как
из катапульты, выбрасывало за борт и он врезался мордой в мутную воду. Он не
обижался  на  подобные  пакости  со  стороны  реки  и  возвращался  к  своим
лоцманским обязанностям с еще большим рвением.
     По  такой  реке  папе  еще более или  менее удавалось  медленно двигать
"Концепцию"  веслом, но всякая возможность ходить под парусом исключалась. А
поскольку папа жаждал именно  хождения под парусом, ему пришлось искать иные
воды,  и  как-то  в конце недели он объявил, что мы посетим озеро Маниту  --
крупное соленое озеро, которое лежит в сотне миль от Саскатуна.
     Маниту -- один из самых соленых водных  бассейнов в мире, а "Концепция"
не была сконструирована  для того,  чтобы плавать в  водной среде, ненамного
более  жидкой,  чем черная  патока.  Маниту было для судна  противопоказано.
Когда мы спустили "Концепцию" на воду, она только чуть-чуть обмакнула киль и
сидела на поверхности озера, как утка на льдине.
     Поведение "Концепции" раздосадовало папу, и он принялся  навязывать  ей
свою   волю  посредством  балласта  из   камней.  Потребовалось  невероятное
количество булыжников, чтобы достичь нормального  погружения, а когда папа и
я  в  конце концов  сели в каноэ,  то обнаружили,  что "Концепция" столь  же
маневренна,  как  бетонный  гроб в желатине. Вода,  в которой судно завязло,
была настолько  густой, что я просто слышал, как  кристаллики  соли трутся о
его гладкие борта. А когда мы подняли  парус, ветер оказал на каноэ такое же
слабое воздействие, как если бы на его месте были возведенные фондом Карнеги
26 стены публичной библиотеки Саскатуна.
     Папа  пришел  в бешенство от  неповоротливости "Концепции" и  неразумно
начал  выбрасывать за борт балласт.  Он перевалил  через  борт  с  полдюжины
крупных булыжников,  когда каноэ решило, что с него хватит. Один конец лодки
весело выпрыгнул из воды, в то время как другой в нее погрузился; через долю
секунды мы ужо плавали на поверхности неподвижного озера, а иод нами корпус,
полный камней, медленно тянул нашу "Концепцию" на дно.
     Нам не грозила никакая  опасность. Без  добавочного груза  человеческое
тело  физически  не могло утонуть  в  озере  Маниту. Наоборот, мы  настолько
выступали из воды, что нам стоило большого труда доплыть до близкого берега.
А когда мы приступили к подъему "Концепции" --  она лежала на  глубине около
десяти футов, -- то необычные свойства Маниту оказались серьезной проблемой.
Мы  обнаружили,  что нырнуть в  него  невозможно.  Это  было  весьма  жуткое
испытание: мы не могли заставить себя погрузиться глубже, чем на один фут. В
конце  концов папе  пришлось  увеличить  свой  вес--  подобно ныряльщику  за
жемчугом в южных морях -- корзиной,  полной камней. Держась за корзину одной
рукой, он  смог достичь затонувшего  судна и закрепить трос за банку. Затем,
на  мой  взгляд,  довольно   легкомысленно,  папа  отпустил  корзинку  --  и
моментально взвился из  глубины, как играющий лосось, на полкорпуса выскочив
из  воды, и шмякнулся  па спину  со звучным шлепком, который,  должно  быть,
причинил  ему  почти  такую  же  острую  физическую   боль,   как  поведение
"Концепции" -- моральную.
     Но, в  конечном счете, разочарования, преследовавшие все  попытки моего
папы походить под парусом, не шли ни в какое сравнение с мерой его упорства.
В августе того памятного года мы прицепили наш дом-фургон к Эрдли, поместили
"Концепцию" на его крышу  и отправились  в  настойчивые поиски  водоемов для
парусного спорта. И мы их отыскали.
     Немного  севернее, в краю сосен, за  Принс-Альбертом,  мы наткнулись на
райский  уголок  под названием  Эмма-Лейк. Это было настоящее  озеро, полное
настоящей воды, овеваемое дружелюбными ветрами.
     Мы спускали "Концепцию" на воду с трепетом --  ведь  в прошлом было так
много неудач. Затем мы сели в нее и подняли парус.
     Стоял  один  из тех чудесных  дней, которые бывают  только  па равнинах
Запада --  и больше  нигде. Небо было  кристально  чисто и  беспредельно,  а
жаркое  солнце рождало на глади  озера мириады ослепительных бликов.  Стайки
черных  крачек  рассекали  крыльями  западный  бриз, прилетавший  к  нам  из
сосновых лесов. Он нежно надувал парус "Концепции", придавая ему  прекрасную
форму крыла. Каноэ ожило.
     Мы плавали под парусом  весь  день, пока солнце нехотя не опустилось за
синюю дымку  от далеких лесных пожаров и не скрылось наконец совсем, унеся с
собой бриз. А мы еще продолжали плыть в нашем маленьком суденышке, быстрое и
легкое скольжение которого было более чем достойной наградой за те невзгоды,
которые нам пришлось перенести.

Плавание "Лысухи"

     Мой папа был не единственным в Саскатуне, кому были знакомы несбывшиеся
надежды и тоска  морской души,  прикованной  к суше. В  городе насчитывалось
достаточно много людей, разлученных с водной стихией. Папа  перезнакомился с
большинством из них благодаря своей  работе и особенно потому, что на полках
его  библиотеки находилось одно из самых лучших  собраний  книг по лодочному
спорту.  Некоторые из тех  папиных сотрудников, которые могли спутать  слово
"борт" со словом "брод", были склонны относиться  неодобрительно к ежегодной
дорогостоящей  заявке на  приобретение книг с  явным  мореходным уклоном. Но
между прочим, главным библиотекарем был все же папа, и никто другой.
     Эрон Пул был  одним из тех, кто высоко  ценил пристрастие папы  к таким
книгам. Этот  человек, маленького роста, худощавый, с  орлиным профилем, лет
тридцать  тому  назад  эмигрировал из  приморских  провинций,  и  в  течение
двадцати девяти лет ему не хватало ощущения морской воды, журчащей под килем
судна. То, что он приехал из внутреннего района провинции Нью-Брансуик и  за
годы жизни  в  приморье фактически никогда  не выходил в море на  чем-нибудь
крупнее гребной шлюпки, не имело никакого отношения к  тем чувствам, которые
испытывал Эрон. Как  житель приморья, заброшенный  в прерии, он верил, что в
нем течет кровь знаменитых мореплавателей из портов Северной Атлантики, а за
двадцать девять лет  человек способен  припомнить  целый ряд  вещей, которые
должны  были бы и могли с ним случиться. Эрон обладал настолько великолепной
памятью, что мог часами говорить о том времени, когда он ходил из Люненберга
27  на  Большую  Ньюфаундлендскую  банку,
сначала юнгой,  затем бравым матросом, потом помощником капитана  и  наконец
шкипером самой красивой рыболовной шхуны на всем побережье.
     Стремление вернуться в море с течением времени становилось все сильнее,
и наконец,  в  1926 году, когда Эрону шел шестьдесят пятый год, он приблизил
свою мечту  и начал строить  судно. Он уже выдал замуж своих дочерей, продал
свое  дело, отослал свою жену  в  Калифорнию и теперь принялся работать  для
себя,  для  души.  Он   планировал  провести  свое  судно  из  Саскатуна  до
Нью-Брансуика -- и  собирался проплыть весь путь, до последнего дюйма.  Эрон
принадлежал  к  той  упрямой  породе  людей,  которые  не  признают  никаких
препятствий,  даже  географических,  вроде пустяков в две  тысячи миль суши,
которые пролегли между ним и его целью.
     Он  сам спроектировал судно  и затем  превратил подвал своего  дома  на
Пятой авеню в лодочную верфь. Почти сразу же  после  того,  как был  заложен
киль, один из его друзей, руководствуясь самыми лучшими побуждениями, указал
Эрону на то, что  он никогда не сможет вытащить готовое судно из подвала, но
Эрон  не  стал волноваться из-за  проблем, которые  относились к отдаленному
будущему.
     К тому времени,  когда  мы приехали в Саскатун, Эрон и его лодка уже не
один год были постоянным объектом насмешек. Стоило упомянуть название лодки,
и этого оказывалось достаточно, чтобы вызвать хихикание в пивных барах, даже
у тех, кто успел посмеяться  над этой самой шуткой сотни раз.  То,  что Эрон
решил  назвать свое  детище  "Лысуха",  наперекор  мнению толпы, было  очень
характерно.
     --  А  что  тут  такого?  --  бывало, кричал  он своим  пронзительным и
жалобным  голосом. -- Лысуха --  очень  красивая птица.  Знает,  когда  надо
нырнуть.  Знает, когда плыть. Почти  не умеет летать? А  кому,  черт побери,
надо, чтобы лодка летала?
     Речь  Эрона была почти такой  же грубой, как и  его плотницкие  работы,
которые  получались  очень  топорными.   Он  трудился  над  своим  судном  с
беспредельным напряжением, но почти при полном  отсутствии знаний  и умения.
Терпеливым он  тоже  не  был,  а  терпение  --  очень важное  достоинство  в
судостроителе. Как и можно было ожидать, те, кому позволялось присутствовать
при  постройке,  дали  лодке  другое  имя.  Они  называли  ее "Принцесса  на
шпаклевке".
     Название это было  довольно метким. Лишь очень немногие  доски  обшивки
плотно прилегали к соседним, разве что по воле случая. Говорили, что в  годы
постройки "Лысухи" лавка скобяных изделий Блэндинга, где Эрон делал закупки,
получала большую часть прибыли от продажи замазки для шпаклевки щелей.
     Когда мой папа и Эрон встретились, постройка "Лысухи" уже достигла того
предела  завершенности,  который  ей,  по-видимому, вообще не  суждено  было
превзойти.  При длине в двадцать четыре  фута  она  имела плоское  днище,  а
обводы  корпуса  были такими  же  жесткими  и  нескладными,  как  у портовой
шаланды;  к тому же корпус судна имел перегиб еще  до того, как оно покинуло
строительное  ложе. При  постройке  использовались  железные болты,  которые
начали ржаветь еще до  спуска лодки на воду. Щели и швы в  ее корпусе  могли
проглатывать по галлону шпаклевки в день, причем на следующее утро шпаклевку
уже не удавалось обнаружить.
     Однако, несмотря  на  свои  многочисленные  недостатки,  "Лысуха"  была
судном, и самым крупным  из тех, которые Саскатун когда-либо  видел. Эрон не
мог  обнаружить  в  нем  никаких  изъянов,  и даже мой  папа, который не был
ослеплен творческой влюбленностью и знал сомнительную мореходность "Лысухи",
отказывался замечать ее несовершенства, так как это судно стало частью и его
мечтаний.
     Для нас с мамой не было  неожиданностью,  когда в один мартовский  день
папа объявил, что  будущим летом возьмет отпуск для того, чтобы помочь Эрону
довести "Лысуху" до Галифакса 28.
     Весь  Саскатун  проявил  острый  интерес  к   проекту.  Яростные  споры
относительно шансов  "Лысухи"  на успешное  плавание вспыхивали среди  самых
различных  слоев  горожан.   Торговая   палата  приветствовала   это  смелое
предприятие с оптимизмом, свойственным таким  организациям, и предсказывала,
что  "этому примеру первопроходцев последуют большие флотилии грузовых барж,
а  матушка Саскачеван будет доставлять зерно, взращенное ее детьми, на рынки
всего  мира". С другой стороны, служащие двух железных дорог  издевались над
"Лысухой",  отказываясь   признать   ее   конкурентоспособной   угрозой   их
прибыльному занятию -- перевозке зерна.
     Но в целом город гордился тем, что Саскатуну выпала  честь стать портом
приписки мореходного судна. Были напечатаны карты, показывавшие путь судна и
дополненные описаниями тех  красот,  которые  предстанут перед  глазами  его
экипажа  во время  плавания.  Карты свидетельствовали, что это будет одно из
самых необычных плаваний, когда-либо совершенных, не исключая  кругосветного
плавания капитана Кука.
     Чтобы  достигнуть  своего   места  назначения,  "Лысуха"   должна  была
проследовать  на север по  реке Саут-Саскачеван  до  ее  слияния с  северным
притоком, а затем  пройти на восток в озеро Виннипег. Оттуда свернуть на юг,
чтобы из внутреннего моря провинции Манитоба войти с севера в воды Ред-Ривер
и попасть по ней на территорию Соединенных Штатов. Продолжая следовать на юг
по  течению  реки  Миннесота  до  Сент-Пола,  "Лысуха" очутится  в  верховье
Миссисипи и по этой великой реке пройдет до Мексиканского залива.  Остальная
часть плавания будет проходить (когда  обогнут полуостров Флорида) все прямо
и  прямо  на север  вдоль побережья Атлантического океана  до залива Святого
Лаврентия 29.
     Время отплытия было назначено на восемь часов утра в субботу в середине
июня, а  местом отплытия был выбран илистый берег по соседству  с выходом  в
реку  главной канализационной трубы  города. Об  этом  сообщалось  в местной
газете крупным шрифтом  во  всю ширину страницы:  "МОУЭТ  И  ПУЛ ОТПЛЫВАЮТ С
УТРЕННИМ ПРИЛИВОМ". Однако сам спуск  судна пришлось отложить  на один день,
когда сбылось  мрачное  пророчество о том,  что Эрону не так-то просто будет
извлечь  свое  судно из  подвала.  Пришлось  нанимать бульдозер,  и  Эрон  с
бесшабашной    небрежностью    истинного   искателя   приключений   приказал
бульдозеристу  срезать  всю  восточную стену  своего  дома,  для  того чтобы
высвободить "Лысуху". Толпа, собравшаяся посмотреть  на спуск судна на воду,
сначала  было  разочаровалась отсрочкой,  но  отправилась в  тот вечер домой
вполне удовлетворенной предварительным развлечением и предвкушая новые.
     Папа и Эрон имели основание быть благодарными отсутствию зрителей в тот
момент, когда  лодку наконец сняли с прицепа  и опустили в Саскачеван. Лодка
абсолютно  не претендовала  на зачисление ее в  надводные  суда  и  сразу же
погрузилась на илистое дно, где лежала, издавая бульканье, как старый буйвол
в любимой луже.
     Горе-судостроители с большим трудом вытащили лодку на берег и затем всю
ночь  трудились  при керосиновых  фонарях.  К  рассвету  они  снова  сделали
"Лысуху" водонепроницаемой, заткнув щели  в бортах девятью фунтами шпаклевки
и клиньями из кедрового дерева. Ее спустили на воду перед завтраком; на этот
раз она осталась на плаву.
     В то воскресное  утро церкви фактически пустовали, а  огромная нарядная
толпа усеяла берега  реки  с наветренной стороны. Илистая отмель была ареной
бурной  деятельности. Папа  и Эрон  суетились, деловито  выкрикивая странные
приказы на морском  жаргоне  и  все  больше  сердясь друг  на  друга,  когда
распоряжения понимались неправильно. "Лысуха" мирно ждала, но в  толпе зевак
находились  люди, которые чувствовали, что судно едва ли готово для великого
дерзания.  Его палуба была  отстроена  только  частично. Мачта  еще не  была
установлена. Рулевые крючья  и петли еще  не  были доставлены, и руль нелепо
болтался за  кормой  на  крюках  из  толстой проволоки.  Но  зато  выглядела
"Лысуха" очень красочно. Стремясь побыстрее подготовить ее к спуску, Эрон не
дождался прибытия партии  специальной эмали для  судов, а покрыл лодку всеми
остатками красок, которые ему удалось наскрести со дна банок, лежавших кучей
в его мастерской. Результат был впечатляющим, правда слишком ошарашивающим.
     И Эрон и папа всю  ночь принимали от поклонников  поздравления и  знаки
сердечного  расположения.  К  утру  оба  оказались  не  в  состоянии  решить
техническую проблему  погрузки.  Гора  провианта  и  судового  оборудования,
которая скопилась  на  илистой  отмели, требовала для  своей перевозки целой
флотилии  из "Лысух".  Капитан и его помощник все  время  препирались и этим
поддерживали веселое настроение толпы. Назначенный час приблизился, а момент
отплытия, казалось, еще больше отдалился.
     Терпение  зрителей  время  от  времени  вознаграждалось  развлечениями:
например, когда Эрон не  удержал пятидесятифунтовую головку  сыра -- подарок
местной сыроварни --  и она  плюхнулась в поток сточной воды. Присутствующие
пришли в  восторг. Эрон  заметался по отмели, истошным голосом требуя, чтобы
помощник нырнул и спас сыр, но помощник решительно взбунтовался, и положение
спасли умелые действия двух мальчишек  с удочками, которые зацепили коварный
сыр и осторожно подтянули  его к  берегу. Но они не решились  дотронуться до
сыра руками, -- впрочем, по причине близкой канализации, трогать его  никому
по  хотелось.  Н  еще  долго  после  того,  как "Лысуха"  уплыла,  круг сыра
оставался на илистой  отмели, брошенный  и  никому не  нужный. Во время этой
суеты Матт важничал. Он был записан судовым псом, и возбуждение, царившее на
месте отплытия, ему  очень нравилось.  Когда  добровольные помощники наконец
оттолкнули "Лысуху" от  берега, Матт горделиво балансировал  на  фордеке,  и
потому-то ему первому  из  палубного  груза пришлось оказаться в воде, когда
перегруженное судно резко накренилось на правый  борт и стряхнуло с себя все
лишнее.
     "Лысуха" еще раз вернулась к илистой отмели. Матт спрятался за растущей
грудой брошенных припасов, для которых на борту не оказалось места. Ему было
не по себе не столько от запаха сточных вод, сколько  от бессердечного смеха
толпы.
     Наконец,  перед  самым полднем,  они  отчалили,  и  "Лысуха"  произвела
потрясающее  впечатление,  когда   нырнула   под  своды   моста   Нью-Бридж,
сопровождаемая флотилией из тридцати шести буханок хлеба, мокрых и разбухших
от  воды.  Буханки эти провалились сквозь  дно  картонного  ящика, поднятого
Эроном с  мокрого днища лодки  и неосторожно поставленного для  просушки  на
покатую палубу кормы.
     Около  мили я  сопровождал  их на  велосипеде,  двигаясь по  прибрежной
тропинке,  затем  помахал им  вслед  и  возвратился в  город, где  вместе  с
остальными  жителями Саскатуна стал ждать сообщений о продвижении  "Лысухи".
Наша газета превзошла  саму себя,  так  как, желая должным образом  освещать
происходящее, она  завербовала в  специальные корреспонденты всех паромщиков
по  реке. Один паром  отстоял  от другого примерно на десять  миль. Это были
квадратные баржи,  снабженные  деревянными подводными килями,  которые можно
было разворачивать под некоторым углом к течению, так чтобы давление воды на
эти  лопасти заставляло паромы  двигаться  поперек реки, туда  и  обратно, а
стальные тросы, протянутые с берега на  берег над  самой поверхностью  воды,
направляли  и  удерживали  паромы  на  курсе. Паромщики были,  как  правило,
фермеры с очень скудными сведениями  о более многоводных реках, чем их река,
а поэтому представитель газеты, который посетил их, сам родом из приморского
города, дал  каждому  подробные указания  о  том, как следует докладывать  о
торговом судоходстве.
     Когда в течение целых пяти дней  после того, как "Лысуха" покинула нас,
от паромщиков не поступило  ни одного доклада, мы начали слегка волноваться.
Затем в  пятницу  ночью человек с  ближайшего  к городу  парома (примерно  в
пятнадцати милях) позвонил в газету в  состоянии сильного возбуждения, чтобы
сообщить, что какой-то объект, неразличимый  из-за темноты, налетел  на него
как раз перед полуночью,  ткнулся в паромный трос  и  снова исчез  под звуки
банджо, вой собаки и потоки ужасного моряцкого сквернословия.
     Болельщики  догадались,  что  таинственным  объектом была  "Лысуха", но
репортер, которого на рассвете отправили на указанный  участок реки, не смог
обнаружить никаких  следов  этого судна. Он проехал дальше вниз по течению и
наконец  встретил   семью  украинцев,  живших  над  рекой.  Фермер  не  знал
английского, а жена его говорила  по-английски очень плохо,  но она  сделала
все, что могла, теми средствами, какими располагала.
     Она призналась, что в то  утро определенно видела  что-то,  -- тут  она
замолкла  и перекрестилась. То, что она видела, выглядело как огромный  гроб
слишком яркого цвета, который, по-видимому, не был рассчитан на обыкновенное
человеческое  тело. Когда она увидела  этот предмет в первый раз, его тянули
через  широкую  илистую  отмель-тут она  вновь  перекрестилась  --  лошадь и
собака. Их сопровождали две голые пританцовывавшие фигуры, которые  могли бы
быть  и  человеческими, но больше походили на бисов. "На водяных чертей", --
добавила она после  некоторого  размышления. Она не  видела, что случилось с
гробом  потом. Того, что  она  видела,  ей  было  вполне достаточно,  и  она
поспешила назад в свой домик, чтобы помолиться перед семейной иконой.
     Репортер  спустился  к  реке  и  там  в  мягком  иле  обнаружил  следы,
оставленные процессией:  две  цепочки следов босых  ног,  глубокую  борозду,
ос