отступать, растерянно отводя взгляд от удручающего
зрелища. Отойдя от  Матта  футов на десять, они разом повернулись и, потеряв
всякое чувство собственного достоинства, бежали на задний двор.
     Одного зрелища "велосипедной" обороны Матта (как  мы ее назвали) обычно
оказывалось достаточно, чтобы  предупредить  кровопролитие.  Исключением  из
этого  правила  явился   случай,  когда   одна  безрассудно  храбрая  собака
отказалась впасть в панику. Тут последствия  могли быть плачевными, так  как
странная  оборонительная поза  Матта  выглядела беззащитной,  но  не  сулила
ничего хорошего.
     Однажды,  когда Матт охотился на гоферов, на него напала собака-колли с
соседней фермы, по-моему,  малость шальная. Один глаз у  собаки был белым, а
другой  синим,  это-то  и  придавало  ей  сходство  с полупомешанной. Пес  и
действовал  как   безумный:  он   без  малейшего   колебания   бросился   на
перевернувшегося на спину Матта.
     Матт заворчал, когда  колли навалился на него, и на какое-то  мгновение
темп "кручения педалей" замедлился. Затем Матт собрался  с силами и  перешел
на спринт. Колли повис в воздухе, взлетая и опускаясь,  как  мячик на  конце
вертикальной  водяной  струи.  Каждый  раз,  когда  он  опускался,  по  нему
проходились туда и  сюда четыре набора  быстро двигающихся  когтей; в  конце
концов колли упал  на землю: из дюжины глубоких царапин лилась кровь; наглец
получил  сполна и  бежал.  Матт  не преследовал его;  победив, он становился
великодушным.
     Если  бы он  добровольно пожелал  провести  несколько  таких  дуэлей  с
собаками  из  округи, то  они  несомненно  быстро  признали  бы его.  Но  он
оставался верен  мирному  принципу отказа  от  насилия,  по  крайней мере  в
отношении других собак, и продолжал избегать стычек.
     Местные стаи  собак  и особенно та,  во главе которой был бультерьер из
соседнего  дома, старались вовсю, чтобы вызвать Матта  на драку, и некоторое
время  ему приходилось  держаться  поблизости от нашего жилища, когда его не
сопровождали мама или я.
     Прошел   почти  месяц,   прежде   чем   он  отыскал   выход   из  столь
затруднительного положения.
     Принятое наконец решение было типичным для него.
     Почти  все  задние  дворы  в  Саскатуне   были  обнесены   заборами  из
вертикальных планок, прибитых  гвоздями к двум горизонтальным  прямоугольным
брусьям  сечением  два  на  четыре  дюйма.  У  каждого забора  верхний  брус
находился в пяти-шести футах от земли и примерно на пять дюймов ниже верхних
концов  вертикальных  планок.  Много поколений  эти  высокие  горизонтальные
мостики  служили  кошкам местом для безопасных прогулок. В  один  прекрасный
день Матт решил, что изящные мостики могут послужить и ему.
     Я чистил зубы  после  завтрака, когда услышал,  как  Матт взвизгнул  от
боли.  Я тут же подошел к  окну  и  выглянул.  Мне удалось увидеть,  как пес
старательно карабкается с мусорного  ведра у ворот на наш задний забор. Пока
я  смотрел, он  сделал  несколько  вихляющих  шагов по верхней  перекладине,
потерял равновесие и  свалился, но тут же решительно  вернулся  к  мусорному
ведру и повторил попытку.
     Я вышел во двор и постарался  его урезонить, но пес не  обратил на меня
никакого внимания. Когда я уходил,  он  повторял все то же:  вскарабкивался,
неуверенно проходил несколько футов и снова падал.
     Во время обеда я упомянул о новом увлечении Матта, но никто из домашних
не  придал  этому  значения.  Мы  привыкли  к  странностям  нашей  собаки  и
совершенно не подозревали, что за этой кажущейся глупостью скрывается метод.
И вот несколько вечеров спустя я понял, что это был именно метод.
     Отряд  бенгальских  улан  (двое  моих  приятелей  и  я)  с  копьями  из
бамбуковых  удилищ  провел послеобеденное  время в охоте на тигров  (уличных
кошек), за которыми гонялись на велосипедах по всем переулкам. Когда подошло
время ужина, мы, лениво  нажимая на  педали,  направлялись домой по переулку
позади  Ривер-Роуд,  как  вдруг  один  из  моих  товарищей,  ехавший немного
впереди,  испуганно вскрикнул, повернул свою машину так,  что  я врезался  в
нее, и мы оба шлепнулись в раскаленную солнцем пыль. Я вскочил и увидел, что
мой друг тычет пальцем на забор  перед нами и глаза его стали квадратными от
изумления.
     Источник нашего столкновения  небрежно двигался по верху забора ярдах в
пятидесяти от нас. За  этим забором  жили эскимосские  лайки,  и хотя мы  не
могли  их   видеть,  но  мы  и  большая  часть  Саскатуна  слышали,  как  их
захлебывающийся от бешенства лай прерывался звуками глухих ударов при каждой
попытке добраться до искусителя и беспомощном падении на землю.
     Матт никогда не спешил. И сейчас он семенил по своей воздушной трассе с
неторопливым  безразличием пожилого  джентльмена, прогуливающегося во  время
вечернего моциона. Лайки были вне  себя от бессилия, и я радовался тому, что
между нами -- забор.
     Мы, мальчишки, еще не оправились  от первого изумления,  когда на сцене
появилась новая группа собак. Группа  эта состояла из шести или семи местных
псов во главе с бультерьером: их  привлекли вопли лаек. Псы увидели Матта, и
терьер  с ходу повел их в атаку. Он сам бросился на забор с  такой отчаянной
силой, что после  этого столкновения  остался в живых только потому, что был
бультерьером.
     Нас  испугало  близкое  к  безумию состояние  собак,  и  мы взяли  пики
наизготовку, не  зная,  пытаться спасти  Матта  или нет.  Нашей  помощи, как
оказалось, в данном случае не требовалось.
     Матт оставался невозмутимым  или создавал  иллюзию невозмутимости,  так
как, сосредоточив все свое  внимание на сохранении  равновесия,  уже  не мог
уделить  никакого  внимания нападавшим.  Он шел  медленно,  но  уверенно  и,
благополучно пройдя  по забору, за  которым  жили лайки, вспрыгнул на  более
высокий соседний забор и шагал  по нему, пока не добрался до гаража. Изящным
прыжком  он оказался на  его крыше, где  и растянулся на  несколько  секунд,
якобы  для того, чтобы передохнуть, но на самом деле --  я в  этом уверен --
чтобы насладиться своим торжеством.
     Внизу  иод   ним  бурлила  ярость.  Потом  я  никогда  не  видел  такой
рассвирепевшей собаки, как тот бультерьер. Хотя  стена гаража, выходившая на
переулок,  была  высотой  в  добрых   восемь  футов,   бультерьер  продолжал
бессмысленно кидаться на нее, пока не превратился -- я тоже в этом уверен --
в одну большую дрожащую ссадину. Матт наблюдал  весь этот  спектакль две-три
минуты,  потом встал, бросил презрительный взгляд  через плечо, спрыгнул  на
забор между двумя домами и неторопливо направился по нему на другую улицу.
     Суматоха в переулке приутихла,  и свора стала таять. Большинство собак,
должно быть, поняло,  что им  пришлось бы обогнуть полквартала, если  б  они
снова захотели напасть на след Матта, но к тому времени он, по-видимому, был
бы уже далеко. Они  начали уныло  расходиться, пока наконец  не остался лишь
один бультерьер. В припадке бешенства  он все  еще бросался на стену гаража,
когда я направился домой, чтобы рассказать об увиденных мною чудесах.
     С  того  дня собаки, жившие  по соседству, отказались  от  нападений на
Матта  и молчаливо признали его превосходство,  --  разумеется,  все,  кроме
бультерьера. Возможно, что, бросаясь, подобно мячу, на стенку,  он  повредил
свой  ум, а может быть, был просто слишком упрям, чтобы сдаться.  Что там ни
говори, но он продолжал устраивать засады  на Матта, а Матт достаточно легко
их избегал до  того дня в начале  зимы, когда бультерьер, к тому времени уже
совершенно  потерявший разум,  пытался перебежать улицу  в  погоне  за своим
врагом,  не обращая внимания  на транспорт,  и его, беднягу, переехал старый
автомобиль модели "Т".
     Удивительная способность  Матта  гулять по заборам могла бы  сделать из
него вожака соседских собак, пожелай он этого, так как его уникальный талант
давал  ему значительное преимущество в популярной у них игре "Поймай кошку",
но Матт оставался любителем прогулок в одиночку, довольствуясь тем, что  ему
не мешают делать то, что ему хочется.
     Он не бросил  прогулки по заборам  и тогда,  когда необходимость  в них
отпала. Он очень  гордился своим достижением и поддерживал себя в спортивной
форме. Я много  раз показывал  его  своим  друзьям  и не  мог  удержаться от
заключения  мелких  пари с незнакомыми мальчишками относительно способностей
моего  лохматого акробата. Когда я выигрывал -- а это случалось  каждый раз,
-- то награждал  Матта  жевательной резинкой  в  сладкой оболочке. Это  было
одним из его любимых лакомств, и он жевал  тягучий комок до тех  пор, пока в
жвачке совсем  не  исчезал  запах  мяты,  после  чего  он  глотал безвкусный
остаток. Мама считала,  что  это повредит собаке, но, насколько я знаю,  это
никогда   не  оказывало  вредного  действия  на   его   органы  пищеварения,
безнаказанно поглощавшие массу неудобоваримых предметов.

Кошки и лестницы

     Матт  всегда  не  любил  кошек,  но  до  тех   пор,  пока  он  не  стал
замечательным  надзаборным  акробатом,  он  не  мог продемонстрировать  свое
отношение  к  ним  достаточно  наглядно.  Обнесенные  заборами  задние дворы
Саскатуна, казалось, были построены специально для кошек и специально  чтобы
препятствовать исполнению  желаний саскатунских  собак. Возможно,  именно  в
результате этой  благоприятной обстановки кошачье  население  в нашем городе
было огромным, а сами кошки стали беспечными и самонадеянными.
     Понятно, что после многих лет безопасного существования они должны были
чувствовать  себя  недосягаемыми,   но   их  беспечность  была  недостаточно
обоснованна,-- Матт вскоре доказал это.
     Когда  он достиг  совершенства в  искусстве ходьбы  по заборам, то стал
бичом и рукой карающей для кошек нашего квартала. Пришло время, по соседству
кошек осталось мало и они  стали осторожными.  Матт  начал  совершать  более
дальние вылазки, прочесывая переулки всего Саскатуна в поисках кошек, еще не
подозревающих  о  его уникальных способностях.  Менее чем за год  он  привил
кошкам нашего  города такое чувство неуверенности в своей безопасности,  что
они почти полностью переселились на деревья.
     Лишь только Матт замечал кошку, он, как  это  свойственно  любой другой
собаке,  мчался  к ней, но, увы, безрезультатно.  Кошка вовремя  взлетала на
ближайший забор и сидела там, чувствуя себя непринужденно  и в безопасности.
С удрученным видом Матт удалялся, явно признав  поражение, а кошка  посылала
ему  вслед  оскорбительные  звуки.  Дойдя  до  угла  забора,  Матт  внезапно
поворачивался  и  большим  прыжком  оказывался на  верхней  перекладине.  Не
успевала кошка поднять шерсть  дыбом, как Матт  уже мчался к ней -- по ею же
выбранной стезе.
     Кошка  испытывала  двойное  неудобство.  Она  не   могла   одновременно
удерживать равновесие на заборе и пытаться выцарапать  глаза нападающему. Не
могла она и резко  развернуться,  чтобы убежать. Если  бы  она  спрыгнула на
землю,  то сразу  же  оказалась бы в родной для Матта стихии. Попытайся  она
отступать по забору --  длинные ноги Матта  тотчас  же нагнали бы ее. Только
если  совсем рядом оказывалось дерево, у  кошки появлялся шанс уйти  целой и
невредимой.
     Для такого экземпляра, как Матт, было неизбежным, что в один прекрасный
день он  решит  последовать  за намеченной жертвой и на высокое дерево.  И в
этом  его устремлении не было ничего невероятного, как могло бы показаться в
первый  момент.  Ведь,  между  прочим,  существует  много   других  наземных
животных,  которые  иногда  влезают на деревья, причем достаточно искусно. В
странах  Средиземноморья часто  можно  видеть коз, ощипывающих верхние ветки
оливковых деревьев.  Американские лесные сурки также лазают по  деревьям,  и
есть много сообщений о том, как собаки загоняют койотов на деревья.
     Тем  не  менее  однажды   утром   моя  семья  и  я  не  могли  остаться
равнодушными, когда впервые  обнаружили Матта забравшимся до половины высоты
дерева  на нашем заднем  дворе. Он карабкался  неуклюже, но решительно и уже
поднялся на высоту пятнадцати футов от  земли, когда под его весом обломился
сухой сук  и  Матт  в нелепой  позе рухнул  вниз. Он слегка поцарапался и от
падения  у  него перехватило дыхание,  но он  все  же доказал,  что  лазанье
доступно и собакам. С этого момента Матт уже никогда не боялся высоты.
     Никто из нас не  представлял себе, как далеко  он  зайдет в своем новом
увлечении, вплоть до одного  весеннего дня следующего  года,  когда, завывая
сиреной, мимо нашего дома промчалась пожарная машина. Я вскочил на велосипед
и поспешил  следом. Через полквартала от  дома  я  обогнал своего  товарища,
Абеля Каллимора, также ехавшего на велосипеде, и остановил его, чтобы узнать
о причине переполоха.
     Абель был толстяк, он задыхался.
     -- Не знаю...  точно, -- пропыхтел он. -- Я слышал... дикий зверь... на
дереве.
     К этому времени мы уже свернули на Седьмую авеню и увидели кучку людей,
столпившихся вокруг  пожарной машины, которая остановилась у  длинного  ряда
пирамидальных тополей в квартале от нас. От пожарной машины шла лестница, ее
свободный  конец  скрывала  ярко-зеленая  листва.  Когда мы подъехали ближе,
газетный корреспондент с фотокамерой как раз вылез из своего автомобиля. Два
домовладельца сурового  вида стояли на тротуаре под тополями с дробовиками в
руках. Я подошел  к ним и, взглянув вверх, мельком увидел знакомую черную  с
белым шкурку.
     Встревоженный  позой  двух  стрелков,  я  поспешил  объяснить  им,  что
существо, которое сидит на дереве, всего лишь собака -- моя собака.
     Это сообщение было встречено враждебно-подозрительно.
     -- Ишь, хитрец паренек, -- заметил один из мужчин.
     Другой дал мне знак удалиться, прибавив строго:
     -- Беги, мальчик. Если бы ты  не был таким  маленьким, я бы сказал, что
ты не в себе.
     Первый грубо  захохотал.  Я  отошел  в сторонку.  Я понимал этих людей.
Очень густая листва мешала  посторонним опознать зверя, сидевшего па дереве,
зверя, который к тому же производил странный шум, никак не похожий  на возню
собаки. Только Абель и я признали в этих звуках грустное тихое повизгиванье,
которое Матт издает, когда бывает в затруднении.
     Я  размышлял,  стоит  ли  заговорить  с  человеком,  который  командует
пожарной машиной, когда из гущи ветвей, в которой только что исчез пожарник,
вооруженный крепким мешком и револьвером, донесся крик изумления.
     -- Лопни мои глаза! -- орал он, и голос  его был полон сомнения. -- Это
же псина проклятая.
     Матт  и  я почувствовали огромное  облегчение,  когда  пожарник наконец
достиг  земли  с  псиной,  перекинутой  через  плечо.  Собака  нисколько  не
пострадала, если не считать  ее  самолюбия, которое  было  уязвлено, и,  как
только пожарник выпустил пса, тот мгновенно улизнул домой.
     Слезать  с деревьев  всегда было для Матта  трудным  делом,  а когда он
начал  лазать по приставным лестницам, опять столкнулся с той же проблемой и
несколько раз попадал в рискованное положение.
     Интерес   к   приставным   лестницам   был   естественным  продолжением
экспериментов с залезанием на деревья. Я же поощрял его страсть, так как мне
очень  хотелось, чтобы  все  кругом знали  меня  как  хозяина  замечательной
собаки-акробата. Мы начали со стремянок, это было легко. Потом настал  черед
приставных  лестниц. Не прошло  и  недели, как пес научился  легко и  быстро
влезать на крышу  нашего  дома.  Но  если угол  наклона лестницы  оказывался
слишком  крутым,  его  попытки  спуститься  головой  вперед  превращались  в
свободное  скольжение, которое заканчивалось глухим ударом о  землю. В конце
концов  он научился и спускаться по лестнице, цепляясь задними лапами сперва
за  перекладину  повыше,  лотом  за  перекладину  пониже.  Передними  же  он
переступал с перекладины на перекладину. Но на  ранней стадии своего лазанья
по лестницам он мог карабкаться без ущерба для себя только вверх.
     Не довольствуясь экспериментами с лестницами нашего дома, Матт трудился
над любой лестницей, которая попадалась ему на пути.
     На нашей улице жил человек по фамилии Кузинский -- по профессии пекарь,
работавший  в пекарне в ночную  смену. Светлое  время  дня Кузинский отдавал
своему хобби --  работал над украшением своего двухэтажного каркасного дома.
Обычно он перекрашивал весь дом не реже чем раз в год, и каждый год в другой
цвет. У  меня было  подозрение,  что  ему  нравилось работать  на приставной
лестнице почти так же, как Матту лазить по ней. Частенько можно было видеть,
как  Кузинский где-нибудь высоко,  под самой  крышей, водит своей  кистью по
стене дома. Как-то раз он объяснил нам свое пристрастие к этому делу:
     -- Почему я крашу? Почему, спрашиваете вы?  Наша улица красивая. И  мой
дом тоже должен выглядеть красиво! Вот я и крашу!
     И он красил.
     Мне не всегда удавалось наблюдать неудачи Матта, но однажды я  наблюдал
такое, что невозможно забыть. После полудня, в  субботу, Матт и  я гуляли по
берегу реки в поисках костей динозавров. На  пути к дому мы шли мимо пекарни
Кузинского, и я  с одобрением отметил,  что дом снова изменил колер, на этот
раз с зеленого на  красновато-коричневый. Когда  я  двинулся  дальше, то  не
обратил внимания на  то, что Матт уже не идет за  мной, так как я размышлял,
можно ли  найти кости  динозавра на кладбище  при англиканской церкви. Спешу
пояснить, что мне пришла в голову  мысль: может быть,  могильщики натыкаются
на такие останки при работе.  С одним из могильщиков я был немного знаком, и
как раз  когда я  представил себе, как вовлеку его  в свои поиски, откуда-то
позади меня прозвучал ужасный крик.
     Я мгновенно повернулся  и там, высоко на южной стене многоцветного дома
Кузинского, увидел странное зрелище.
     Кузинский  находился  на самом верху  лестницы. Он цеплялся  руками  за
водосточный  желоб.  К  его  правой ноге  было нелепо  подвешено  ведерко  с
краской. Непосредственно под Кузинским находился Матт. Положение собаки было
крайне  невыгодным.  Матт,  вероятно,  попытался  развернуться   на  верхних
ступеньках  лестницы, но ему  удалось  просунуть между перекладинами  только
голову  и переднюю  половину  туловища, теперь он  беспомощно  и  безнадежно
балансировал  в воздухе,  не  в  состоянии двинуться  ни  взад,  ни  вперед.
Кузинский вопил от страха, а Матт старался не дышать.
     Я  поспешил  им  на  помощь,  взобрался  на  лестницу,  и  мне  удалось
развернуть Матта. Кузинский опустил ногу на верхнюю перекладину, и мы втроем
спустились вниз.
     Как юный  хозяин собаки, я ожидал  жестокой  головомойки,  но Кузинский
удивил  меня.  По-видимому, его  восхищение тем,  что  Матт умеет лазать  по
лестнице, отодвинуло испуг на второй план. А было видно, он сильно струсил.
     -- Стою, крашу, -- объяснял мне Кузинский,  --  по сторонам  не смотрю.
Вдруг  это чудище  просовывается между моих  ног. Собака! О  боже! На  такой
высоте! Собака! Я заорал, а что мне оставалось делать?
     Действительно, что  поделаешь. Меня только удивляет, как  Кузинский  не
взвился сразу на крышу.
     Мы ушли только после того, как я извинился за нас обоих, а в результате
этого  происшествия  Кузинский стал нашим самым близким другом и никогда  не
уставал рассказывать историю о чудо-собаке.
     В другой раз  Матт обнаружил соблазнительную  приставную лестницу, влез
на нее и,  не сумев развернуться, просто прыгнул в открытое окно  спальни на
втором этаже, а  потом царапался  в закрытую дверь до тех  пор, пока  хозяин
дома  не поднялся  и  не  выпустил его. Хозяин этого дома был примечательной
личностью.   Без   малого   тридцать  лет   он   проработал   на   Канадской
государственной железной  дороге, а  теперь был самым флегматичным человеком
из всех,  которых  я когда-либо  встречал.  Ничто не  могло вывести  его  из
равновесия.
     Когда  он вернулся  в гос