а
колхозные погноил. Председатель доверился этому вредителю и сам попался,
как кур в ощип... Попов прибрал к рукам беспризорника Дмитрия Свинцова, у
которого родители померли от голода в двадцатом году, и так его разлагает,
что даже писать неудобно... Пора положить конец проискам врагов колхозной
деревни".
   Взволнованный находкой, Киреев еще раз прочитал черновик
корреспонденции и засунул его в карман.
   Вернувшись в избу, он спросил Анну Макаровну, с кем встречался Илья
накануне своей гибели, кто знал, что он пойдет в село Перевал.
   - В тот день у нас в избе, кроме Митьки, никто не был. Парень такой
есть в деревне. Сирота. Я его иногда обстирывала и подкармливала, а потом
бессовестные мужики приохотили парня к самогонке, и к нам он стал редко
заходить. Прижился у кладовщика Григория. Но на Митьку я не думаю. Илья
ему поперек дороги не стоял. Да ведь и Василий Алексеевич тоже не был ему
супостатом.


                                    III


   В село Перевал Киреев съездил в тот же день и в сум.ерки вернулся
обратно. У старого почтаря узнал, что за последние два месяца через
почтовое агентство в "Крестьянскую газету" не было ни одного письма.
   Никакой ошибки! Уж он-то за двадцать лет работы на одном месте знает,
кто кому пишет, а в газету письма редкие, и он такого забыть не может.
   На квартире Киреева ждал Симочкин. Он услал куда-то бабку Арину и стал
докладывать.
   - Осмотрел я кладовую, сам лично на крышу лазил. Кровля-то плотная, а в
двух местах пробита, как бы с умыслом продырявлена, но и доказать
невозможно: мало ли как случается! А Герасимов мог и не знать, а то бы не
оставил без последствий. Беспокойный мужик. В народе, товарищ Киреев,
происходит какое-то волнение. Не верят, что Герасимов виноват, и ждут,
когда я преступника найду. Был у меня до этого кошмарного преступления
сильный авторитет, а теперь вот пошатнулся.
   - Ну а кладовщик Попов как? Надежный?
   - Вредный элемент. И скользкий, как налим.
   Ведь семена он погноил, а обвинить трудно: что теперь докажешь против
бумажки? Но с Беловым он никак не сталкивался, у них отношений никаких не
было.
   Перед уходом Симочкин сказал:
   - Встретил меня сегодня наш деревенский портной. Турка по прозвищу.
Трепач, одним словом, а знает много, только не разберешь, где врет, где
правду сказывает. Подъезжал он ко мне с разными вопросамиразговорами. Он
что-то пронюхал, однако мне не говорит. Потолковали бы с ним - может,
путное что скажет.
   К Турке Иван Петрович зашел под предлогом заказать кепку. В шапке стало
неловко ходить, не по сезону. Чернобородый, небольшого роста крепыш со
смешливыми черными глазами, Турка отказался от заказа: не мастер, не
шапочник, нет материала.
   И спросил:
   - Долго у нас гостить будете?
   - Как справлюсь с делом, так и уеду.
   - Ну что ж, оставайтесь, - милостиво разрешил Турка. - Посмотрите, как
мы живем-можем.
   Он отложил работу и пригласил на улицу подышать свежим воздухом.
Уселись на крылечке. Турка достал из кармана трубку, набил самосадом и
задымил. Во влажном воздухе ранней весны, напоенном запахами тающего снега
и навоза, махорочный дым был "приятно-раздражающим. Киреев тоже взялся за
кисет.
   - Видали, какая у меня баба широкая? - издалека начал Турка. - Пятерых
принесла, и все парни.
   Трое в Красной Армии, а двое в училище бегают. А вот соседу моему,
Гришке Попову, не повезло: одна дочь и та дура - от рождения полоумная.
Хлопот с ней!
   Девке двадцать с лишним годов, здоровенная, замуж захотела, а кто на
дуре женится? В старое время, может, на хорошее приданое кто ни то
позарился бы, а ныне-шалишь, женихи не те! Вот. Гришка и приспособил к ней
парня еще несовершенных лет, Митькой звать, а Пелагея - Гришкина баба -
укладывает парня спать в одной горнице с Манькой. Вконец испортили парня.
И так-то был невоспитанный, а теперь-ни стыда, ни совести. На днях позвала
меня Пелагея и дает почти новые Гришкины штаны переделать для Митьки,
укоротить. Исполнил я заказ и приношу. Хозяина дома нет. Ладно. Митька
пьяный над Пелагеей куражится: то подай, другое принеси, а та, на что
занозистая баба, слушается. Мне Митька, словно хозяин, подносит стопочку.
Только Пелагея из избы, я ему и говорю: "Фартовое житье у тебя, парень,
знать, ко двору пришелся?" А он бахвалится: "Я их еще не так плясать
заставлю - слово знаю". Какое такое слово знает щенок против матерого
волка?


                                    IV


   Киреев остановился у старой дуплистой ветлы.
   Сквозь тонкие облака пробивалась луна и скупо освещала конец
деревенской улицы, стирая очертания приземистых строений. Из полумрака
надвигалась высокая фигура с огромной дубиной: Сжимая в кармане рукоятку
нагана, Киреев вышел навстречу и узнал кладовщика Попова.
   - Григорий Федулович! Что это вам не спится?
   - Товарищ Киреев? Вот не ожидал, что вы по ночам бродите, а то спал бы
спокойно за таким сторожем.
   - Служба. Ничего не поделаешь: враги-то в потемках орудуют.
   - А я за склад беспокоюсь, как бы чего не вышло: время тревожное.
   - Вам нечего беспокоиться. Симочкин обо всем позаботился. Он где-то
вычитал, что как начнется ревизия, так склады поджигают, если, конечно,
кладовщик на руку нечист. Вот и. проявил бдительность: из комсомольцев
посты организовал и у вашего склада двух здоровенных парней поставил.
Можете спать спокойно.
   Иван Петрович говорил простодушным, шутливодоверительным тоном,
будто^бы не разделял опасений Симочкина. И потянул носом, принюхиваясь.
   - При вашем деле без этого, без бдительности, нельзя. - Попов
пристроился рядом, прилаживаясь к шагу. Киреева, усмехнулся: - Ну и нюх же
у вас, не меня ли в поджигатели определили? И ведь верно, керосином от
меня воняет. Хотел с фонарем идти, заправил, руки вымарал, а тут, гляжу,
месяц... Ну бывайте здоровы, в таком разе домой пойду спать.
   Только он скрылся, как перед Киреевым вырос Турка и зашептал:
   - Я следом за вами крался. Думал, не случилось бы чего. Ведь Гришка
теперь как волк затравленный.
   - Я сам хотел сейчас идти к вам. Не придется нам спать сегодня. Надо за
Поповым следить, не смыкая глаз. Если он вздумает удирать, задержите любой
ценой, только живого. Поняли?
   - Как не понять! Будьте спокойны. Не прокараулю. В случае чего подыму
всю деревню, а уж Гришку не выпущу.
   Симочкин подошел к окну и, чем-то заинтересованный, пальцем поманил
Киреева. По непросохшей дороге, бросаясь из стороны в сторону, бежал
Митька.
   Напротив сельсовета упал, попытался встать и не смог.
   Растянулся в грязи, положил руки под голову и затих.
   Пьяный был подобран и доставлен в сельсовет. Он кричал:
   - Стреляй, все равно Гришка придушит...
   Из бессвязных слов, грязных выкриков пьяного было ясно, что он знает об
убийце Белова. Симочкин схватился за бумагу, но Киреев остановил его:
   - Пусть проспится - потом и допросим. Заприте его в чулан.
   Попов был арестован. При обыске у него нашли большие запасы хлеба и
самогонный аппарат, но ничего уличающего в убийстве Белова не обнаружено.
   Сам он ни в чем не признался.
   Утром на допросах Митька стал отпираться ото всего, о чем болтал вчера,
а когда узнал, что Попов арестован, попросил закурить. Жадно затягиваясь,
проговорил:
   - Крышка! Все скажу!
   И рассказал, как он украдкой, будучи в избе Беловых, прочитал письмо в
газету и предупредил Попова.
   Тот стал запугивать тюрьмой: "Ведь и о тебе написано, хлеб-то вместе
таскали, самогонку тоже вместе".
   - Напоил меня Гришка до бессознания. Под утро разбудил и еще поднес
целый стакан. Ну, снова я и окосел. Было темно. Гришка повел меня в лес.
Сунул в руки наган и предупредил, что патрон только один, не промахнись.
Подкараулили мы Илюшку на дороге.
   Я выстрелил ему в спину, он упал, но был еще ж и - вои - Гришка его
прикончил, придушил. Забрали письмо и денег рублей двадцать. Домой шли
поодиночке, и никто нам не встретился. В избе Гришка прочитал письмо и
велел мне бросить в печку. Пришел я на кухню, а там Манька. При ней не
стал жечь, еще, дура, ляпнет где-нибудь. Вышел в сени и спрятал письмо под
половицей. А потом, когда пьяный, Гришку стращал.
   Забавно, как они ко мне подлизывались. Ну и ухаживали же за мной! А
вчера потребовал от меня письмо, я ни в какую, и посмеялся еще над ним. Он
принялся меня душить. Я кое-как вырвался и убежал.
   Правда, Манька пособила: вцепилась в руку отца зубами, а я вырвался...
Больше ничего не помню.
   Попов, уличенный фактами, признался в убийстве Ильи Белова и ^показал,
что стреляли в Илью из того нагана, который им был отобран у семилетнего
мальчика в восемнадцатом году.


                                   -=*=-



                              ДЕЛО ФУНТИКОВА

                                  РАССКАЗ


   С работы Иван пришел в первом часу ночи, выпил стакан чаю с куском
черного хлеба и - спать. Уснул сразу и спал крепко.
   - Ваня, проснись! Горит что-то. - Маша соскочила с кровати и
расталкивала мужа, а потом кинулась к детям.
   Иван с трудом очнулся. Дым ел глаза. Бросился к наружной двери, открыл
ее и сразу захлопнул: в коридоре бушевало пламя.
   Жена тормошила детей, со сна они куксились, капризничали.
   Иван распахнул окно - в комнату на минуту хлынул чистый воздух.
   - Маша, прыгай в окно, ребят я тебе подам, принимай!
   Володя сам выпрыгнул, отец передал Наташку жене, схватил свой китель, в
карманах которого был партийный билет и служебное удостоверение, брюки,
сапоги, планшетку и выбросил на улицу. Сам выпрыгнул, когда комната уже
занималась огнем.
   Все годами нажитое, необходимое для жизни скромное имущество сгорело.
   Маша стойко перенесла испытание, не голосила, не металась, а отвела
Володю и Наташу подальше от пожара и, прижимая их к себе, даже как-то
стыдливо радовалась: "Мои спасены!" Ведь семья Огарковых со второго этажа
целиком погибла в огне. Хорошо, что они, Киреевы, жили на первом этаже. Со
второгомаленьких, закутанных в одеяла, шубы, другие мягкие вещи
выбрасывали на улицу. Взрослые и подростки прыгали в окна. Кто-то
вьпзихнул ногу, кто-то получил ушибы и ожоги...
   Дом сгорел в одночасье. Пожар возник в летнюю жаркую пору около четырех
часов утра, когда все жильцы спали. На улице полное безлюдье. Дом
деревянный, двухэтажный, восьмиквартирный, с двумя подъездами, и ни один
из них на ночь не запирался.
   Загорелось сразу в обоих подъездах, и выбраться из дому можно было
только через окна.
   Поджог! Дерзкий диверсионный, террористический акт могли совершить
только самые лютые враги.
   Весь немногочисленный оперативный состав был брошен на поиски
поджигателей. Допрошены десятки свидетелей, тщательно рассмотрены все
материалы, хранящиеся в железных ящиках, высказано немало предположений -
одно другого хитроумнее, но ничто не помогло найти преступников.
   Только один свидетель из соседнего дома показал, что рано утром,
незадолго до пожара, выйдя по нужде, он видел человека в ватнике, который
шел по улице со щепками под мышкой, но ничего запоминающегося не приметил.
   Любое нераскрытое преступление лежит на совести следователя, хотя бы он
и не сделал никакого промаха в ходе расследования, а это нераскрытое
преступление лежало на совести всего чекистского коллектива.
   Время было трудное, особенно на Севере. Страна очищалась от всего, что
мешало строительству новой жизни. Сюда, на Север, на трудовое
перевоспитание высылались люди озлобленные, недовольные или сбитые с толку
ярыми противниками советского строя, нарушившие революционную законность.
И воры, и бандиты, и спекулянты - уголовники всех мастей были вынуждены
осваивать суровый Север.
   Не смирились раскулаченные переселенцы, и не покинула их надежда на
возвращение к своим богатым дворам. Не примирились нэпманы, частные
предпоиниматели с потерей своих барышей и жили сладкой надеждой на возврат
к старому, капиталистическому строю.
   Местное население, закаленное в боях с белогвардеищиной в годы
гражданской войны на Севере, было беспредельно предано Советам и партии
большевиков, но и среди местных находились враги из бывших офицеров и
кулаков.
   В такой обстановке хватало работы, спать некогда, а жилось тяжеловато.
Киреев на себя получал красноармейский паек, семья довольствовалась тем,
что полагалось неработающим горожанам: по карточкам хлеба в обрез, да
иногда еще немного чего-нибудь вроде пшена и постного масла. Семью
поддерживал красноармейский паек. Перебивались. Всем было трудно.
   - Товарищ Киреев, в приемную пришел какой-то человек и хочет о чем-то
рассказать. Примите его, поговорите, а потом доложите! - приказал по
телефону начальник оперативного сектора Виктор Иванович Волков.
   Посетителю было лет под сорок. Тщательно выбритый, одетый в поношенный
костюм хорошего покроя, он сдержанно поклонился и представился:
   - Игорь Владимирович Сизов, отбывающий ссылку в вашем городе.
   - Садитесь, Игорь Владимирович, и рассказывайте, что привело вас сюда?
   Присаживаясь к столу, на противоположной стороне которого расположился
Киреев, посетитель попросил позволения закурить, неторопливо достал
массивный портсигар и протянул его Кирееву со словами:
   - Закуривайте, гражданин уполномоченный!
   Уполномоченный как-то неуверенно взял папиросу:
   не хотел одалживаться у ссыльного и отказаться неудобно.
   - Я слушаю вас.
   - В этом так называемом городе я, как уже изволили слышать, не по
пристрастию к миграции, а по статье пятьдесят восьмой, пункт десятый. Язык
мой - враг мой. На три года выслан из первопрестольной.
   Служу в местном отделении Госбанка бухгалтером.
   И не хочу получить новый срок с добавлением пункта одиннадцатого.
Возьмите бумагу, гражданин...
   - Меня зовут Иваном Петровичем.
   - Очень рад. Записывайте, Иван Петрович!
   - Вы сначала скажите, в чем дело, а записывать или будем, или нет.
   - Меня втягивают в преступную антисоветскую организацию! - произнес
Сизов со значением, желая произвести впечатление.
   Киреев внешне не проявил никакого интереса к сообщению. Эффекта не
получилось, и посетитель стал по порядку и подробно излагать суть дела.
Иван Петрович слушал внимательно, не перебивая вопросами.
   - Игорь Владимирович, обо всем этом, пожалуйста, напишите сами. В моем
изложении это выглядело бы не совсем полно и могли бы ускользнуть
некоторые детали. Напишите и передайте мне!
   - Напишу, извольте. А как передать? По почте?
   Приходить в ваше уважаемое учреждение еще раз мне не хотелось бы.
   - И не надо. Мы с вами встретимся в нейтральном месте. Завтра-в восемь
вечера, вас устроит?
   - Пожалуй.


                                    III


   Деревянный дом Фунтикова мало чем отличается от соседних. Одноэтажный,
четырьмя окнами на улицу Осоавиахима, он вместе с огородом окружен
невысоким частоколом. По вечерам все окна по фасаду закрываются ставнями;
и если комнаты освещены, то сквозь щели в ставнях на улицу просачиваются
узкие полоски света. От калитки к крыльцу проложены деревянные мостики. В
глубине двора - хозяйственные пристройки для большого хозяйства, но они
почти пустуют: кроме поросенка и кур у хозяина другой живности нет.
   Сегодня очередное заседание. Конспирация полная:
   самовар на столе, за самоваром жена хозяина - Татьяна Витальевна, и
гости вокруг стола, и перед каждым стакан чая. В комнате полумрак. Хозяин
дома Вячеслав Наумович во главе, стола, председательствует.
   У Татьяны Витальевны рядом с чайной чашкой лежит бумага и химический
карандаш: она секретарствует.
   Гости - пятеро членов комитета РДПР.
   - Друзья, сегодня нам надлежит рассмотреть устав кассы взаимопомощи.
Проект устава я разработал. Татьяна, читай!
   Татьяна выразительно вполголоса читает творение своего супруга,
составленное по образцу устава профсоюзной кассы взаимопомощи.
   Устав принимается без обсуждения и единогласно.
   - Переходим к нашим очередным делам, - провозгласил
председательствующий. - Прошу членов комитета доложить, каких успехов
добился каждый в осуществлении наших планов. Начинайте вы, уважаемый Макар
Макарович.
   Пожилой, высокий, сутулый, угрюмый человек отрапортовал:
   - Замечательные, выразительные снимки я сделал о принудительном труде
па сплаве. К ним нужна хлесткая текстовка. Это уж по вашей линии, Арнольд
Михайлович.
   - Это не проблема. Проблема в другом: как вы собираетесь реализовать
свои выразительные снимки?
   Может, в "Правду" пошлете? - насмешливо спросил самый молодой из
собравшихся.
   - Макар Макарович, продолжайте накапливать фотодокументы по любому
вопросу, обличающему большевиков, и о тяжестях, выпавших по их вине на
долю русского народа, - сказал фунтиков. - А как реализовать, Арнольд
Михайлович, это другой вопрос.
   - А ответ на этот другой вопрос будет? - не унимался Арнольд Михайлович.
   - Дорогой друг, не надо забегать вперед. Я как раз хочу поделиться с
вами своими соображениями и на этот счет. В Северограде у меня есть
дальний родственник, моряк заграничного плавания. Он критически относится
к советским порядкам и хвалит условия заграничной жизни. Я думаю, что мне
удастся использовать его в наших целях. Он будет отвозить наши материалы в
Лондон или в другой заграничный порт, а там уж их несложно передать в
редакцию любой некоммунистической газеты... Ваша очередь, уважаемый Павел
Семенович! Как у вас на заводе?
   - На заводе, не в учреждении - народ другой, - ответил пожилой человек
с седыми усами. - Он к трудностям привычный, порядком натерпелся от
прежних властей. Приглядываюсь и остерегаюсь. Нашел всетаки одного
молодого бузотера, выпил с ним, уговорил.
   Те листовки, что вы дали, он в цехе разбросал. А что толку? Рабочие все
до единой снесли в партком. Вот так! С опасным и неразумным делом я
связался на старости лет - увольте, ради бога, не могу, не сумею.
   Да вы не бойтесь: молчать буду, не выдам - слово старого мастера!
   Речь мастера судоремонтного завода произвела на присутствующих
тягостное впечатление. Всем стало неловко. Но Фунтиков и тут постарался
найти слова примирения.
   - Зачем так мрачно смотреть на жизнь, Павел Семенович? Ведь мы вас ни с
чем не торопим, ничего не навязываем, а только просим: приглядывайтесь,
прислушивайтесь и мне докладывайте. Сами никого не вовлекайте в
организацию.
   Павел Семенович промолчал и засобирался было уходить, но под
осуждающими взглядами других снова присел на свое место.
   Затем доложил комендант барака перевалочного пункта Воронин. Он сказал,
что завербовал в свою группу еще двух единомышленников: один - немец по
национальности, он будет писать по-немецки листовки для заграницы, письма
о положении в России, а другой, обозленный и отчаянный, пойдет на любое
опасное дело.
   - Он был офицером в армии Миллера здесь, на Севере, - добавил Воронин.
   - А удобно, нам с беляками связываться? Удобно ли в политическом
отношении? - снова спросил Арнольд Михайлович.
   - На первых порах нам дорог каждый человек, согласный в принципе с
нашей программой'. А потом, когда за нами пойдут массы, разберемся, -
пояснил председательствовавший. - Наш молодой друг еще не избавился от
советской нетерпимости к инакомыслящим, но, с нашей помощью, он скоро
поймет тактику борьбы. Кстати, как у вас, Арнольд Михайлович, с текстом
воззвания?
   "Молодому другу" не понравился покровительственный тон председателя, и
он буркнул:
   - Никак. Не усвоил вашей тактики.
   - Ну зачем обижаться? Я вовсе не хотел вас обидеть. Воззвание, пожалуй,
я сам напишу, раз у вас нет соответствующего настроения.
   Расходились, как и положено заговорщикам, поодичочке,
   Супругам Фунтиковым не спится. Каждый раз после конспиративного
заседания они бывают возбуждены и взволнованы. Лежа в постели, супруги
тихо, вполголоса делятся впечатлениями. Шутка ли, такое дело!
   Создание новой партии, которая поднимет народные массы и свергнет
узурпаторский режим в России!
   А во главе партии он - Фунтиков, инициатор, организатор, руков