Феклы появилась Елизавета, и прямо к
Дуне за перегородку.
   - Уж я так волновалась, так расстроилась! Напугали-то нас как! Не дали
провести до конца молебствие. Как ты скрылась?
   - А разве захватили кого?
   - Слава богу, все целы. А случилась напрасная тревога - парнишки
напугались и нас напугали. Ну уж лучше пустая тревога. Известно, пуганая
ворона и куста боится.
   - Матушка, а о какой весточке ты вчера говорила в проповеди? - И
спохватилась; "Опять поторопилась.
   Не хватало того, чтобы сейчас отшили меня, когда я уже к самому логову
подобралась". И зачастила: - Ведь я к чему спрашиваю? А к тому, что мне
тоже надо подготовиться. В доме у меня двое от властей прячутся, а ежели
долго не придет освобождение, так их и поймать могут. А ежели скоро, так я
уж сумею продержаться, вывернусь как-никак.
   У старицы забота-усыпить подозрительность любознательной новообращенной
сестры. Вадим не дурак, видно, знает, когда свои придут. А что, если его
схватят до прихода? Тогда все полетит к черту? А счастье-то рядом. В
мечтах своих видела себя Елизавета игуменьей большого женского монастыря.
В большом храме золоченый иконостас. Храм высокий и гулкий.
   Стройный девичий хор на клиросе. Заливается колокольный звон. Свой,
зазывной, заливистый: "Приидитеприидите, приидите-приидите" - и ответный
басовитый из мужского монастыря: "Приидем-приидем, приидемприидем". А она,
окруженная всеобщим поклонением и почитанием, самовластная хозяйка и
страдалица...
   - Верь моему слову, Евдокия, все будет хорошо, дождешься ты земного
счастья. Вон какая ты ладная да красивая, кровь в тебе так и играет. По
себе знаю.
   Вера наша не перечит желаниям плоти, когда душа предана богу. А уж я
тебе так устрою, что век за меня будешь богу молиться. Жениха подберу тебе
такого, что и во сне не привиделся. Я заметила, какими очами взирал на
тебя наш гость. Женю я его на тебе, и будете вы оба счастливы.
   - Ты о ком это, матушка?
   - Притворщица, будто не знаешь? Вадимом его величают. Скоро, очень
скоро станет он большим человеком, и ты с ним попадешь в самое высокое
общество.
   При твоей красоте и при твоем уме многого можно достигнуть. А я уж
постараюсь. Прикипело мое сердце к тебе не знаю как.
   Дуня слушала старицу и удивлялась: как непохожи эти ее речи на те - о
бренности земного существования.
   - Иди, Дунюшка, домой, наберись терпения и жди. Недолго осталось.
Проведай наших затворников, позаботься о них. Завтра к вечеру я буду у
тебя. Ты сама пока на глаза не показывайся никому, пусть думают, что у
тетушки.


                                    XII


   Ночью Афоня пошел во двор, оступился впотьмах и повредил ногу. Ох, и
ругал же его Вадим!
   - Разгильдяй! Кто дал тебе право портить конечности? Ты должен
включиться в активную борьбу. А ты что? Я уже в центр донес, что ты в
походе, заверил командование, что задание будет выполнено.
   - Это очковтирательство.
   - А ты не симулируешь? Я сейчас проверю. Которую ногу подвернул?
   - Левую.
   - Ложись, сейчас, вправлю, - схватил больного за ногу и дернул на себя.
   Афанасий завопил не своим голосом.
   Немец выругался и зажал ему рот.
   - Молчи, скотина! Услышат - капут нам. - И, помедлив, спросил: - Легче
стало?
   - Маленько полегчало. Знаешь что? Принеси-ка ты мне палку, опираться
буду и разомнусь: со мной это не впервые. Не завтра, так послезавтра
включусь в дело. Ты за меня не волнуйся, я свое задание выполню в срок, а
может, и раньше.
   Принесенный со двора кол Афанасий обрезал и обстругал ножиком. Славная
палка получилась - увесистая.
   Всяк занялся своим делом: Афоня на лавке у дверей подшивал к нижней
рубахе потайной карманчик, а
   Вадим колдовал у рации. Послышался осторожный стук в окно. Немец
торопливо спрятал рацию.
   - Откройте, это я, Дуня, - послышалось из-за окна.
   Афоня поковылял к двери. Вадим засветил пятилинейную лампу. Пока Дуня
снимала мокрое пальто, Вадим не сводил с нее глаз. Румяная, веселая, она
была чертовски привлекательной. Вадиму не терпелось остаться наедине с ней.
   - Марш в свой закуток и спи! - приказал он своему подручному.
   Бросился к дверям, чтобы запереть сени. Дуня остано&ила:
   - Не торопись, успеешь! Мне еще выйти надо.
   Потом произошло все, как в кино: вместо Дуни в избу вбежал Иван
Петрович Киреев с двумя своими сотрудниками. Вадим кинулся к лампе. Не
успел он поднять пистолет, как получил удар по руке увесистой палкой,
оружие покатилось по полу. Помощники Киреева скрутили руки шпиону.
   На стареньком грузовике^ Дуня вместе с двумя сотрудниками отделения
приехала в Куйму. В подземных тайниках были взяты Федор Козодеров с девой
Марией и Софрон. А потом были вытащены из убежищ и другие дезертиры,
выданные отцом Федором.
   Старица Елизавета как сквозь землю провалилась.
   Ее изба оказалась пустой, зато в подполье вахтер Дружинин, известный по
имени Сереня, обнаружил целый склад продовольствия: мясные консервы в
ящиках, целый мешок сахара, два мешка пшена, два ящика водки, ящик чая...
   Сереня вытащил все это на улицу, а сбежавшиеся колхозники недоуменно
разводили руками: "Откуда, ведь нигде не работали?"
   Фекла тоже прибежала, волоча за руку Маньку.
   Бежала в ожидании чуда. Вот бог сейчас и покарает поднявших руку на
пастырей. Но чуда не произошло.
   Увидев гору ящиков, Маня спросила:
   - Мама, а где сахар? Он сладкий?
   И тут произошло неожиданное: Фекла бросилась к арестованному отцу
Федору и завопила:
   - За что погубили моего Васеньку? Бабоньки, голодом я его заморила ради
царствия небесного, а они...


                                   -=*=-


                             ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН

                                  РАССКАЗ


   В барабане оставался один патрон. Бандитская пуля пробила грудь
красногвардейца, а рука, откинутая смертью, выбросила наган в сторону, в
кусты.
   Илюша утром погнал на пастбище стадо овец и натолкнулся на убитого. Он
не мог даже заплакать. Он не поверил сначала, что батя дал себя убить:
ведь он такой сильный!
   Хоронили Степана Белова по-иному; без попа, с красным флагом и
провожали на кладбище под дробь барабана. Другой музыки в волости не было:
не под гармошку же! Жиденький ружейный залп над могилой, скупые солдатские
слезы запомнились Илюше навсегда.
   Через неделю, гоня стадо по той же дороге, Илюша наступил на тронутый
ржавчиной наган. Находка была бесценная: пусть сунутся бандиты! Он забыл
про стадо овец и стал оттирать ржавчину, потом, усевшись на обочину дороги
и свесив ноги в канаву, целился.
   Выстрела не получалось.
   - А ну-ка дай сюда! - раздался за спиной требовательный голос.
   Высокий дядя в черном мундире с желтой полосой, вшитой в рукав, отобрал
у Илюши находку.
   - В ревком сдам. Еще ненароком убьешь кого.
   Только к вечеру на переменных лошадях верхом добрался Иван Петрович
Киреев от железнодорожной станции до Заболотья - небольшого села,
затерянного среди лесов.
   Дежурный сельсовета, на редкость молчаливый человек, отвел приезжего к
бабке Арине, сказав при этом только два слова:
   - Тут переночуешь.
   Киреев перекусил, напился чаю и прилег на лавку.
   От непривычной езды в седле ныло все тело. Он хотел только немного
полежать, но сразу же уснул сном усталого крепкого человека. Он не слыхал,
как заходил председатель сельсовета и спрашивал у бабки, кто и по какому
делу приехал. Арина ничего путного рассказать не смогла. Вскоре из
сельсовета пришел дежурный и потребовал:
   - Разбуди его. Скажи, велено ему в сельсовет явиться, Андрейкин зовет.
   Узнав, что Киреев - сотрудник оперативного сектора, Андрейкин был
неприятно удивлен.
   - Милости прошу к нашему грошу со своим пятаком! Авось с твоей помощью
и справимся с задачей, - не без ехидства заметил он. - Сами-то мы,
выходит, разучились работать. Периферия!
   Киреев поспешил успокоить начальника райотдела ОГПУ, сказав, что он
приехал в его, Андрейкина, распоряжение, так как совсем недавно переведен
с партийной работы на чекистскую и опыта у него нет, потому его и послали
сюда поучиться у старого работника на таком серьезном деле.
   Поняв, что на авторитет его никто не покушается, Андрейкин великодушно
стал вводить Киреева в курс дела:
   - Двадцать восьмого марта в лесу на дороге между селами Перевал и
Заболотье был убит бригадир колхоза Илья Белов, двадцатилетний комсомолец,
селькор. Между прочим, это сын убитого в восемнадцатом году бандитами
красногвардейца. Акт медицинского вскрытия свидетельствует, что выстрел
был произведен из нарезного оружия с близкого расстояния.
   Ранение тяжелое, но не смертельное, а сама смерть последовала от
удушения. Следы преступника на мокром снегу были размыты дождем. Видишь,
Иван Петрович, какое казусное положение! - Андрейкин откинулся на спинку
стула и постучал пальцами по столу. - Сейчас я буду допрашивать одного
свидетеля.
   Послушаешь или с дороги отдыхать пойдешь?
   - Послушаю, -сказал Киреев.
   ...На табуретке против письменного стола сидел свидетель, человек лет
сорока пяти. Все в нем было длинным: руки, ноги, шея, нос. Сидел он чинно,
степенно и зорко смотрел на Андрейкина послушными глазами и подозрительно
на незнакомого человека, сидящего у края стола, сбоку.
   - Попов, я записал: беспартийный, несудимый, в белой армии не служил,
репрессированных родственников не имеешь...
   - Верно, товарищ начальник.
   - Об ответственности за ложные показания по статье девяносто пятой
предупрежден. Распишитесь!
   Так. А теперь рассказывайте все, что вам известно по делу убийства
Белова.
   - Ничего мне не известно, товарищ начальник.
   Вроде бы в нашем селе убить некому. Но и чужому тут делать нечего.
   - Не было ли у Белова с кем неприязненных отношений?
   - У кого их нет? Да вот накануне того дня утром при мне он крепко
поругался с Герасимовым. Ты, говорит, колхоз без семян оставил. А тот, вы
ведь знаете, критики не уважает, накричал на Белова: "Указывать вас много,
а помогать нет".
   - Где был Герасимов двадцать восьмого марта?
   - Это когда товарища Белова убили? Рано утром он уехал в район
хлопотать насчет семян. За колхоз он болеет, слов нет.
   - А вы отвечаете за семена?
   - Я за все зерно ответственный. А только тут моей вины нету. Еще осенью
я говорил Герасимову, что на семенном складе крыша прохудилась, зерно
может подмочить. А он, вы знаете, какой бесшабашный! "Ни хрена, - говорит,
- не будет, амбар хороший". Я вижу такое дело, написал форменное
заявление. А мер все равно не принято.
   - Какие у вас с Герасимовым взаимоотношения?
   - Я считаю, какие надо. Он руководитель, коммунист, я, можно сказать,
беспартийный большевик. Да он у меня даже в гостях бывал. Человек он
хороший, только горячий, несдержанный. Человек заслуженный, его даже сам
Чапаев наганом наградил.
   Записав в протокол показания Попова, Андрейкин отпустил его, но
приказал ждать в соседней комнате.
   Постучал в стенку, и на этот сигнал явился милиционер Симочкин.
   - А ну, позови сюда предколхоза Герасимова! Он в правлении должен быть.
   Правление колхоза помещалось в одном доме с сельсоветом, в другой его
половине. Вскоре вместе с Симочкиным вошел Герасимов. По виду ему можно
было дать лет пятьдесят. Худощавый, борода взъерошенная, глаза
беспокойные, угрюмый, он производил впечатление человека, всегда готового
к драке.
   - Садись, Василий Алексеевич, - участливо сказал Андрейкин, не
здороваясь.
   Герасимов молча сел на табуретку, посмотрел с любопытством на Киреева,
стараясь припомнить: не видал ли где?
   - Давай, Василий Алексеевич, поговорим откровенно. Ты меня знаешь, я
тебя тоже. Трудно тебе приходилось - знаю. Ну, сорвался. Власть-то своя,
советская, она понять может.
   - Ты насчет семян? Верно, виноват. Доверился прохвосту. Несу полную
ответственность.
   Андрейкин многозначительно глянул на Киреева и продолжал:
   - А ведь дело-то серьезное: вредительством называется. Значит, запишем:
"Признаю себя виновным..."
   - Признаю, не доглядел.
   - А ты, Василий Алексеевич, куда ездил двадцать восьмого марта?
   - К вам, в райцентр. Просил семянную ссуду.
   - А зачем наган брал с собой?
   - Наган? Да он у меня с гражданской войны лежит на полке в переднем
углу, где раньше иконы были.
   Без единого патрона. Я храню его как самую дорогую память.
   - Симочкин, принеси! Герасимов, ты когда видел Белова последний раз?
   - Накануне.
   - Когда узнал о порче семян?
   - Тогда и узнал. - Утром пришли с Иль„й на склад и увидели.
   - Ты знал, что Белов собирался в Перевал?
   - Кабы знал, так по пути довез бы. Он мне ничего не говорил, да я еще в
то время и сам не надумал ехать.
   - А кто убил Илью Белова? - вкрадчиво спросил Андрейкин.
   - Я тебя хотел об этом спросить. Ты ведешь следствие.
   - Гражданин Герасимов! - загремел Андрейкин. - Я требую правдивых
показаний!
   - Что-о? - Герасимов побледнел, полез в карман, достал кисет, кое-как
свернул цигарку, закурил и неестественно спокойно проговорил: - Дурак ты,
Андрейкин. Меня, что ли, подозреваешь? А еще сидишь на ответственном посту.
   Андрейкин побагровел, сжав массивные кулаки, медленно и тяжело поднялся
и отрывисто, с хрипотцой в голосе отрубил:
   - Симочкин, возьми его!
   Когда милиционер увел Герасимова, Киреев спросил:
   - Вы что, в самом деле Герасимова подозреваете в убийстве?
   - Да больше и подозревать некого. Ведь он один отлучался из деревни
двадцать восьмого марта! Мало того, я получил сведения, что он в Перевале
разговаривал по телефону утром того дня и телефонистка заметила у него на
руке следы крови. Герасимов озлоблен неудачами, а тут еще порча семян.
Колхоз и без того отстающий. С колхозниками груб, с районными работниками
не ладит. Давно его собирались заменить, да все руки не доходили. И
знаешь, кого метили на его место? Покойного Илью! Нам это тоже надо иметь
в виду. Герасимов, конечно, не классовый враг, а нет-нет да и
прохаживается насчет партийного руководства.
   Правда, выше области не поднимался. А наган? У кого он еще есть?
   Андрейкин устроил очную ставку Герасимову с Поповым. Попов на вопросы
отвечал неторопливо, обдуманно, уверенно, а Герасимов горячился, вскакивал
с табуретки, под окрики Андрейкина садился и свирепо зыркал глазами.
   - Ты припомни, Василий Алексеевич, сколько раз я говорил тебе, что
крыша протекает и семена могут сопреть. Даже заявление тебе подал. Неужто
забыл?
   - Врет он все. Ничего не говорил!
   - Василий Алексеевич! Я же заявление тебе подал после отчетного
собрания, а ты его в стол бросил. Я еще сказал, что насчет семян, а ты
сказал, что сам все знаешь. Вспомни! - упрашивал Попов.
   - Врешь! - твердил Герасимов, не глядя на Попова.
   Андрейкин снова постучал Симочкину и, когда тот вошел, приказал:
   - Иди с ними и обыщи стол председателя колхоза.
   Найдешь заявление Попова - тащи сюда.
   Заявление нашлось в ящике стола среди старых ненужных бумаг.
   - И теперь будете отпираться? - переходя на "вы", спросил Андрейкин зло.
   - Чего отпираться? Не видал я этой бумажки, да ее там никогда и не было.
   Направив Герасимова в райцентр Приреченское под конвоем Симочкина,
уехал и сам начальник райотдела.
   Результатами своего розыска внешне казался довольным, бодрился, а
где-то внутри копошилось сомнение.
   "Мог ли старый коммунист Герасимов пойти на такое подлое дело?" А кто
еще? Ответ на это "кто еще?" и успокаивал: нет никого!


                                    II


   Милиционер Симочкин со своей канцелярией располагался в небольшой
комнатушке с отдельным входом рядом с кабинетами председателя сельсовета п
председателя колхоза. Посредине комнаты стоял кухонный стол, окрашенный
суриком и покрытый кумачовой скатертью, испещренной чернильными пятнами.
   Много места занимал на столе самодельный письменный прибор, сооруженный
из толстой доски, с двумя чернильницами-непроливашками.
   Неудобно расставив ноги по обе стороны стола, на табуретке сидел
Симочкин и писал. Ему не удавались канцелярские обороты речи, а писать
простыми, обычными словами он считал признаком необразованности.
   На приветствие вошедшего Киреева Сймочкин реагировал с достоинством
человека, занятого важным служебным делом, то есть головы не поднял, на
вошедшего не глянул, а молча продолжал писать. Неторопливо дописал бумагу,
искоса посмотрел на' ровные строчки, взял другую ручку и расписался
красными чернилами. И только после этого поднял глаза на вошедшего, узнал
Киреева, вскочил и отрапортовал:
   - Старший милиционер Сймочкин! Возвратился из служебной командировки и
приступил к исполнению своих прямых обязанностей. От товарища начальника
райотдела получил надлежащие указания и нахожусь в полном вашем
распоряжении.
   Киреев дал Симочкину задание проследить за работой ревизионной комиссии
колхоза, самому осмотреть семенной склад и составить акт о порче семян.
   Молодой чекист не мог примириться с мыслью, что коммунист Герасимов,
чапаевец-убийца, что он поднял руку на комсомольца, селькора. Все улики
против него казались случайным стечением обстоятельств.
   Он покинул обжитый Андрейкиным кабинет председателя сельсовета, никого
к себе не вызывал, а сам "пошел в народ". Его открытое, добродушное лицо,
доверчивый взгляд серых глаз, простота и непринужденность в обращении с
людьми развязывали языки.
   Говорили по-разному. Которые похитрее, те старались выпытать у молодого
следователя, что он узнал по этому позорному для села делу, но большинство
колхозников искренне старались помочь найти убийцу и охотно пространно
рассказывали все, что знали, слыхали, предполагали о покойном Белове и об
арестованном Герасимове.
   Запомнились слова колхозного шорника:
   - Хоть и грубоват был с народом Василий Алексеевич, а человек он
правильный. Коммунист, одним словом. Разве он пойдет на такое дело? Не
знаю, как там Андрейкин искал, а только не нашел душегуба. И пока его не
найдут, всем нам неспокойно, будто все виноватыми ходим.
   А седой, благообразный старик со строгим, как на старинных иконах,
ликом и со злыми глазами, честил Герасимова:
   - От такого дуролома всего ждать можно. Колхоз до чего довел? Семян и
тех нету. Неужто лучше не нашли хозяина? Попов Григорий, тот бы навел
порядок. Таких мужиков поискать.
   Ровным тихим голосом рассказывала Анна Макаровна о своей вдовьей жизни.
   Илюше исполнилось три года, как мужа Степана угнали на германскую
войну. Воротился домой большевиком и вскоре ушел в Красную гвардию. Пал от
бандитской пули. Сиротой рос Илюша. В голодные годы кое-как перебивались.
Все, что осталось от мужа, променяла на хлеб. Только корову и могла
сберечь.
   Вырос Илюша здоровым да ладным. Хорошо учился и матери помогал по
хозяйству. Окончил школу крестьянской молодежи. К тому времени колхоз
образовался. Стал Илья бригадиром. (Не сказала Макаровпа, хотя и знала,
что прочили Илью на председательское место.)
   - Любил он рассказывать, как жить будем. Такой выдумщик! Скоро,
говорит, мама, и в Заболотье будем пахать тракторами, электричество
проведем, радио...
   Из-под припухших покрасневших век Анны Макаровны тихо струились горькие
слезы.
   Киреев, стараясь говорить спокойно, попросил бумаги и записи Ильи.
   - Забрал Андрейкин. Книжки и газеты в кладовке. У нас есть такая
кладовочка с окошечком. Зимой в ней стоят кадушки с грибами и ягодами, а
весной там ничего нет. Я кладовочку приберу, вымою, Илюша принесет
лиственницы - от нее дух хороший. Летом, бывало, дождик стучит по крыше, и
так хорошо спится там после работы. В этом году я рано прибралась в
кладовке, и накануне того дня Илюша перетащил туда все свои книжки и
газеты. Поди посмотри!
   На самодельном столике у маленького оконца - аккуратная стопка книг и
газет. Киреев, перебирая эту стопку, наткнулся на исписанный лист бумаги.
   "В "Крестьянскую газету". У нас в Заболотье орудует классовый враг
Попов Григорий - кладовщик колхоза... Хлеб ворует, самогонку варит, семен