ошили к чертям все преграды.
     Обитатели домов по берегам реки Римак, случайно оказавшиеся в то воскресенье вблизи арены для боя быков, ровно в четыре часа тридцать минут пополудни могли наблюдать удивительнейшее зрелище: вдруг среди грозного гула ворота Ачо рассыпались, исторгнув раздавленные тела, по которым прошла в довершение всего обезумевшая толпа, устремившаяся к окровавленным проемам (недаром говорится, плохо тому, кто ходит один!). Среди первых жертв катастрофы в районе Нижних Мостов были проповедники секты "свидетелей Иеговы" в Перу: уроженец Мокегуа дон Себастьян Бергуа, его супруга Маргарита и их дочь Роза, несравненная исполнительница мелодий на флейте. Набожное семейство погубило то, что по идее должно было бы его спасти: предусмотрительность. Ибо, как только случился инцидент с внезапно появившимся рогатым каннибалом, дон Себастьян Бергуа, сдвинув брови и повелительно подняв палец, приказал своему клану: "Отступай!" Нет, это был не страх - подобное чувство проповеднику было неведомо. Дон Себастьян руководствовался здравым смыслом, мыслью о том, что ни он, ни его родственники не должны быть замешаны в скандале из опасения, как бы, воспользовавшись этим предлогом, враги не запятнали имя того, в кого свято верило семейство Бергуа. Поэтому они поспешно покинули трибуны (Бергуа занимали самые дешевые места на солнечной стороне) и стали спускаться по ступеням. В этот момент и взорвались гранаты со слезоточивым газом. Все трое в блаженном неведении стояли у выхода номер шесть, перед опущенной железной решеткой, когда услышали за спиной вопящую и рыдающую толпу. Бергуа не успели покаяться в своих несовершенных грехах, ибо их тотчас разнесли в клочья в буквальном смысле этого слова (что из них сделали - рагу? Суп из человеческого мяса?): потерявшие рассудок люди продавили всех троих сквозь металлическую решетку. Но за секунду перед тем, как уйти в другую, отвергаемую им жизнь, дону Себастьяну - упрямому фанатику и нигилисту - все же удалось прокричать: "Христос умер на дереве, а не на кресте!"
     Смерть маньяка, ранившего дона Себастьяна Бергуа и насильника доньи Маргариты и дочери-музыкантши, была (подойдет ли это выражение?) не так уж несправедлива. Когда разыгралась трагедия, юноша Маррокин Дельфин решил, что пробил его час: пользуясь всеобщим смятением, он надеялся убежать от надзирателя, приставленного к нему по распоряжению тюремного начальства в качестве сопровождающего для посещения исторической корриды, скрыться из Лимы, из Перу и под другим именем начать за границей новую жизнь, полную безумств и жестокости. Но эти мечты через пять минут обратились в прах: у выхода номер пять Маррокину Дельфину (его звали Лучо? Или Эсекиель?) и тюремному надзирателю Чумпитасу, державшему юношу за руку, выпала сомнительная честь быть в первых рядах болельщиков боя быков, раздавленных напиравшей толпой. (Долго еще потом вспоминали, как переплелись пальцы у трупов полицейского надзирателя и коммивояжера медицинских препаратов.)
     Кончина Сариты Уанки Салаверриа была несколько изящнее и менее пошлой. Ее гибель явилась результатом роковой ошибки и не правильной оценки действий и намерений Сариты представителями власти. В момент катаклизма, увидев рогатого убийцу, дым от разорвавшихся гранат, услышав вопли пострадавших, девица из Тинго-Мария решила (как всегда, когда страстный порыв оказывается сильнее страха смерти), что должна быть рядом с любимым. В отличие от остальных, она спустилась к ограждению арены, и людской поток не раздавил ее. Но она не укрылась от орлиного взора капитана Литумы. Среди облаков дыма и газа он различил неясную торопливую фигурку, которая, перепрыгнув через поручни, бежала к тореро (тот, несмотря ни на что, стоя на коленях, продолжал поединок с быком). Уверенный, что его прямой долг - до последнего дыхания защищать тореро от нападения людей, капитан вынул пистолет и тремя быстрыми выстрелами оборвал жизнь и бег влюбленной: Сарита упала мертвой у самых ног Гумерсиндо Бельмонта.
     Уроженец Ла-Перлы был единственным среди жертв той поистине эллинской трагедии, кто скончался естественной смертью. Если только можно считать естественным факт, столь необычный в наши прозаические времена, когда мужчина, увидев у ног своих мертвую возлюбленную, погибает от разрыва сердца. Он упал рядом с Саритой - и с последним вздохом, прижавшись друг к другу, они вместе погрузились в ночь несчастных возлюбленных, как подлинные Ромео и Джульетта.
     К тому времени страж порядка - с безупречным послужным списком - пришел к малоутешительному выводу, что, несмотря на его опыт и инициативность, был не только нарушен общественный порядок, но и арена для боя быков и вся округа превратились в кладбище. Как морской волк, сопровождающий свой корабль на дно океана, капитан использовал последнюю пулю: он пустил ее себе в лоб и таким манером покончил (по-мужски, но не очень удачно) со своей биографией. Моральный дух полицейских, едва они увидели гибель своего командира, пал. Забыв о дисциплине, о нравственном долге, о любви к порядку, они думали только о том, как бы сбросить форму, натянуть на себя штатские костюмы, сорванные с мертвецов, и исчезнуть. Кое-кому это удалось. Но не Хаиме Конче: оставшиеся в живых сначала кастрировали его, а потом повесили на собственном ремне в загончике, откуда выбегают на арену быки. Там и остался наивный любитель комиксов об Утенке Дональде, исполнительный центурион, качаться под небом Лимы, которое (видимо, в тон обстановке) стало затягиваться облаками. Зарядил нудный зимний дождь...
     Неужто эта история так и завершится Дантовым побоищем? А может, словно птица Феникс (или Курица), она возродится из пепла, обогащенная новыми происшествиями и продолжающими действовать персонажами? Что будет после трагедии на арене боя быков?

XVII

     В девять утра в Университетском парке мы сели в автобус и выехали из Лимы. Хулия вышла из дома моего дядюшки, сказав, что ей необходимо сделать последние покупки перед путешествием, а я - из дома своих стариков, якобы направляясь на радио. Она сунула в сумку ночную рубашку и смену белья, а у меня в карманах лежали зубная щетка, расческа и бритва, хотя, честно говоря, последняя не так уж и была мне нужна.
     Паскуаль и Хавьер ждали нас в Университетском парке уже с билетами. К счастью, других пассажиров не было. Мои друзья, проявив деликатность, заняли передние места рядом с водителем, а мы с тетушкой Хулией устроились на заднем сиденье. Было типичное зимнее утро: небо затянуло серой пеленой, не переставая моросил дождь, сопровождавший нас добрую часть пути по пустыне. Почти всю дорогу мы с тетушкой Хулией страстно целовались, молча, держась за руки, прислушиваясь сквозь шум мотора к разговору между Паскуалем и Хавьером и отдельными репликами шофера. В одиннадцать тридцать прибыли в Чинчу - здесь ярко светило солнце и было тепло и приятно. Ясное небо, прозрачный воздух, на оживленных улицах толпы прохожих - все казалось нам доброй приметой. Тетушка Хулия, довольная, улыбалась.
     Паскуаль и Хавьер отправились в муниципалитет проверить, все ли готово, а мы с тетушкой Хулией - в "Южноамериканский отель", чтобы снять номер. Это было старое одноэтажное строение из дерева и кирпича-сырца с дюжиной комнатушек по обе стороны длинного, выложенного плиткой коридора, с крытым внутренним двориком, где размещалась столовая. Человек за стойкой попросил у нас документы, моего журналистского удостоверения ему было достаточно, но, когда я написал рядом со своей фамилией "с супругой", он бросил на тетушку Хулию насмешливый взгляд, хотя этим и ограничился. В комнате, предоставленной нам, плитка на полу была выбита, и сквозь осколки виднелась земля; здесь стояла продавленная двуспальная кровать с одеялом в зеленую клетку и соломенный стульчик, в стену были вбиты здоровенные гвозди - для одежды. Едва переступив порог, мы пылко обнялись, целуя и лаская друг друга, пока тетушка Хулия не оттолкнула меня, смеясь:
     - Подожди, Варгитас, сперва поженимся.
     Она была возбуждена, глаза сияли радостью, и я почувствовал, что очень люблю ее и счастлив стать ее мужем. Когда она ушла мыть руки и причесываться в общем туалете где-то в коридоре, я поклялся себе: нет, наш брак не будет еще одним несчастьем, как все до сих пор известные мне браки, мы всегда будем любить друг друга, и женитьба не помешает мне со временем стать писателем. Наконец тетушка Хулия вернулась, и под руку мы пошли в муниципалитет.
     Паскуаля и Хавьера мы нашли у входа в столовую - они пили лимонад. Алькальд ушел на открытие чего-то, но должен скоро вернуться. Я спросил друзей, уверены ли они, что родственник Паскуаля зарегистрирует нас в полдень, но они лишь посмеялись надо мной. Хавьер стал подшучивать по поводу нетерпения жениха и очень кстати привел поговорку: хуже нет - ждать да догонять. Чтобы как-то убить время, мы вчетвером отправились погулять под высокими дубами и эвкалиптами на Главной площади. Здесь резвились мальчишки, а старики, пока им начищали ботинки, читали газеты, полученные из Лимы. Через полчаса мы опять пришли в муниципалитет. Секретарь - тщедушный человек в огромных очках - сообщил нам пренеприятное известие: алькальд, вернувшись после торжественного открытия, отправился обедать в ресторан "Солнце Чинчи".
     - Разве вы не предупредили его, что мы ждем - у нас свадьба, - обрушился на секретаря Хавьер.
     - Алькальда сопровождала свита, и не было подходящего момента, чтобы его предупредить, - ответил секретарь, желая показать себя тонким знатоком этикета.
     - Пошли в ресторан и приведем алькальда сюда, - успокоил меня Паскуаль. - Не волнуйтесь, дон Марио.
     Расспросив прохожих, мы нашли "Солнце Чинчи" рядом с площадью. Это был типичный креольский ресторан с кухней в глубине зала и со столиками без скатертей; плита пылала и чадила, а вокруг нее несколько женщин орудовали медными кастрюлями, половниками и банками со специями. Вовсю гремела радиола - исполнялся вальс, народу было много. Еще в дверях тетушка Хулия сказала, что лучше бы подождать, пока алькальд закончит свой обед, но в эту минуту он узнал Паскуаля и сам позвал его. Мы увидели, как редактор Информационной службы "Радио Панамерикана" обнимается с молодым светловолосым человеком, поднявшимся из-за стола, где его окружало полдюжины клевретов и не меньшее количество бутылок с пивом. Паскуаль знаками пригласил нас подойти ближе.
     - Ах да! Жених и невеста! Я совершенно забыл! - произнес алькальд, пожимая нам руки и окидывая взглядом тетушку Хулию с ног до головы. Затем он повернулся к своим спутникам, подобострастно следившим за ним, и громко, чтобы перекричать вальс, объяснил:
     - Эти двое только что удрали из Лимы, и я сейчас их обженю.
     Послышался смех, аплодисменты, к нам протянулись чьи-то руки, алькальд потребовал, чтобы сели с ним за стол, и распорядился принести еще пива - поднять бокалы за наше счастье.
     - Не вздумайте садиться рядом, для этого у вас вся жизнь впереди, - бойко сказал он и, взяв тетушку Хулию за руку, усадил подле себя. - Невеста - сюда, рядом со мной, к счастью, жены моей здесь нет.
     Спутники алькальда громко приветствовали его слова. Все они были старше его, коммерсанты или мелкие землевладельцы, все были нарядно одеты и, казалось, столь же пьяны, как он. Некоторые знали Паскуаля и спрашивали, как он устроился в Лиме и скоро ли вернется к земле. Я сидел на уголке стола рядом с Хавьером, пытался улыбаться, отпивая глотками теплое пиво, и считал минуты. Очень скоро алькальд и его приятели утратили к нам всякий интерес. Бутылки сменяли одна другую, вначале безо всякого сопровождения, потом в компании с маринованной, сырой и отварной рыбой, сдобными пончиками из юкки, а затем опять без закуски. Никто уже не вспоминал о нашем бракосочетании, даже Паскуаль, который с покрасневшими глазами сладким голосом распевал с алькальдом модные песенки. Алькальд же в течение всего обеда отпускал комплименты тетушке Хулии, а затем пытался обнять ее за плечи, склоняя к ней свою опухшую физиономию. Улыбаясь через силу, тетушка Хулия удерживала его на расстоянии и время от времени бросала на нас отчаянные взгляды.
     - Спокойно, братец, - говорил мне Хавьер. - Думай только о женитьбе, и ни о чем другом.
     - Думаю, женитьба полетела к черту, - сказал я другу, услышав, как алькальд в довершение всего потребовал принести гитары, закрыть для посетителей "Солнце Чинчи" и предложил нам пуститься в пляс. - Кажется, я попаду за решетку, потому что набью морду этому прохвосту.
     Я был в ярости. И впрямь я был готов разбить ему физиономию, если он и дальше будет так нагло себя вести; и тут же я встал и заявил тетушке Хулии, что мы уходим. Она с облегчением поднялась, алькальд не стал ее удерживать. Он продолжал распевать народные песни и, увидев, что мы уходим из ресторана, на прощание улыбнулся нам, как мне показалось, насмешливо. Шедший за нами Хавьер утверждал - улыбка, мол, была просто пьяной. Мы шли к "Южноамериканскому отелю", а я метал громы и молнии в адрес Паскуаля, на которого неизвестно почему возлагал всю вину за этот дурацкий обед.
     - Не капризничай, как малый ребенок, держи себя в руках, - увещевал меня Хавьер. - Этот тип нажрался и ничего не помнит. И не огорчайся, сегодня же он вас обженит. Ждите в гостинице, пока он сам не позовет.
     Оставшись наедине в комнатке, мы с тетушкой Хулией бросились друг другу в объятия и в каком-то отчаянии принялись целоваться. Мы не произнесли ни слова, но наши руки и губы красноречиво выражали переполнявшие нас чувства. Раньше мы целовались, стоя у двери, но потом начали медленно передвигаться к постели, затем сели на нее, легли, не разжимая объятий. Полуослепший от счастья и желания, я жадными и неловкими руками ласкал тело тетушки Хулии сначала поверх платья, потом, расстегнув на ней блузку кирпичного цвета - блузка была уже смята, - стал целовать ее грудь, но вдруг кто-то постучал в дверь.
     - Все готово, сластолюбцы, - услышали мы голос Хавьера. - Через пять минут надо быть в муниципалитете. Тип ждет нас.
     Счастливые и растрепанные, мы вскочили с постели; тетушка Хулия, красная от смущения, оправляла платье, а я, как когда-то в детстве, закрыв глаза, пытался сосредоточиться мыслью на вещах абстрактных и почтенных: цифрах, треугольниках, окружностях, на бабушке, маме - все для того, чтобы подавить желание. В туалете сначала она, потом я привели себя в порядок, слегка причесались и пошли в муниципалитет так быстро, что даже запыхались. Секретарь немедленно провел нас в кабинет алькальда - просторную комнату, где над письменным столом, заваленным папками и флажками, висел государственный герб, а вдоль стен, наподобие школьных парт, вытянулось полдюжины скамеек. Умытый, с еще влажными волосами, но вполне овладевший собой, белобрысый "отец города" из-за своего стола отвесил нам церемонный поклон. Теперь это был другой человек, исполненный сознания своей значимости и торжественности момента. По обе стороны стола стояли Хавьер и Паскуаль и лукаво улыбались.
     - Ну что же, приступим, - сказал алькальд (голос выдавал его: он звучал глухо и неуверенно, казалось, слова застревали где-то в горле). - Где бумаги?
     - Они у вас, господин алькальд, - очень вежливо ответил Хавьер. - Мы с Паскуалем доставили их вам в пятницу, чтобы избежать всяких хлопот, разве вы не помните?
     - Ну и память у тебя, братец, все уже забыл, - хрипло засмеялся Паскуаль. - Ты еще сам просил, чтобы мы тебе их оставили.
     - Значит, они у секретаря, - смущенно пробормотал алькальд и, недовольно глядя на Паскуаля, прокричал:
     - Секретарь!
     Тщедушный, в огромных очках человечек несколько минут искал свидетельство о рождении и акт о разводе тетушки Хулии. Мы молча ждали, алькальд курил, зевал и нетерпеливо поглядывал на часы. Наконец секретарь принес документы и с брезгливой миной стал в них копаться. Складывая их на стол, он произнес чисто чиновничьим тоном:
     - Вот они, господин алькальд. Как я вам и говорил, в связи с возрастом юноши возникает препятствие.
     - А вас кто спрашивал? - сказал Паскуаль, делая шаг к секретарю, будто намереваясь его придушить.
     - Я выполняю свой долг, - ответил человечек. И, повернувшись к алькальду, опять заладил свое, указывая на меня:
     - Ему только восемнадцать лет, и он не предъявил юридически оформленного разрешения на брак.
     - И зачем только такой болван ходит у тебя в помощниках, братец? - взорвался Паскуаль. - Чего ты ждешь? Вышвырни его вон и возьми кого-нибудь, кто хоть что-то смыслит!
     - Замолчи, тебе хмель ударил в голову, и ты становишься агрессивным, - сказал алькальд. Он почесал затылок - явно тянул время. Потом, скрестив руки, мрачно уставился на меня и тетушку Хулию. - Я был готов обойтись без сообщений в газетах, чтобы помочь вам. Но, оказывается, дело обстоит более серьезно. Очень сожалею.
     - В чем дело? - спросил я растерянно. - Разве вы еще с пятницы не были в курсе относительно моего возраста?
     - Что за фарс? - вмешался Хавьер. - Мы же с вами договорились, что вы их пожените без всяких проволочек.
     - Вы хотите, чтобы я нарушил закон? - в свою очередь возмутился алькальд. И добавил обиженно:
     - И не повышайте на меня голос. Приличные люди могут договориться и без крика.
     - Ну, братец, ты спятил! - кричал Паскуаль вне себя, молотя кулаком по столу. - Ты же был согласен, ты же знал его возраст, ты же сказал, что это не имеет значения. Не прикидывайся передо мной забывчивым и не строй из себя законника. Пожени их сейчас же и кончай свое дурацкое представление!
     - Не хами в присутствии дамы и больше не накачивайся спиртным, а то ты теряешь голову, - спокойно произнес алькальд. Повернувшись к секретарю, он жестом отпустил его. Когда мы остались одни, он понизил голос и улыбнулся заговорщицки:
     - Вы разве не понимаете, этот тип подослан моими врагами? Теперь, когда ему все известно, я уже не могу зарегистрировать вас. Он в такую историю меня втянет, что не дай Бог!
     Убедить алькальда не помогли никакие доводы. Я клялся, что мои родители проживают в Соединенных Штатах и потому я не могу представить юридическое разрешение, что никто из нашего семейства не будет поднимать скандала из-за этого брака, а как только поженимся, мы с тетушкой Хулией уедем за границу, и навсегда.
     - Мы же договорились, вы не можете так по-свински поступать с нами, - твердил Хавьер.
     - Не будь сукиным сыном, братец, - хватал алькальда за рукав Паскуаль. - Ты что, не понимаешь - мы ведь из Лимы приехали!
     - Успокойся, не устраивайте здесь базара! Мне пришла в голову одна идея! Все будет в порядке! - наконец сказал алькальд и, встав, подмигнул мне. - Тамбо-де-Мора! Рыбак Мартин! Отправляйтесь немедленно! Скажите ему, что приехали от меня. Рыбак Мартин - симпатичнейший мулат. Он с удовольствием вас обженит. Так будет лучше - маленькая деревушка, никакого шума. Мартин, алькальд Мартин! Дадите ему на чай, и все будет в порядке! Он почти неграмотен и даже не посмотрит на эти документы.
     Я пытался убедить его поехать вместе с нами, заискивал, льстил ему, умолял - ничего не помогало: у алькальда якобы были намечены какие-то встречи, работа, и, кроме того, его ждала семья. Он проводил нас до двери, заверив, что в Тамбо-де-Мора вопрос будет решен в два счета.
     У ворот муниципалитета мы наняли старое, с залатанным кузовом такси до Тамбо-де-Мора. В пути Хавьер и Паскуаль судачили об алькальде: Хавьер говорил, что в жизни не видел большего циника, Паскуаль пытался свалить всю вину на секретаря. Неожиданно в разговор вмешался шофер и внес свою лепту, всячески поливая "отца города" и уверяя, - мол, тот всецело занят коммерцией и своими любовницами. Мы с тетушкой Хулией по-прежнему держались за руки, глядя друг другу в глаза, и я временами шептал ей на ушко, что люблю ее.
     Мы прибыли в Тамбо-де-Мора в сумерки и увидели, как огненный шар тонет в море под безоблачным небом, на котором уже появились мириады звезд. Мы обежали две дюжины хижин из тростника и глины, составлявшие поселок, лавируя между трухлявыми лодками и