылало лицо. Она тоже немного смешалась, но любопытство девицы из Мирафлореса пересилило, и она выпалила:
     - Если ты на ней женишься, то через двадцать лет ты будешь еще молодым, а она - бабушкой. - Нанси взяла меня за руку и повела по лестнице в гостиную. - Пойдем послушаем музыку, и там ты расскажешь мне о своем романе все - от "а" до "я".
     Она выбрала первоклассные пластинки - Нат Кинг Коул, Гарри Белафонте, Фрэнк Синатра, Ксавьер Кьюгэт - и тут же сообщила мне, что с того момента, как Хавьер рассказал ей о нашем романе, у нее волосы становятся дыбом всякий раз при мысли, что будет, если об этом узнает наше семейство. Разве я не знаю, как наши родственники во все суют свой нос? Разве мне не известно, что, когда она выходит на улицу с каким-нибудь новым поклонником, десять дядей, восемь тетушек и пять кузин немедленно звонят ее матери, чтобы доложить ей об этом. Я влюблен в тетушку Хулию! Бог мой, какой скандал, Марито! Она напомнила мне, что вся наша семья мечтала о моем будущем, что я - надежда всего рода. Это была правда: мои сумасбродные родственнички уповали, что я когда-нибудь стану миллионером или, на худой конец, - президентом республики. (Так я и не мог понять, почему обо мне сложилось столь лестное мнение. Во всяком случае не из-за моих успехов в школе - они никогда не были блестящими. Возможно, лишь потому, что я с детства писал стихи всем своим тетушкам или казался чересчур рассудительным для своих лет.) Я заставил Нанси поклясться, что она будет нема как могила. Кузина умирала от желания узнать подробности романа:
     - Хулита просто нравится тебе или ты и впрямь сгораешь от любви?
     Иногда я исповедовался ей в своих чувствах и в этот раз, учитывая, что ей было кое-что известно, поступил так же. Вся история началась как игра, но внезапно, а точнее, в день, когда я приревновал ее к эндокринологу, я понял, что влюбился. Чем дольше я рассказывал, тем яснее становилось мне самому, что наш роман превратился в головоломку. И не только из-за разницы в возрасте. Мне оставалось еще три года до окончания университета, и я подозревал, что никогда не стану адвокатом, единственно, что мне нравилось, - это писать. Но писатели ведь умирают с голоду. По крайней мере в данный момент я зарабатывал только на сигареты, покупку нескольких книг и на билеты в кино. Будет ли ждать тетушка Хулия, покуда я стану независимым человеком, если вообще когда-либо им стану? Кузина Нанси была настолько добра, что вместо возражений соглашалась со мной.
     - Конечно, подождет, если только к тому времени Хулита не разонравится тебе и ты сам ее не бросишь, - здраво рассуждала она. - Бедняжка зря потеряет время. Но скажи мне, она тоже влюблена в тебя или только забавляется?
     Я ответил, что тетушка Хулия не легкомысленный флюгер вроде нее самой (последнее Нанси очень понравилось). Такой вопрос кузина задавала мне не раз. Через несколько дней я задал его тетушке Хулии. Мы сидели с ней у моря, в небольшом парке с непроизносимым названием (нечто вроде Домодоссола). Здесь, обнявшись и беспрестанно целуясь, мы впервые заговорили и нашем будущем.
     - Я знаю его во всех подробностях. Я видела наше будущее в волшебном хрустальном шаре, - сказала мне тетушка Хулия без малейшей горечи. - В лучшем случае наша связь продлит