Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
ердце. Кэтел скорчился на кровати под собственной тенью, слабо шевелится,
совсем окоченел на отсыревшем матрасе. Теперь и лицо его выступило четко,
все стянутое к длинному носу от усталости и тревоги. В надутых губах был
трогательный измученный вызов. Темные волосы снова и снова падали вперед,
точно стараясь притянуть голову книзу.
Интересно, думал Пат, знает он, о чем я думаю? Он потрогал револьвер. И
тут из сна, который почти одолел его, из Святого Сердца, пришла мысль, что
Кэтела нужно убить. Так будет еще проще. Так он будет в полной безопасности.
Если Кэтел умрет, никто уже не сможет ему повредить, и ничто не помешает
Пату завтра тоже пойти на смерть. Разве это не лучший выход? Он не может
допустить, чтобы Кэтелу сделал больно кто-нибудь другой, он слишком его
любит. Только Пат может сделать ему больно, да он и не сделает ему больно,
просто уложит спать... Он слишком любит Кэтела. Пат всхлипнул и с усилием
вздернул себя на колени. Какие-то безумные мысли лезли ему сейчас в голову,
или уже успело что-то присниться. Он простонал:
- Кэтел, мне нужно поспать. Мне нужно отдохнуть. Пожалей меня;
- Обещай, что возьмешь меня с собой.
- Не могу, не могу.
- Обещай, тогда мы оба можем поспать.
- Сейчас я лягу на пол и тут же усну, - сказал Пат. Он сам не знал,
произнес ли эти слова вслух. Кэтел живо вытащит ключ у него из кармана.
Комната снова поплыла, точно наполнилась парами.
- Обещай.
- Обещаю, - сказал Пат. - Ладно, обещаю.
Он солгал. Но что ему оставалось? Он застонал, прислонясь к двери,
пытаясь встать на ноги. Он должен поспать. А проблему разрешит завтра.
- Правда, обещаешь, да?
- Да, да. Где же ключ? Вот он. Пойдем отсюда. Ступай в свою комнату.
Нам обоим нужно поспать. Идем.
Вот и лестница, и лампа все горит на площадке. Внизу непроглядная тьма.
Пат вцепился в перила.
- Лампу захватишь, Кэтел?
Он толкнул дверь в комнату Кэтела, и лампа осветила ее. Потом лампа
стукнула о стол. Кэтел, не поднимая головы, стянул ботинки и брюки и залез в
постель. Он начал что-то говорить, но слова перешли в невнятное бормотание,
и через минуту он уже крепко спал.
Пат оглядел знакомую комнатку: книжный шкаф, в котором вповалку стояли
и лежали книжки Кэтела, приколотые к стене картинки с птицами, модель яхты.
Словно его собственное детство жило здесь. С Кэтелом он и в самом деле
прожил второе детство, вторую невинность. Впервые то, что должно было
случиться завтра, представилось ему кошмаром, чем-то ужасным. Сколько раз он
видел, как брат вот так же засыпал на каникулах, когда они к вечеру тоже
валились с ног от усталости; и они засыпали, а рано утром бежали купаться в
холодном море. Неужели это не повторится? Завтра он будет убивать людей.
Неужели этот кошмар не рассеется к утру, не оставит его свободным и
невинным? Он склонился над братом, откинул с его лица темные волосы и тронул
место на виске, куда можно бы приставить дуло револьвера. Кто сказал, что
Кэтел должен умереть? Что он сам должен умереть? Они так молоды. Внезапно он
вспомнил и понял слова матери: "Умереть за Ирландию - это бессмыслица".
Глава 23
В пасхальный понедельник, в десятом часу утра, младший лейтенант Эндрю
Чейс-Уайт энергично шагал вверх по Блессингтон-стрит. Он решил, что должен.
как-то объясниться со своим кузеном Патом.
Поехать в Ратблейн Эндрю решил не потому, что его интерес к Милли
возрос: интерес этот неуклонно падал и достиг нуля, когда он оказался с ней
в постели. Самой лучшей, самой чистой, как ему потом казалось, минутой с
Милли был их первый поцелуй. Как фейерверк, взлетевший к небу и медленно
опадающий, событие это озарило постепенно бледнеющим светом весь его
дальнейший образ действий. Он пережил романтическое опьянение, но на
поступки его толкнуло отчаяние. Ощущение утраты Франсис, мало-помалу
проникая в самые отдаленные уголки его сознания, разъедало все его существо,
подобно болезни. Он просто не понимал, как сможет жить дальше, день за днем,
минута за минутой. Матери он еще не сообщил о катастрофе, все откладывал и в
ответ на ее расспросы грубо отмалчивался. Он решил было сейчас же вернуться
в Англию, но вспомнил, что в конце недели должен явиться по службе в
Лонгфорд. Это обстоятельство, которое могло бы его утешить, как ниспосланная
судьбой необходимость, тоже терзало его, и он думал: меня опять пошлют туда,
меня убьют, и получится, что ничто не имело значения. Что я ничего не
совершил, ничего даже не понял. Франсис составляла весь смысл моей жизни, и
теперь моя жизнь бессмысленна и пуста.
Была пустота, осколки прошлого и внезапная потеря всякого представления
о самом себе. Неделю назад он был полон, до краев налит чувством довольства
собой, со всех сторон на него глядело его отражение - красивый английский
офицер, всеобщий любимец, интересный молодой человек, обладатель невесты.
Теперь ему казалось, что он и внешне совершенно изменился. Он даже
чувствовал, как у него сморщивается и обвисает кожа на лице, точно голова
уменьшается в размерах. Внутри он был пуст, истерзан, и временами ему
казалось, что все тело его вот-вот провалится в никуда.
К Милли он поехал, просто чтобы не сидеть на месте, чем-то заполнить
эту пустоту. Может быть, Милли снова сделает из него человека. Его новое
существо должно обрасти историей. Нужно, чтобы было о чем вспоминать, кроме
Франсис. Какого именно человека сделает из него Милли, не уподобится ли она
Цирцее, превратив его в свинью, - об этом он не задумывался. Он достиг той
ступени страдания, когда уже не разбираешь, что хорошо, что дурно. Любое
переживание, любое превращение - вот что ему было нужно. Слабенькое, еще не
погасшее мерцание того поцелуя отбрасывало розовый отблеск на образ Милли,
как на статую богини, увиденную при свете костра. В ней воплотилось все
живое, колдовское, обнаженное. И Эндрю не хотелось умереть, не познав
близости с красивой женщиной.
Впрочем, он все равно бы струсил, если бы Милли, как только он приехал,
не напоила его виски. Он почти не помнил, как попал в ее спальню. Но
остальное он помнил. Милли при свете лампы, раздетая, с распущенными
волосами, ноги слегка раздвинуты, руки сложены на блестящем округлом животе,
Милли, откинувшаяся на подушки, вся на виду, как товар в витрине, - эта
Милли показалась ему совершенно чужой и наполнила его страхом. Он не знал,
куда смотреть. Лицо ее, одновременно озадаченное, благодушное и уязвимое,
было неузнаваемо и бесстыдно. Он разделся, страдальчески прячась за ширмой,
и, снимая брюки, почувствовал, что стал тонким и хлипким - креветка,
крошечное белое существо, которое в любую минуту может провалиться сквозь
щель в полу.
И разумеется, ничего не вышло. Он чуть не плакал. Он весь дрожал, как
от холода, да ему и правда было очень холодно. Ноги, словно сыпью, обметало
гусиной кожей. Он не знал, как притронуться к Милли. Руки не слушались его,
как упрямые животные, они сжимались, а не то прятались под мышками или за
спиной. Он весь обмяк и лежал в постели, как паралитик, и энергичные попытки
Милли возбудить его интерес вызывали в нем отвращение к самому себе,
граничившее с тошнотой. А вместе с тем ему было страшно жаль Милли и стыдно
за нее, хотелось чем-нибудь прикрыть ее слишком оживленное лицо,
придвинувшееся к нему так близко. На тело ее он не смел и взглянуть и, чтобы
скрыть свою гадливость, стал как каменный. Он жаждал уйти от нее, жаждал
пристойности, какую дает одежда, но не мог сдвинуться с места, все глубже
погружаясь в бесчувственность, похожую на сон.
Появление Пата пробудило в нем боль совсем иного порядка. Точно
человека, лежащего без сознания в уличной грязи, пырнули в ребра штыком.
Торопливо и неловко он стал одеваться, прислушиваясь к голосам Пата и Милли
из соседней комнаты. Он не сомневался, что Пат узнал его, и, представив
себе, какую картину Пат увидел с порога, подумал, что лучше уж сразу
застрелиться - и дело с концом. Когда Милли позвала его, он еле заставил
себя дойти до двери и без сил прислонился к косяку, стараясь сдержать
мучительное подергивание век и подбородка. В ту минуту он не думал о том,
зачем Пат сюда явился. Он только помнил, в каком виде был обнаружен, и
притом человеком, игравшим, как ему сейчас стало ясно, самую важную роль в
его жизни.
В воскресенье Эндрю с раннего утра уехал на велосипеде за город. Он
хотел избежать встречи с матерью, которая уже не раз справлялась, пойдут ли
они с Франсис вместе с ней к пасхальной обедне в церковь Моряков. Он решил
доехать до Хоута, который привлекал его только тем, что лежал в
противоположной стороне от Ратблейна. Он успел даже добраться до Клонтарфа,
а там укрылся от дождя в пивной, где и просидел несколько часов. Он и тут не
спросил себя, почему Пат явился к Милли так поздно и прошел прямо к ней в
спальню. Из их разговора он не уловил ни слова, так был взволнован. Он
вообще об этом не думал, это не имело значения. Даже Милли уже не занимала
его мыслей. Он помнил одно - свой позор и что свидетелем этого позора
оказался Пат. И при этом воспоминании любдвь к двоюродному брату снова, как
в детстве, обжигающей волной заливала его сердце. Сидя за грязным столиком в
клонтарфской пивной, он закрыл лицо руками.
Мелькнула мысль, сначала показавшаяся безнадежной, что нужно повидаться
с Патом и потребовать у него какой-то помощи, какого-то исцеляющего
прикосновения. Только Пат мог исцелить рану, которую Эндрю теперь ощущал как
смертельную. Если б только удалось вытравить из памяти Пата картину, которую
он увидел, ну не вытравить, так хотя бы как-то изменить или заслонить. Но
как это сделать? Нет в природе тех объяснений, от которых то, что увидел
Пат, стало бы менее гнусным и подлым. И все же, если бы поговорить с ним,
может быть, рассказать ему про Франсис или изругать себя в его присутствии,
это, кажется, немного облегчило бы боль. Но это невыполнимо: Пат будет
держаться холодно, высокомерно, а то и вовсе не захочет разговаривать. Он
просто откажется участвовать в этой сцене. Это глупо и невозможно; однако
столь же невозможно явиться в Лонгфорд, уехать на фронт, не рассеяв этого
ужаса, не попытавшись найти хоть крошечное облегчение. В воскресенье к
вечеру Эндрю был уже почти уверен, что предпримет такую попытку. В
понедельник утром он твердо знал, что не в силах прожить этот день, не
повидавшись с Патом.
Когда Эндрю подходил к знакомому дому, брызгал мелкий дождь и вспышки
солнечного света зажигали искры на тротуарах. Парадная дверь была, как
всегда, не заперта. Эндрю не стуча тихонько отворил ее. Он не хотел
встречаться с Кэтелом и тетей Кэтлин и надеялся проскользнуть прямо наверх,
к Пату. Изнемогая от предчувствий, он замер на мгновение в прихожей,
прислушался. Из кухни доносились голоса.
Эндрю тихо подошел к двери в кухню, решив, что, если Пат здесь, он
поднимется в его комнату и подождет. Он хотел видеть его только с глазу на
глаз. Он снова прислушался.
- И не будешь больше себя грызть, что разрешил мне идти? Со мной же
ничего не случится.
- Да, да.
- И винтовку мне дадут? Я ведь умею стрелять из винтовки.
- Не знаю.
- Мы в двенадцать часов прямо сразу начнем в них стрелять?
- Я буду делать то, что мне прикажут, и ты тоже.
- А почему мы не можем сразу пойти в Дублинский Замок и вышвырнуть их
оттуда?
- Людей мало.
- Что мне интересно, так это как все удивятся. А они-то говорят, что мы
никогда не возьмемся за оружие.
- Помолчи ты ради Бога, Кэтел.
- А когда начнется стрельба, это будет революция. Джеймс Конноли так и
говорил. Вся Ирландия просто с ума сойдет.
- Ты сделал, что я тебе велел? Парадное запер?
- Да. То есть сейчас посмотрю. Ух, и всыплем мы англичанам! Они... -
Кэтел открыл дверь и столкнулся нос к носу с Эндрю.
Эндрю прослушал все сказанное с любопытством. Его поразил возбужденный
тон Кэтела, но смысл того, что говорилось, до него не дошел. Теперь он через
плечо Кэтела увидел Пата Дюмэя в полной волонтерской форме и при оружии. В
ту же секунду он осознал себя как английского офицера в форме и при оружии.
Но и тут он еще не понял.
Кэтел, вскрикнув, отскочил назад, потом повернулся к Пату.
- Он подслушивал!
Пат сказал, вернее, протянул:
- Входи, Эндрю, входи.
Эндрю машинально повиновался. Личные чувства и надежды, с которыми он
сюда шел, еще туманили ему голову, и этот новый поворот событий сбил его с
толку. Пат спросил:
- Ты слышал, о чем мы сейчас говорили?
- Да, но...
- Тогда считай, что я взял тебя в плен. Будь добр, подними руки.
Что это? Оказывается, Пат навел на него револьвер. Он попытался
сообразить, как ему следует на это ответить, но мог только тупо удивляться.
Руки он не поднял, а чуть развел ими беспомощно и вопросительно.
- Кэтел, разоружи его.
Кэтел проворно вытащил револьвер Эндрю из кобуры и пододвинул через
кухонный стол Пату. Увидев свой револьвер на столе, Эндрю начал понимать
разговор, который слышал из-за двери.
- Можно, я возьму револьвер себе? - спросил Кэтел, блестя глазами.
- Замолчи. Ступай и запри дверь, давно надо было это сделать. А ты
пройди, пожалуйста, сюда и сядь вот на этот стул.
Эндрю прошел и сел. Вернулся Кэтел и стал, прикрыв спиною дверь. Эндрю
понимал, что должен както проявить себя, попытаться уйти, пока оба его
кузена так же удивлены его появлением, как он был удивлен их приемом. В
глазах Пата он читал сомнение, даже замешательство. Нужно действовать, пока
Пат не составил себе плана, не принял решения. Он огляделся, приметил дверь
в чулан, дверь во двор. Он стал подниматься.
- Я сказал: сядь.
Эндрю сел. С детства укоренившаяся в нем привычка слушаться Пата и тут
пересилила. И тогда он понял, что нечего и стараться, что возможность
упущена. Он в самом деле пленник. Он смотрел на Пата и все яснее осознавал
ужас своего положения.
- Надо же тебе было явиться так не вовремя.
- Я хотел повидаться с тобой, - сказал Эндрю. - Я хотел сказать... - Но
слова эти уже ничего не значили. Сейчас он был только фактором в некой
ситуации - английский офицер, попавший в такой переплет, что хуже не
придумаешь. Он заметил винтовку, прислоненную к газовой плите, пару
наручников, висящих на спинке стула. Он поглядел на свой револьвер, лежащий
на клетчатой клеенке на кухонном столе, за которым он так часто сидел в
детстве, уплетая хлеб с медом. Увидел всю небольшую кухню, откуда ему не
было выхода, и вооруженного человека перед собой. И понял, что здесь-то и
должен принять боевое крещение.
Он сказал:
- О Господи, как же нам теперь быть? - Но и это было совсем не то, что
нужно.
- Дай подумать, - сказал Пат. - Очень, очень жаль, что ты слышал этот
разговор. Я заслуживаю полевого суда за то, что оставил дверь открытой.
Тебе, надеюсь, понятно, что я не могу просто выпустить тебя отсюда? Эндрю
молчал. Смотрел вниз на свои начищенные сапоги, бриджи защитного цвета,
пустую кобуру.
- Застрелить тебя при попытке к бегству я бы мог, но не хочу, - звучал
ровный голос Пата. - Если я тебя свяжу и заткну тебе рот, это будет для тебя
не очень-то приятно. Может, обойдемся без потасовки и членовредительства, а
ты дашь мне слово офицера и джентльмена, что до полудня спокойно останешься
здесь и ни с кем не будешь сноситься.
Эндрю поднял голову.
- Я отлично знаю, что мне предписывает долг офицера и джентльмена.
Пат неожиданно улыбнулся ему.
- Ну правильно, иначе ты и не мог ответить. Кэтел, принеси из моей
комнаты ту веревку да захвати, сколько найдешь, носовых платков и шарфов.
Кэтел застыл как зачарованный.
- Ты правда хотел его застрелить, Пат?
- Ступай! А к этому и прикасаться не смей. - Он со звоном швырнул
револьвер Эндрю на газовую плиту.
Когда Эндрю сказал, что знает, в чем его долг, он наконец все понял и в
том, что должно было произойти, увидел не повод для конфликта между ним и
его кузеном, а катастрофу огромных масштабов. Когда он отсюда выйдет, его
пошлют стрелять, но не в немцев, а в Пата и его товарищей. Он застонал:
зачем этому нужно было случиться?
Пат понял его.
- Это необходимо.
- Это безумие. Куда вам тягаться с английской армией? Вы нас вынуждаете
с вами сражаться, а мы не хотим, мы такие же люди, мы братья, мы не можем
сражаться... - Эндрю чувствовал, как все это оскорбительно и преступно. Ему
хотелось объяснить, что он не хочет сражаться с ирландцами, они ему ничего
не сделали, тут какая-то ошибка. Не может быть, что первым ему придется
убить кого-то здесь, в Дублине, где его мать только что поселилась в
хорошеньком домике, где Франсис...
- Братья, но двоюродные. Спасибо, Кэтел. Ну, Эндрю, мне очень жаль, но
через двадцать минут я должен отсюда уйти и хочу тебя здесь оставить в виде
аккуратного пакета. Вызволят тебя сегодня к вечеру, когда вернется моя мать.
Встань, пожалуйста, повернись и заведи руки за спину.
Эндрю встал, глядя в лицо Пату. Потом, повернувшись к окну, сказал,
как, бывало, в детстве, когда ждал тумаков:
- Ой, нет, ой, нет. - Он почувствовал на запястьях холодное
прикосновение наручников.
Внезапно квадрат окна затемнила какая-то фигура, поднявшаяся из
подвального дворика. На улице теперь светило солнце, и фигура на фоне ярко
освещенной грязной кирпичной стены казалась очень большой и страшной. Все
трое вскрикнули, вздрогнули. Эндрю налетел спиной на Пата. Наручники
загремели на пол. И тут Эндрю узнал за окном близко придвинувшееся к его
лицу круглое, оживленное лицо Милли. Она настойчиво забарабанила по стеклу,
неслышно шевеля губами.
- Кэтел, пойди впусти ее. А ты пока сядь. О Матерь Божия!
Увидев, как перекосилось у Пата лицо, Эндрю снова подумал, что надо
действовать. Он не верил, что Пат в него выстрелит, если он кинется к двери.
Физически Пат сильнее его, но нужно хоть попытаться отсюда выйти, хоть
схватиться с ним и бороться, пока хватит сил. Однако тело его было робко,
покорно, заранее побеждено. Он сел, куда ему велели. В следующее мгновение в
кухне появилась Милли. Она была в брюках и в толстом пальто.
- Ну и переполох, - сказала Милли. - И Эндрю здесь. Что здесь делает
Эндрю? Вечно мы встречаемся втроем. - Она подняла с пола наручники и
положила на стол.
- Что вам здесь нужно, Милли?
- Я все знаю и пришла предложить свои услуги, и я все равно с вами
пойду, так что не пытайся меня отговорить.
Волосы Милли, вьющиеся, лохматые, подпирал поднятый воротник пальто.
Вся она выглядела напряженно-моложавой, школьница, играющая мужскую роль в
пьесе. Но смотрела она на Пата не задорно, не вызывающе. Она была полна
спокойной, ожесточенной решимости.
Пат устремил на Милли странный, задумчивый взгляд. Он приложил пальцы к
полураскрытым губам, словно что-то прикидывая. Потом произнес очень
медленно:
- Идти со мной вам нельзя, но есть одна очень важная вещь, которую вы
можете для меня сделать. Хотите?
Лицо Милли не смягчилось.
- Пат, это мне очень нужно. Тут дело не только в тебе.
- Вы можете выслушать, что мне от вас нужно?
- Ну давай.
- Кэтел, выйди, пожал