. Между комнатами есть дверной проем, но нет двери.
   В углу большой половины .копошатся двое белоголовых ребятишек. На
вошедших они посмотрели робко и без интереса. Дуня сначала тоже их не
рассмотрела.
   Елизавета поманила Феклу в сени. Хозяйка вернулась и стала готовить
место для Дуни. На топчан за перегородкой положила тонкий тюфяк, набитый
соломой, накрыла чистым рядном, и в изголовье - подушку в полосатой
наволочке.
   - Располагайся, - и вышла.
   Фекле около сорока лет, роста она высокого, ширококостная, угловатая.
Черная юбка и такая же кофта старили ее. А лицо, даже вопреки постному
выражению, не утратило красоты и привлекательности: прямой, чуть
вздернутый нос, алые полные губы, густые брови, большие серые глаза и
ямочка на подбородке.
   Густые русые волосы заплетены в две косы и уложены узлом на затылке.
   Дуня присмотрелась к детям. Худые и бледные заморыши. Старшая, играя,
подражала маме, а младший все плакал.
   - Перестань, тебе говорят! - покрикивала девочка.
   - И-исть хочу! Хлебца, молочка! - стонал маленький.
   - На том свете будет и молочко и сахар.
   - А какой сахар?
   - Белый-белый, сладкий-сладкий.
   - Как молочко?
   - Сладче. Спи!
   - Дай хлебца, - тянул малыш.
   - Нету, погоди - мамка принесет.
   Дуня достала из своей корзинки два вареных яичка.
   - Вот вам от меня гостинец, кушайте.
   Старшая оттолкнула:
   - Грех. Ныне пост.
   - Ну маленьким-то можно.
   - Нет, не можно. Грех, в царство небесное не пустят.
   Вошла Фекла.
   - Вот, не берут детишки. Скажи им, чтобы приняли, - обратилась Дуня к
хозяйке, - ведь голодные.
   - Не сдохнут. Ты что, не знаешь, что нынче успенский пост?
   - Я-то знаю, - соврала Дуня, - но ведь дети, им поди не грех!
   - Всем грех, - и спрятала яички на полку, а детям сунула по вареной
картошке.
   Малыш заливался плачем, девочка его уговаривала, а у самой слезы
катились по щекам. Только Фекла оставалась безучастной, подметая и без
того чистый пол.
   Дуня вышла во двор, осмотрелась. Никакой живности, ни одного копыта на
дворе. Кругом запустение.
   На огороде картошка наполовину выкопана, капуста еще не тронута, лук
вырван весь.
   "Чем же люди живут?" - подумала Евдокия.
   Вернулась в избу.
   - Почему у тебя такие худые да бледные детишки?
   - На том свете поправятся. Мы все тут гости, а вечное блаженство там,
за гробом. Святые угодники на земле все претерпели, все мучения приняли,
зато в раю услаждаются веки вечные. Недавно мой самый маленький
преставился - ему только годик-сполнился! Какое у него было личико
светлое! Душенька враз вознеслась на небо.
   - Ты его, как и этих, кормила нечищенной картошкой?
   - Кормила чем бог послал.
   Фекла сидела на лавке у окошка и тупо смотрела на пустынную улицу.
Детишки угомонились и рядышком спали в углу на старом ватнике. Дуня лежала
за перегородкой.
   "Зачем я здесь? Где спасение, о котором так сладко говорила старица?
Неужели там, где голодом детей морят? Но ведь есть какая-то большая сила,
коли даже малые дети отказываются от еды ради спасения, ведь не зря же
такая молодая и здоровая женщина отрешилась ото всего земного и даже
смерть малышки приняла, как божью награду за свою истинную веру".
   - Схоронись! Нечистый идет! - крикнула Фекла.
   Дуня выглянула из-за перегородки. В избу вошел седой старик, бородатый,
ч„м-то похожий на иконописного Николу. Он поздоровался. Фекла не ответила
и уставилась в потолок. Старик не смутился таким приемом.
   - Там тебе, Фекла, пособие вышло за сына, погибшего смертью храбрых.
Сходи в сельсовет, получи.
   А от мужа все еще нет весточки?
   Фекла промолчала.
   - Тяжело у нас с уборкой, работать некому, а хлеб осыпается. Помнишь,
Фекла, как тебя уважали и почи-тали, когда в колхозе работала? Первой
была, - обращаясь к Дуне, говорил старик. - И что с тобой приключилось?
Горя-то у всех хватает, на то и война, а ты к лодырям пристала. Худо,
баба! Мишутка не похвалил бы тебя.
   Фекла чуть порозовела и снова промолчала.
   - А. это что за дамочка? - спросил старик, указывая на Дуню.
   - Эвакуированная я, из Москвы, - ответила Дуня скороговоркой, чтобы
Фекла не сказала что-нибудь неподходящее.
   - А сюда-то как попала?
   - Ищу тихое место, вот и попала. Может, тут и останусь.
   - У нас своих дармоедов вдоволь, - сказал он, выразительно поглядев" на
Феклу.
   - Я могу работать.
   - Вижу, что можешь, а вот захочешь ли? Смотри на свою хозяйку: баба в
полной силе, а не работает, душу спасает. А как ты именно к ней попала, -
может, из этих, из истинных?
   - Не знаю, о чем вы говорите.
   - А о том, что завелась у нас микроба заразная и разлагает всю
дисциплину в колхозе. Ежели ты не из тех, так ладно. Может, и Феклу
разубедишь: бабам легче сговориться.
   Старик достал кисет, свернул цигарку, но закуривать не стал.
   - У вас ведь нельзя курить?
   - Грех, - произнесла первое слово Фекла.
   - Грех как орех: раскусил, да и нет. Ну я пошел.
   Ты, Фекла, заходи, в чем можем-поможем.
   Когда старик ушел, Дуня сказала:
   - Какой добрыи^старик! О тебе заботится.
   - Это колхозный председатель. Искушает, нечистый. Нам от антихриста
ничего не надо. Никуда я не пойду.
   - Но ведь детей кормить чем-то надо?
   - Бог подаст, и братья во Христе помогут.


                                    IV


   Во втором часу ночи раздался телефонный звонок.
   Иван Петрович только что пришел с работы.
   - Спишь, Петрович? - спросил начальник областного управления НКВД.
   - Здравствуйте, товарищ начальник!
   - Здравствуй! Спишь, спрашиваю?
   - На то и ночь, чтобы спать.
   - А чего скоро взял трубку? Не спал поди. Что молчишь? Слушай! У тебя в
районе притаилась "кукушка" и кукует по ночам. Поняч?
   - Ясно.
   - Завтра у тебя будет наш товарищ, обсудите с ним ситуацию и
действуйте. Сам понимаешь, по телефону говорить все равно что афиши на
рынке расклеивать. Наш человек введет тебя в курс дела, а уж там
соображайте сами. Он парень грамотный, но горячий.
   Ему помощь нужна. Ну, бывай.
   Марья Ивановна ушла на кухню и поставила чайник на керосинку. Хотя Иван
Петрович почти ничего не говорил по телефону, но по его односложным
ответам, по его тону она поняла, что разговор был не из приятных. За
долгие годы работы мужа она привыкла не спрашивать - все равно не скажет.
   Утром Киреев пришел в отделение. Оперуполномоченный Куклин доложил:
   - В колхозе "Заря" сгорели ночью две скирды пшеницы. Явный поджог. В
колхозе "Вперед" с тока украдено зерно, сколько-точно не установлено.
Сторожиху связали, лицо обмотали тряпкой. Преступников она не видела. Я
"юеду туда, Иван Петрович, если не возражаете.
   - Поезжай, Саша, поговори с колхозниками, они помогут найти
преступников.
   Вошла секретарь-машинистка Нина-длинноногая, худощавая девушка и
полушепотом сказала:
   - К вам просится батюшка, отец Михаил, здешний поп. Говорит, дело
неотложное. Пускать?
   Чего-чего, а этого визита Иван Петрович не ожидал.
   - Проси.
   Вошел моложавый старик в длинном темно-синем одеянии, похожем на
городской плащ-дождевик.
   Волосы на голове зачесаны назад, а на затылке подстрижены в скобку. В
черных кудрях поблескивает седина. Не тучный и не худой, с хорошей
выправкой, с круглым брюшком, не очень выпиравшим из-под рясы. "Дородный
поп", - подумал начальник.
   - Разрешите, гражданин начальник?
   - Проходите, садитесь. Чем обязан? Признаться, визит не обычный, люди
вашей профессии к нам не ходят.
   - И я не пришел бы, если бы наши интересы не совпадали.
   - Вот как?! Отец Михаил...
   Поп перебил:
   - Простите великодушно! Я очень сожалею, что отрываю вас от
государственных дел, но ведь и мои вопрос не праздный. Кратко изложу суть
дела. Мы. в церкви проводим большую патриотическую работу, молимся за
победу над коварным захватчиком, провозглашаем многая'лета народному
вождю, по своим способностям собираем пожертвования в оборонный фонд:
только наша община собрала почти сто тысяч!
   А рядом с нами тaйкoм, из подполья, прикрываясь именем Христа,
сектанты, кощунственно именующие себя истинно православными, ведут
злостные проповеди и уговаривают верующих не брать в руки оружия, не
работать на полях и фабриках, всеми способами вредят Советской власти, и
никакой управы на них нет! Куда смотрит власть предержащая?
   - Вы чего хотите от наших органов? Ведь вам известно, что мы не
вмешиваемся во взаимные распри верующих. Другое дело, если вы располагаете
конкретными данными, повторяю-конкретными, о преступной деятельности
антисоветских элементов; если вы знаете места, где сектанты укрывают
дезертиров, я с большим вниманием выслушаю вас и запротоколирую нашу
беседу.
   Священник был застигнут врасплох: он либо ничего не знал о подполье
"истинно православных", либо не хотел связывать себя свидетельскими
показаниями.
   - Об этом мне ничего не известно. Они слишком осторожны и глубоко
закопались в своих катакомбах.
   Я слыхал, что в нашем районе скрываются дезертиры и им помогают
сектанты. Мы разъясняем верующим, что сектанты - еретики, не богу, а
сатане служат и фашистам. Если бы вы своей властью их прижали, большое
дело совершили бы ради победы. Нет, я не собираюсь вас учить, а только
хотел сказать, что бы вы не равняли нас, церковников, с сектантами, чтобы
их подлая работа не запятнала имени нашей православной церкви.
   ...Михаил Серапионович удалился степенно, с сознанием хорошо
выполненного долга.
   Только закрылась дверь за священником, появился участковый. Он доложил,
что доставил в отделение преступника, который в колхозе Авангард,
занимался хищением хлеба. Привез и свидетельницу.
   Вошла пожилая загорелая женщина с улыбчивым лицом и остановилась в
дверях.
   - Здравствуйте, надежда Егоровна! Присаживайтесь вот сюда, к столу.
   - Здравствуйте, товарищ начальник! А как вы меня узнали, кажись, ни
разу не встречались?
   - Дело нехитрое, от участкового узнал. Ну расскажите, как преступника
задержали?
   Надежда Егоровна уселась на стул около письменного стола, сняла с
головы легкий платок, отерла лицо, шею, а платок расстелила на коленях.
   - Я работаю на току вместе с молодежью, вроде бригадира, а в бригаде
одни девчонки. За день мы так умаялись, что остались ночевать на току.
Поели у кого что было. Завтра рано вставать. Девки улеглись в омет, а я
тоже устроилась на соломе неподалеку от вороха. Вздремнула, каюсь. И тут
меня словно в бок толкнул кто. Темнота, месяца ведь нынче нет, только
звездочки моргают. Слышу, кто-то у вороха возится.
   Что делать? Закричишь-убежит. У меня в руках палка. Потихоньку
подобралась я к вражйне, а он так усердно мешок набивает, что меня не
чует. Я как размахнулась да хрясну по башке-рука у меня тяжелая: он и
сомлел. Шумнула, девки прибежали, связали подлюгу, за участковым сбегали.
Вот и все, больше я ничего не знаю.
   - А знаете, кого задержали?
   - Кто его знает. Сам ничего не сказывает, молчит, только догадываюсь:
из энтих, из сектантов, волосьями оброс. Дезертир, от войны хоронится. А
чего вы, товарищ начальник, их не припугнете? Пусть бы молились как знают,
а то ведь воруют и Гитлеру пособляют.
   Привели длинноволосого бородатого мужика лет тридцати, а может, и
меньше.
   - Фамилия?
   Молчит.
   - Как зовут?
   - Бог знает.
   - Где живешь, откуда?
   - Бог знает.
   - Почему воруешь у колхозников хлеб? Тоже бог знает?
   Молчит.
   - По законам военного времени ты должен быть расстрелян. А можешь и в
живых остаться, если пойдешь на фронт и искупишь свою вину перед народом,
перед Родиной.
   - Власть ваша, а воля божья. - И все-таки в глазах парня затаился
смертельный испуг, но он прикрыл глаза рукой, твердо проговорил еще раз,
словно убеждая себя: - Власть ваша, а воля божья!
   Иван Петрович вызвал вахтера. Явился молоденький паренек. Его звали все
Сереней. Он всегда подпирал правую щеку языком и оттого казался совсем
мальчишкой. Сереня уставился па волосатого пария и выпалил:
   - Гришка! Что ж ты с собой сделал?
   Тот вздрогнул, на щеках мелькнуло что-то вроде стыдливого румянца, и
лицо снова застыло, а глаза - в потолок.
   - Иван Петрович, товарищ начальник! - заторопился Сереня. - Это наш,
семкинский, зять Воронина.
   Ишь ты, волосья отрастил, в секту подался! А мы-то считали его убегшим
от тестя.
   ...Темной ночью в селе тихо, только изредка где-то тявкнет собачонка да
лениво и хрипло отзовется ей другая. Избы чуть-чуть проглядываются, и то в
самой близи, похожие на огромных неуклюжих сонных животных. Не светятся
огоньки и в домике, где разместилось районное отделение НКВД. Окна
тщательно задрапированы толстыми листами синего картона.
   Не спят двое: начальник и дежурный Сереня. Он дремлет у телефона, локти
на столе, голова то и дело вскидывается вверх и снова медленно опускается.
Киреев у себя в кабинете склонился над официальной бумагой и внимательно
се перечитывает:
   ...Секта "истинно православных христиан" зародилась в недрах
православной церкви. Высшее и приходское духовенство русской православной
церкви Октябрьскую социалистическую революцию встретило враждебно. Оно
состояло из сторонников свергнутого самодержавия и поставило своей,целью
использование церкви для борьбы против Советской власти. Патриарх Тихон,
избранный Поместным собором (1917- 1918 годы), после декрета Советского
правительства об отделении церкви от государства и школы от церкви (2
февраля 1918 года) призвал верующих к сопротивлению этому закону. Его
выступление было подхвачено реакционными церковниками. В период
иностранной военной интервенции и гражданской войны православная церковь
занимала место в стане врагов революции, подстрекая верующих на
вооруженные выступления против Советской власти.
   Параллельно с реакционной частью другая часть духовенства под нажимом
массы верующих заставила верхушку церковной иерархии пересмотреть свое
отношение к Советской власти. Даже патриарх Тихон в 1923 году заявил о
своем отказе от антисоветской деятельности. Митрополит Сергий -
местоблюститель патриаршего престола после смерти Тихона призвал верующих
и духовенство не за страх, а за совесть быть верными гражданами Советского
Союза. Массы верующих поддержали этот призыв.
   Однако мракобесы от религии стали в оппозицию своему духовному центру и
продолжали нелегальную антисоветскую деятельность. Тамбовский епископ Уар
-непримиримый враг революции и убежденный монархист - приступил к созданию
подпольной организации церковников, наименовав ее "истинно православные
христиане", которая превратилась в изуверскую секту. Бывшие монахи и
монашки сколачивали по деревням и селам небольшие общины "истинно
православных" из кулаков и подкулачников, из числа темных, неграмотных,
несознательных крестьян. Были придуманы и строгие организационные формы
подполья: в селе-община, во главе ее старший наставник, общины одна от
другой изолированы, чтобы в случае провала одной не пострадала другая.
   "Рядовые сектанты отличаются от обычных верующих тем, что замуровывают
окна в избах, оставляя для проникновения света только узкую щель, чтобы не
смотреть на греховный мир. Волос не стригут. Женщины носят черную одежду и
черными платками закрывают большую часть лица. Браки в советских органах
не регистрируют, в церквах не венчаются и сожительствуют с позволения
наставника. Пить вино и курить "истинно православным" запрещено, но
наставники "для поддержания сил" водку, а главным образом самогон,
употребляют. Наставники живут в подземельях, выкопанных под полом,
именуемых катакомбами, по примеру первых христиан в рабовладельческом
Риме. Выходят из убежищ только по ночам.
   При передвижениях из одного населенного пункта в другой мужчины нередко
рядятся в женскую одежду.
   Всем сектантам запрещается посещать советские учреждения, получать
пособия, читать газеты, ходить в избы-читальни и кино. Детей в школы не
пускают.
   Самым тяжким грехом объявлена работа в колхозах.
   Но разрешается и поощряется воровство в колхозах всего, что плохо
лежит, и годится для поддержания секты. А если кто из них попадался на
месте преступления, то на допросах молчал и никаких бумаг не подписывал.
   Когда Иван Петрович тихо вошел в дежурку, задремавший Сереня вскочил со
стула.
   - Расскажи-ка, Сергей, про своего соседа Григория, как он в секту
попал, кто его завербовал?
   Дежурный успел оправиться от смущения, вызванного внезапным появлением
начальства, и, усевшись на стул возле телефона, сообщил все, что знал о
Гришкином "грехопадении".
   - Все идет от женщин, Иван Петрович. Такая в них необъяснимая сила.
Если бы я не был комсомольцем, так сказал бы, что бабы, извините, женщины,
могут околдовать любого мужика. Мужчина против нее ростом и силой
превосходит, а насчет обаяния против женщины нет у мужика никакого
преимущества.
   - А короче про Гришку ты можешь?
   - Да ведь тут-то главным образом, Иван Петрович, и сказалась полностью
и целиком бабья сила!
   У нас в деревне есть богатый мужик Воронин. Его не раскулачили потому,
что его сын погиб в гражданскую войну в рядах Красной Армии. Старорежимный
старик Воронин. А дочка у него Марфуша слыла за недоступную невесту.
Ничего не скажешь-красивая девка, как молодой ясенек, - стройная, гибкая,
но недоступная, высоко себя ставила, и деревенским там делать было нечего.
Очень послушна родителям, а они подвержены религии; Гришка в колхозе
счетоводом был, в комсомоле состоял. Парень видный, степенный и хорошо
играл на гармошке. Я вот никак не освоил этого искусства. Не знаю, как у
них вышло, только слюбились Марфутка с Гришкой. У него семья большая:
   братья женатые, сестры-невесты. Дружная семья, трудолюбивая. Отец с
матерью никогда не мешали детям устраивать жизнь. Только слух прошел,
будто отец Гришке сказал: "С этими сватьями родню водить все равно что щи
несоленые хлебать. Ну да сам смотритебе жить". Так или не так, а женился
Гришка на Марфутке и перешел к ним в дом. Она потребовала, чтобы не ходить
ей в снохах в большом семействе. И в церкви заставила повенчаться. Как
потом Гришка в секте оказался-не знаю. У них все втайне делается.


                                     V


   Недалеко от своего дома на полевой дорожке Дуня встретила Ивана
Петровича. Он совершал обычную перед вечерней работой прогулку.
   Иван Петрович до войны бывал у Дуни в доме.
   Вместе с ее мужем рыбачили они на тихой речке с ласковым
названием-Добрая. Разница в годах не мешала им дружить. Иван Петрович
любил Петю за молодость, за прямолинейность, за неподдельную
восторженность. С ним он отдыхал от своей тяжелой работы. Петя с каким-то
благоговением относился к чекисту.
   - Здравствуй, Евдокия! Давно не видел тебя. Да ты, никак, из
путешествия?
   На его приветствие она ответила виноватой и горькой улыбкой. Ей
казалось, что начальник знает о ее связях с сектантами, боялась и
стыдилась расспросов.
   А он, добродушно улыбаясь, пригласил:
   - Сегодня Марья Ивановна вареньем занималась.
   Пойдем к нам, чайку попьем со свежим вареньем и отдохнешь с дороги.
Маша будет рада.
   За чаем Иван Петрович вспомнил добрым словом Петра Васильевича,
поинтересовался намерениями Дуни на будущее, о котором она ничего не могла
сказать. А потом спросил:
   - Почему-то местный поп о тебе заботится. Ты что, знакома с ним?
   Дуня покраснела. Из глаз покатились слезы, в горле спазмы, и ничего
выговорить не может.
   Марья Ивановна ушла на кухню: не в ее характере сыпать пустые слова
утешения, а чем успокоить молодую женщину, она не знала, как и не знала
причины слез.
   Молча закурил Иван Петрович и ждал, когда выплачется гостья. Когда Дуня
немного успокоилась, он сказал:
   - Вот что, Дуня, поговорим по душам, откровенно.
   Кроме добра, я тебе ничего не желаю и постараюсь дать тебе обоснованный
и добрый совет. Ведь у тебя даже друзей настоящих нет. Поп сам ко мне
пришел и сказал, что ты связалась с сектантами. Почему он это сделал, я не
знаю. И какой ему смысл врать,