уйста, на минуту.
     - Почему? - сказал Кэтел.
     - Выйди, потому что я тебе приказываю. Мне надо ей кое-что сказать  без
тебя.
     Кэтел вышел из комнаты.
     Пат рывком притянул Милли к себе, почти приподнял ее  в  воздух.  Позже
Эндрю вспоминал, как рука Пата утонула  в  складках  ее  пальто,  как  Милли
ахнула, когда пол кухни ушел у нее из-под ног, и как Пат, пока говорил,  все
время смотрел поверх ее плеча на него, Эндрю. А говорил  он  шепотом,  очень
быстро, так что Эндрю улавливал только отдельные слова.
     - Нет, милый, нет, не могу. Такого я, может быть, ждала всю  жизнь.  Не
проси меня остаться. Я не могу тебе помочь. Возьми меня с собой, и все.
     Пат отпустил, вернее, уронил ее, она зашаталась.
     - Хотите, чтобы вас убили - на здоровье, но с нами вы не пойдете.
     Милли смотрела на него, покусывая нижнюю губу. Взглянула на Эндрю.
     - Я все-таки не понимаю, он-то тут зачем?
     - Он знает. Дать честное слово пленного отказался, поэтому будет связан
и оставлен здесь.
     - М-м. Ясно. Постой, постой... Если я решу твою  задачку,  возьмешь  ты
меня с собой?
     Пат заколебался.
     - Не понимаю, как вы...
     - Но если, выйдет, обещаешь?
     - Ну, пожалуй...
     - Тогда слушай.
     Милли положила руки Пату на плечи и прижала его к раме  окна.  Став  на
цыпочки, она подтянулась к его лицу, и полился шипящий поток неслышных слов.
Снова Эндрю увидел устремленные на него глаза Пата и как под шепот Милли эти
глаза немного расширились. Кошмар какой-то, думал Эндрю. Как все обрывочно и
нереально, думал он. Ведь  его-то  ничто  не  связывает  с  этой  игрушечной
катастрофой.  Нужно  просто  встать,  выйти  в  дверь  и  забыть   об   этих
кривляющихся  марионетках.  Он  пошевелился,  как  человек   под   гипнозом,
пытающийся проверить, совсем ли  атрофированы  его  чувства.  Но  Милли  уже
отошла от Пата, и теперь Пат стоял у него на дороге.
     - Хорошо, - сказал Пат.
     - Пойти с ним туда? - Милли указала на дверь в чулан. - Оттуда ведь нет
выхода?
     - Нет.
     - Эндрю, поди сюда, пожалуйста, на минутку.
     Следом за Милли Эндрю вошел  в  темный  чулан,  и  она  закрыла  дверь.
Маленькое  квадратное  окошко  глядело  в  грязную  стену,  косо  освещенную
солнцем. Тут был небольшой стол, раковина, полная немытой  посуды,  и  пахло
гниющим деревом и чайным листом. Эндрю думал: "Меня привели на край света, а
здесь ничего нет, одно идиотство. Я в аду, только ад  оказался  невнятицей".
Он  стоял  вплотную  к  Милли  и  видел  ее  обращенное   вверх   лицо,   не
бесстыдно-уязвимое, как в тот раз, но внимательное и жестокое, как у  кошки,
подкрадывающейся к птице. Это безумие, думал он, это позор - стоять  в  этой
каморке вдвоем с этой женщиной. Милли вцепилась ему в плечи, как  перед  тем
Пату, уткнулась подбородком ему в грудь, ее волосы, которые теперь как будто
росли у нее изо рта, легли на рукав его френча. Она  заговорила  вполголоса.
Поверх ее плеча Эндрю было видно, как бледнеет свет в квадратном оконце.  Он
скользнул взглядом по немытым тарелкам. Прислушался и  начал  понимать,  что
она говорит.
     - Не верю, - сказал Эндрю.
     - У меня есть доказательства.
     Эндрю с силой оттолкнул ее. Близко от себя он  видел  ее  злое  кошачье
лицо, деловито прищуренные глаза, влажные губы. В чулане сразу стемнело.
     - Не верю.
     - Она-то поверит.
     - Я не могу на вас положиться.
     - А иначе нельзя.
     - Не трогайте меня.
     - Если ты сделаешь, как я прошу, все будет уничтожено. Не то...
     - Ой, помолчите. Дайте мне подумать.
     - Так думай поскорее, Эндрю. Поверь мне, милый, это правда. Мы вот  как
сделаем. Я напишу письмо, и ты с ним сходишь ко мне на Верхнюю  Маунт-стрит.
Клянусь, я тебя не обманываю. Ну а теперь сделаешь ты, что я  попрошу?  Если
нет, пощады от меня не жди.
     - Что я должен сделать?
     - Всего-навсего пообещать, что не выйдешь отсюда до двенадцати часов  и
будешь молчать.
     Эндрю сел, низко склонившись к столу. Доски стола были  сырые,  мягкие,
подгнившие. Эндрю сказал, внимательно их разглядывая:
     - Обещание, данное по принуждению, - это не обещание.
     - А тебя никто не принуждает. Пожалуйста,  можешь  отказаться  и  тогда
отвечай за последствия. Можешь пообещать и не  сдержать  слова.  Но  если  я
когда-нибудь узнаю, что ты так сделал, я все  расскажу,  с  доказательствами
или без.
     Эндрю поднял голову.
     - Хорошо. Я согласен. Пишите письмо и дайте его мне теперь же.  А  если
окажется, что вы меня обманули, я вас убью.
     - Уф! - С удовлетворенным вздохом Милли распахнула дверь чулана. Пат  и
Кэтел разговаривали в другом конце кухни. Милли вышла, и Эндрю за ней.
     Он сел в углу и неловко привалился головой к стене, отвернувшись, чтобы
никого не видеть.
     - Он согласен, - сказала Милли.
     Втроем они обступили Эндрю. Он не взглянул на них, а устремил взгляд на
газовую плиту. На плите он увидел свой револьвер, застрявший  дулом  вниз  в
чугунном кольце возле горелки. Эндрю казалось, что его хватил удар. В глазах
двоилось, руки и ноги были как чужие. Он тупо ждал приговора.
     Пат сказал:
     - Эндрю, даешь ты мне слово, самое честное  слово,  что  до  двенадцати
часов не выйдешь из этого дома и ничего не сообщишь о том, что знаешь?
     - Да.
     - Часы у тебя, конечно, есть. Да,  впрочем,  в  двенадцать  зазвонят  в
церкви. Значит, обещаешь?
     - Да.
     Пат как будто колебался. Эндрю окинул взглядом их лица. У  Кэтела  лицо
растерянное, испуганное. У Милли - торжествующее, кошачьи глаза чуть  косят.
Пат весь вспотел. Пот каплями стекал у него со  лба  на  щеки,  нижняя  губа
дрожала. Что это, думал Эндрю, что это происходит, что они со мной  сделают?
В эту минуту ему казалось, что они задумали его убить.
     Кэтел сказал:
     - Ты же не...
     - Встань-ка, - сказал Пат.
     Эндрю встал.
     - Повернись.
     Эндрю повернулся и опять увидел кирпичную стену на солнце,  с  рисунком
теней от наросшей местами грязи.
     - К сожалению, без наручников не обойтись, - сказал Пат. -  Я  не  могу
рисковать. Кэтел, подержи-ка его руку... Вот и все.
     Что-то щелкнуло. Эндрю почувствовал холодную сталь на  запястье.  Потом
истошный крик, звериный  вой,  руку  дернуло  и  обожгло.  Эндрю  вскрикнул,
покачнулся, и на минуту все затихло. Он был скован с Кэтелом.
     - Ловко придумано, а? - сказала Милли.
     Минута оцепенения прошла. Кэтел, громко что-то  выкрикивая,  ринулся  к
двери, таща за собой Эндрю. Пат обхватил Кэтела и прижал его кричащий рот  к
груди. Он что-то сказал Милли.
     - Ничего, - сказала Милли. - Сейчас мы его успокоим;  Ты  только  держи
его крепко. Я этому выучилась  на  войне  в  Африке.  Мы  там  затыкали  рот
больным, когда они слишком шумели.  Знал  бы  ты,  что  творится  в  военных
лазаретах. Тут самое трудное - форма человеческой головы.  Шарфы  эти  ни  к
чему. Мне нужно четыре ярда хирургического  бинта.  В  том  ящике?  Вот  это
удачно. Поставь-ка его на колени.
     Пат пригнул Кэтела к полу, Эндрю тоже потянуло вниз, куда-то под  стол.
Наручник впился в  запястье,  и  вся  рука  задергалась,  следуя  судорожным
движениям второго пленника, пытаясь облегчить  боль.  Он  не  смотрел  в  ту
сторону, где шла борьба.
     - Открой ему рот. Так. Язык прижми книзу, мальчик. Ой, да он  кусается!
Ну вот, теперь не страшно. Ты не беспокойся, я знаю, что делаю,  задохнуться
он не может. Теперь веди бинт вот так, через переносицу, это самое важное, и
дышать он может сколько угодно. Тут надо знать технику. Очень кстати я здесь
оказалась, а? Одному бы тебе не справиться. Теперь  он  не  закричит.  Лучше
всего английскими булавками. Так, готово.
     Милли и Пат встали.
     И вот уже Милли приложила к оконному  стеклу  листок  бумаги  и  пишет.
Эндрю пришлось подвинуться на полу - Пат подтолкнул Кэтела к  стене  и  стал
обматывать веревкой его  свободную  руку.  Тихо,  ритмично  постанывая,  Пат
привязал руку Кэтела к ножке плиты. Теперь Эндрю была видна откинутая  назад
голова Кэтела. Голова эта, обмотанная  бинтом,  который  в  несколько  слоев
закрывал рот и охватывал нос и  лоб,  оставляя  свободными  только  глаза  и
ноздри, напоминала старинное  изображение  Лазаря  или  чудовище  без  лица,
привидевшееся в страшном сне. Эндрю увидел, как слезы наполнили глаза Кэтела
и потекли на бинты и как бинты стали темнеть.  Он  отвернулся,  увидел  ноги
Пата  в  армейских  башмаках,  глянул  вверх,  на  лицо  Пата,   красное   и
подрагивающее. Пат посмотрел вниз, рот его  приоткрылся,  из  оттянутых  губ
вырвалось страдальческое рычание. Он отошел и прислонился головой к двери.
     - Вот тебе письмо. - Эндрю машинально взял его. - Не сердись  на  меня,
Эндрю. Я сейчас и не на такое способна. Пошли, Пат? Ты ведь  не  отступишься
от своего слова?
     Пат стоял на коленях возле Кэтела.
     - Если б ты пошел со мной, от меня не было бы никакого проку. Я не  мог
поступить иначе.
     - Этого я, по правде сказать, не понимаю, - сказала Милли. - Ты  губишь
ребенка. По-моему, раз уж наступил конец света, так пропадай все.
     Пат приподнялся с колен и повернулся к Эндрю. По лицу его казалось, что
он плачет, хотя слез не было.
     - Эндрю, я хочу, чтобы ты знал: я не знаю, что тебе сказала Милли.
     Эндрю слегка кивнул.
     Пат снова повернулся к Кэтелу. Неловко  опустившись  на  колени,  задев
щекой бинты, он на мгновение припал головой  к  плечу  брата.  Потом  быстро
поднялся и взял свою винтовку и револьвер Эндрю.
     - Не горюй. - Милли сжала Эндрю руку повыше локтя. Потом открыла дверь.
Башмаки и зеленые обмотки двинулись за ней следом. Хлопнула дверь на  улицу.
Наступило долгое молчание.  Кэтел  плакал,  из-под  бинтов  слышалось  тихое
посвистывание.
     Эндрю сказал:
     - Я немножко полежу, хорошо?
     Он поднял скованную руку, повернул ее в наручнике и кое-как  растянулся
на полу. Солнце, поднявшись выше, заглянуло в кухню.  Приглушенный  плач  не
умолкал.

                                  Глава 24

     Был пасхальный понедельник, и часы на церкви Финдлейтера показывали без
двадцати пяти двенадцать, когда Кристофер и Франсис Беллмен  чуть  не  бегом
пересекли Ратленд-сквер и стали подниматься  в  гору,  к  Блессингтон-стрит.
Солнце, повиснув в выцветшем бледно-голубом небе,  освещало  зеленые  купола
Дублина -  величественный  купол  таможни,  рифленый  купол  Четырех  судов,
изящный куполок больницы Ротонда.  Отец  и  дочь  спешили,  а  навстречу  им
медленно текли потоки людей, которых неожиданное солнце выманило погулять  в
центре города.
     Накануне, в воскресенье, Кристофюр весь день не находил себе  места.  В
Ратблейне он проснулся рано и тотчас все вспомнил. Это было невыносимо -  не
просто сознание, что он потерял Милли, но что потерял он ее  так  некрасиво,
так нескладно и недостойно. С  тоской  и  отвращением  он  вспоминал,  какой
жалкий, защитно-легкомысленный тон  напустила  на  себя  Милли.  Это  ранило
больше, чем ревность. Он бы стерпел от Милли твердое, пусть даже  загадочное
"нет". Еще легче он бы стерпел  бурную  сцену  расставания  со  слезами.  Но
оттого, что Милли так нелепо "попалась", он  сам  оказался  в  положении  не
только неприятном, но до крайности глупом. Ни он, ни  Милли  не  знали,  как
себя  держать.  Кристоферу  была  ненавистна  всякая  путаница,   ненавистны
беспорядочные усилия то ли виноватых, то ли обезумевших  людей,  неспособных
расцепиться, как пара лошадей, упавших в упряжке.
     Он решил уйти пораньше, пока никто не встал, и действительно  вышел  из
дому еще до семи. Он шел уже около часа и очень устал, и начался дождь.  Тут
сзади послышался топот  копыт,  и  его  галопом  нагнала  Милли.  Последовал
какой-то дикий разговор - Милли уговаривала его сесть на лошадь позади нее и
ехать назад в Ратблейн. Кристофер повернулся и пошел дальше, от расстройства
и гнева спотыкаясь на грязной дороге, а Милли шла  за  ним,  ведя  лошадь  в
поводу и продолжая его уговаривать. Дождь между тем полил как из ведра, и он
наконец согласился подождать под деревом, пока Милли съездит к  управляющему
и попросит  его  привести  велосипед.  После  нескончаемо  долгого  ожидания
управляющий прикатил на велосипеде, толкая рядом с собой  велосипед  дочери.
Снова подскакала Милли, и последовал еще один  бессвязный  разговор,  теперь
уже  при  управляющем,  -  Милли  твердила,  что  ей  нужно   поговорить   с
Кристофером, а Кристофер твердил,  что  ему  некогда.  И  когда  он  наконец
затрясся по каменистой дороге на велосипеде  дочери  управляющего,  ему  еще
долго было слышно, как Милли дружески беседует со своей лошадью.
     Промокший, усталый, измученный, Кристофер приехал в "Финглас", где  его
встретила донельзя расстроенная и встревоженная Франсис.  Он  забыл  сказать
ей, что не будет ночевать дома, он и не задумывался о том, будет он ночевать
дома или нет. Тревога и упреки дочери, а также то обстоятельство, что его не
ждал горячий завтрак и камины не были затоплены, довели  его  до  настоящего
пароксизма жалости к самому себе, и он выложил Франсис все: про Милли, Пата,
Эндрю, про обручальное кольцо - все решительно. Но тут же пожалел  об  этом.
Будь он поспокойнее и не так поглощен собой, он воздержался бы от  излияний,
совершенно ненужных, а для нее, конечно, крайне болезненных. Но  еще  позже,
когда он съел свой горячий завтрак и снова предался беспощадно четким мыслям
о себе, он решил, что рассказать ей все-таки следовало: и  ради  нее  самой,
потому что теперь она не так будет мучиться из-за Эндрю, и ради себя, потому
что озлобление Франсис поможет ему пережить потерю Милли. Что Франсис  могла
за это время передумать относительно Эндрю, ему не приходило в голову.
     А между тем его сообщение она приняла  очень  бурно,  долго  плакала  и
заявила, только он не принял это всерьез, что немедленно уезжает в Англию  и
станет сестрой милосердия. Кристофер решил, что тяжелее всего ей было узнать
про кольцо: она ведь даже не знала о существовании кольца. Как  трогательно,
что оно уже было у Эндрю наготове. Как унизительно, что сейчас же  после  ее
отказа он отдал его другой, да еще  при  таких  обстоятельствах.  Достаточно
тяжко отказать мужчине и без того, чтобы тебя обрызгало грязью  его  слишком
поспешное отступление. Кристофер представлял себе состояние  дочери,  и  это
рождало мрачные мысли насчет Эндрю, а затем,  возвращая  его  к  собственной
обиде, - еще более  мрачные  мысли  насчет  Милли.  Он  еще  очень  и  очень
сомневался, можно ли верить уверениям Милли, будто она не заигрывала с Эндрю
до того, как ему отказала Франсис. Снова он  спрашивал  себя,  не  могла  ли
Франсис что-нибудь узнать. Лег он рано и лежал без сна, обдумывая  все  это,
прислушиваясь к тихому плачу за стеной.
     В понедельник утром Кристофер заметил,  что  настроение  у  его  дочери
резко изменилось. Она уже не плакала, казалась возбужденной, испуганной,  но
непреклонной. Когда он спросил ее, что еще случилось, она сказала, что  рано
утром  видела  садовника  и  уверена,  что  что-то  готовится.  В  ответ  на
дальнейшие  расспросы  она  объяснила,  что  застала   садовника   в   форме
Гражданской Армии, когда он в страшной спешке рылся в сарае, и  то,  что  он
там нашел, было похоже на ящик  с  патронами.  Он  что-то  промямлил  насчет
"маневров" и убежал, но то, как он бежал, его волнение,  его  замешательство
при виде Франсис - все это навело ее на мысль, что какие-то  важные  события
все же произойдут. А уж раз Франсис вбила  это  себе  в  голову,  ясно,  что
теперь она все время будет об этом думать.
     Кристофер стал ее разубеждать, а потом и сам заразился ее  тревогой.  С
некоторым раздражением он усмотрел в ее состоянии свидетельство того, что ее
все еще заботит судьба этого злосчастного  Эндрю  -  ведь  если  ее  догадка
верна, он может оказаться на передовой раньше, чем рассчитывал. Но пусть это
мелодрама, здесь по крайней мере есть о чем подумать, а допуская хотя бы  на
минуту мысль, что после всех разговоров и  после  того,  как  все  кончилось
ничем, какие-то насильственные действия все же будут предприняты,  Кристофер
волновался по многим  причинам.  И,  дав  себе  тоже  разволноваться,  он  с
готовностью согласился, когда  Франсис  предложила  съездить  в  Дублин,  на
Блессингтон-стрит, - может быть, удастся что-нибудь узнать у Барни. Это было
лучше, чем сидеть сложа руки, и  это  хотя  бы  не  было  связано  с  Милли.
Блессингтон-стрит была, как всегда, пустынна, только кое-где чесались собаки
да  стоял  фургон  прачечной  Кьоу,  а  лошадь  забрела  на  тротуар,  чтобы
дотянуться до веток бузины, росшей в подвальном дворике. Едва они  выбрались
из толпы, как их охватил особенный, скорбный покой  Дублина:  бледное  небо,
нависшее низко даже сейчас, когда на нем ни облачка,  пыльные  улицы-ущелья,
бесконечные темные фасады, ноздреватые от грязи, поглощающие  свет  и  звук.
Полуголый ребенок не спеша выполз  из  темной  дыры  подъезда.  Фургон  Кьоу
проехал несколько ярдов и опять остановился. Нет, в этом тихом городе ничего
не может случиться.
     Свернув на Блессингтон-стрит, Франсис еще ускорила шаг, полы ее  пальто
так и разлетались, Кристофер с трудом за ней поспевал. Он хотел предупредить
ее, что не надо пугать Кэтлин, но она уже дошла до подъезда, уже  позвонила.
Звонок резко задребезжал внутри, в темной прихожей, и они подождали, пока он
отдребезжал и затих. Франсис позвонила еще раз. Потом  попробовала  дверь  -
днем ее обычно не запирали.  Дверь  была  заперта.  Кристофер,  которому  не
хотелось встречаться с Патом  и  которого  по  дороге  в  гору  уже  одолели
сомнения, заговорил было о том, чтобы пойти куда-нибудь выпить чашку кофе, а
позже Франсис могла бы зайти опять, но тут у Франсис, заглядывавшей  в  щель
почтового ящика, вырвалось испуганное восклицание.
     - Что там, Франсис?
     - Не знаю. Что-то странное. Как будто в кухне  кто-то  лежит  на  полу.
Вон, посмотри!
     Кристофер нагнулся и приник к щели. Он вдохнул запах темной прихожей, а
дальше  увидел  полуоткрытую  дверь  в  кухню  и  освещенный  солнцем  кусок
кухонного пола. Сейчас же за дверью лежало что-то похожее на  ногу  или,  во
всяком случае, на сапог. Остальную часть человека,  если  это  был  человек,
скрывала дверь. Кристоферу стало жутко. Нога, вытянутая  на  кухонном  полу,
безответно трезвонящий звонок - что это может  означать?  На  смену  прежним
опасениям пришел страх не менее смутный, но более осмысленный.
     - Дай я еще посмотрю. - Франсис глянула, потом выпрямилась, лицо у  нее
было испуганное. - Ты думаешь, там произошло... несчастье?
     - Может быть, это просто сапог?
     - Нет, это нога. Ее и выше сапога видно.
     Поддавшись волнению дочери, Кристофер оттолкнул  ее  от  щели.  Теперь,
вглядевшись внимательнее, он усмотрел в предмете, лежащем на полу,  сходство
с сапогом и ногой офицера английской кавалерии.
     Кристофер закричал в щель:
     - Эй, кто там есть! Барни, Кэтлин, Пат! Эй! - Он дернул звонок с  такой
силой, что тот коротко тявкнул и умолк. Даже отзвук потонул в тишине дома.
     К щели снова приникла Франсис. И вдруг воскликнула:
     - Исчезла!
     - Что?
     - Нога. Ее больше нет.
     Кристофер тоже посмотрел. Предмет, похожий на сапог, словно  испарился.
Может, им это привиделось? Они молча уставились друг на друга.
     - Я должен проникнуть в дом, -  сказал  Кристофер.  -  Там  сзади  есть
проулок. Ты подожди меня здесь.
     Он добежал до  угла  Маунтджой-стрит  и  свернул  в  узкий,  немощеный,
посыпанный золой проулок, пахнущий кошками и помойками. Сюда выходили задние
дворы. Сзади дома выглядели совсем по-другому,  бесформенные,  изуродованные
всякими пристройками. Во дворах, отгороженных заросшими  глиняными  стенами,
было тесно от сараев и прачечных,  на  высоко  натянутых  веревках  моталось
белье. Пока Кристофер