ветить.
   - А когда будешь знать? Я только покачал головой.
   - Что ж, подумай хорошенько, - вздохнув, сказала Юкико. - Я  подожду.
Думай и решай.
   Теперь мое место было  в  гостиной  на  диване.  Бывало,  проснувшись
ночью, в гостиную пробирались дети. Им было интересно, почему папа здесь
лежит. Я начинал объяснять, что стал сильно  храпеть  и  мешаю  отдыхать
маме, поэтому мы решили спать в разных  комнатах.  Кто-нибудь  из  дочек
залезал ко мне под одеяло и крепко прижимался ко мне. Иногда  я  слышал,
как плачет в спальне Юкико.
   Две недели я жил  воспоминаниями,  без  конца  прокручивая  в  голове
подробности той ночи с Симамото и пытаясь отыскать какой-то смысл в том,
что произошло. Или, быть может, сигнал, знак. Вспоминал, как обнимал ее,
представлял ее руки в рукавах белого платья.  До  меня  доносился  голос
Ната Кинга Коула, в печи полыхал огонь. И я повторял каждое сказанное ею
в ту ночь слово:
   - Серединка на половинку - такая жизнь не по мне.
   - Это уже решено, - слышал я свой голос. - Я все время думал об этом,
пока тебя не было. И решил.
   Я видел глаза Симамото. Она смотрела на меня, когда мы ехали на дачу,
и я вспоминал какую-то напряженность в ее взгляде, словно опалившем  мою
щеку. Этот взгляд я чувствовал до сих пор. Нет, то было  нечто  большее,
чем просто взгляд. Меня не покидало ощущение витавшего над ней  призрака
смерти. Она в самом деле хотела умереть. Потому и  поехала  в  Хаконэ  -
чтобы умереть. Со мною вместе.
   - Ты нужен мне весь, целиком. Понимаешь, что это значит?
   Симамото нужна была моя жизнь. Вот что  означали  эти  слова.  Только
сейчас я это понял. Я сказал ей, что окончательно все решил. И она  тоже
решила. Как это сразу до меня не дошло? Очень может быть, что после ночи
любви она собиралась убить нас обоих -  по  дороге  в  Токио  на  полной
скорости вывернуть в сторону руль "БМВ". Наверное, у нее  не  оставалось
другого выхода. Однако что-то ее остановило, и она  исчезла,  ничего  не
объяснив.
   Что же случилось? Как  она  оказалась  в  тупике?  Почему?  Зачем?  И
главное - кто загнал ее в этот тупик? И неужели  смерть  -  единственный
выход?  Эти  вопросы  мучили  меня:  я  строил  догадки,  перебирал  все
возможные варианты, но так ни к  чему  и  не  пришел.  Симамото  исчезла
вместе со своей тайной. Тихо ускользнула без всяких может быть. Я  готов
был  на  стену  лезть.  Мы  идеально  подошли  друг  другу,  наши   тела
соединились, но делиться со мной секретами она не пожелала.
   "Ты знаешь, как бывает, Хадзимэ? Что-то сдвинулось и  все  -  обратно
уже не вернешь, - наверняка сказала бы она. Ночью я лежал у себя дома на
диване и слышал ее голос, каждое ее слово. - Как было бы  здорово,  если
бы вышло, как ты  говоришь:  уехать  куда-нибудь  вдвоем,  начать  новую
жизнь... К несчастью, я не могу вырваться. Это физически невозможно".
   Передо мной предстала другая Симамото  -  в  саду  возле  подсолнухов
сидела, застенчиво улыбаясь, шестнадцатилетняя девчонка.
   "Все же не надо нам  было  встречаться.  Я  знала.  С  самого  начала
чувствовала, что так получится. Но ничего не могла с собой поделать. Так
хотелось тебя увидеть, а увидела - сразу закричала:  "Хадзимэ!  Это  я!"
Ведь не хотела, а все равно закричала. Я под конец всегда все порчу".
   Больше я ее не увижу. Она останется только в  моей  памяти.  Исчезла.
Была-была, а теперь нет и больше не будет.  "Серединка  на  половинку...
Такая жизнь не по мне". Где теперь эти ее может быть? Может,  к  югу  от
границы? Может быть. Или на запад от солнца? Нет,  на  запад  от  солнца
никаких может быть не бывает.
   Я стал от корки до корки просматривать газеты  -  искал  сообщения  о
женщинах-самоубийцах. Оказывается, столько людей каждый день  кончают  с
собой, но это все были другие люди. Нет, та красивая 37-летняя женщина с
замечательной улыбкой, которую я  знал,  счетов  с  жизнью  не  сводила.
Просто она оставила меня навсегда.
 
*** 
 
   На первый взгляд, в моей жизни ничего не изменилось.  Каждый  день  я
отвозил дочерей в садик и привозил обратно. По дороге  распевал  с  ними
песенки. Иногда у ворот детского сада останавливался поболтать с молодой
мамашей, которая приезжала на "мерседесе 260Е", и ненадолго забывал  обо
всем. Говорили мы на те  же  темы  -  о  еде,  одежде,  с  удовольствием
обменивались новостями  о  том,  что  происходило  у  нас  на  Аояма,  о
натуральных продуктах и тому подобной ерунде.
   На работе все шло как обычно.  Каждый  вечер  я  нацеплял  галстук  и
отправлялся в одно из своих заведений. Вел  разговоры  с  завсегдатаями,
работал с кадрами, выслушивая  их  мнения  и  жалобы,  подарил  какую-то
мелочь на день рождения одной из  работавших  у  меня  девчонок.  Угощал
наведывавшихся в бар или клуб музыкантов, дегустировал коктейли. Следил,
настроен ли рояль, не напился ли кто и не мешает ли другим гостям.  Чуть
что, и я тут как тут. Дела шли гладко,  даже  чересчур,  но  интереса  к
работе, которая раньше меня так увлекала,  уже  не  было.  Хотя,  думаю,
никто этого не замечал. Внешне я оставался таким же, как  прежде.  Может
быть, даже стал приветливее, любезнее, разговорчивее. Но сам я видел все
другими глазами. С моего  места  у  стойки  окружающее  казалось  совсем
другим, не таким, как прежде, - ужасно плоским,  монотонным,  выцветшим.
Это был не воздушный  замок,  сияющий  изысканными  яркими  красками,  а
заурядная "сакаба" ,  каких  много,  -  искусственная,  пустая,  убогая.
Декорация, выстроенная, чтобы вытягивать деньги из любителей приложиться
к бутылке. Иллюзии, которыми была  полна  моя  голова,  рассеялись  сами
собой. А все потому, что Симамото здесь больше не появится.  Никогда  не
сядет за стойку, не улыбнется, не закажет коктейль.
   Дома тоже все оставалось по-прежнему. Я  обедал  в  кругу  семьи,  по
воскресеньям ходил с дочками на прогулку  или  в  зоопарк.  Юкико  -  по
крайней мере, с виду -  относилась  ко  мне  как  раньше.  Мы  общались,
разговаривали. Жили, как старые знакомые, оказавшиеся под одной  крышей.
Конечно, говорить могли не обо всем, но напряженности  или  враждебности
между нами не было. Просто теперь мы не прикасались друг к другу.  Спали
отдельно - я в гостиной на диване, Юкико в спальне. Пожалуй, только  это
в нашей семье и изменилось.
   Иногда мне приходило в голову: а не игра ли все это. Не участвуем  ли
мы в каком-то непонятном спектакле, где у каждого своя роль?  И  потому,
даже лишившись чего-то очень важного, проживаем день за днем как прежде,
без серьезных ошибок и промахов, лишь за счет техники и усвоенных ловких
приемов. Меня мутило от этих мыслей. Как тяжко, должно быть, Юкико  жить
вот так - в пустоте, как робот... Но дать ответ на ее вопрос я  не  мог.
Конечно, уходить от нее не хотелось. Но мог ли я так прямо заявить:  так
мол и так, остаюсь? Нет.  Только  что  собирался  бросить  ее  вместе  с
детьми. Теперь Симамото ушла навсегда и что же? Взять и вернуться назад,
будто ничего не было? Жизнь - не такая простая штука,  да  и  не  должно
быть все так просто. Вдобавок ко всему, Симамото никак не шла у меня  из
головы. Стоило закрыть глаза и ее облик рисовался четко и зримо. Я видел
каждый сантиметр ее тела, ладони помнили  ее  кожу,  в  ушах  звучал  ее
голос. Эти образы так глубоко отпечатались в  мозгу,  что  я  просто  не
представлял, как после этого можно обнимать Юкико.
   Не хотелось никого видеть, и, не зная, что придумать, я  стал  каждое
утро ходить в бассейн. Оттуда перемещался в офис,  сидел  там  один,  и,
глядя в потолок, грезил о Симамото. Жизнь с Юкико пошла  наперекосяк:  я
даже не мог ей ответить, что будет дальше. Жил как в пустоте. Но так  же
нельзя. Пора кончать. Не может такая жизнь продолжаться  вечно.  Ведь  у
меня есть обязанности - как у человека, мужа, отца. Но я ничего не мог с
собой поделать - видения не оставляли, связывали по рукам и ногам. Когда
шел дождь, становилось еще хуже. Начинался настоящий  бред  -  казалось,
сейчас неслышно отворится дверь и  войдет  Симамото,  принесет  с  собой
запах дождя. Я видел ее улыбку. Говорю что-то не то, а она  улыбается  и
тихо качает головой.  Все  мои  слова  бессильно  скатываются  за  грань
реального, словно дождевые капли по стеклу. Ночью дождь не давал дышать.
Искривлял реальность и время.
   Видения доводили меня до одури, и тогда я подходил  к  окну  и  долго
смотрел на улицу. Казалось, я вижу  перед  собой  высохшую,  без  всяких
признаков жизни, пустыню, в которой меня бросили одного.  Крутившиеся  в
голове образы и картины высосали из окружающего мира  все  краски.  Все,
что было перед глазами, выглядело-ненастоящим - пустым  и  однообразным.
Каждый предмет пропылился насквозь и стал песочного  цвета.  Вспомнились
слова  однокашника,  который  рассказывал  мне  об  Идзуми:  "Все  живут
по-разному, по-разному и умирают. Но это не имеет  значения.  После  нас
остается лишь пустыня. Пустыня и больше ничего".
 
*** 
 
   Пришла  новая  неделя,  и,  точно  по  заказу,  случилось   несколько
непонятных событий. В понедельник утром я вдруг вспомнил о том  конверте
со ста тысячами иен. Просто так, без всякой причины.  Как  будто  что-то
подтолкнуло. Конверт лежал в офисе, в ящике стола. Несколько лет назад я
положил его туда - во второй ящик сверху - и закрыл на  ключ.  Вместе  с
конвертом там хранилось еще кое-что ценное - переехав в этот офис, я все
сложил в один ящик. Изредка его открывал, чтобы  проверить,  все  ли  на
месте, и больше конверт не трогал. А тут выдвинул ящик и на тебе  -  нет
конверта. Чудеса да и только... Я  хорошо  помнил,  что  никуда  его  не
перекладывал. Абсолютно точно. На всякий случай обшарил остальные ящики,
но конверта не нашел.
   Я попробовал вспомнить, когда видел его в  последний  раз.  Но  разве
вспомнишь? Не так давно, хотя "недавно" тоже не скажешь. Может, месяц, а
может, два назад. Или даже три. И тогда конверт точно был.
   В недоумении я сел на стул и уставился на ящик. Неужели  кто-то  сюда
забрался, открыл ящик и забрал конверт? Маловероятно, потому что  другие
деньги  и  ценности  лежали  на  месте,  хотя  совсем  исключать   такую
возможность нельзя. Или я что-то перепутал. Машинально выбросил  конверт
и забыл. Провал в памяти. Такое тоже бывает. "Что  ж,  может,  оно  и  к
лучшему, - сказал я себе. - Все равно я собирался от него избавиться.  А
так все само собой решилось".
   Однако теперь, когда я убедился, что конверт исчез, в голове  у  меня
все перемешалось: конверт был, а мне стало казаться, что  его  не  было.
Странное чувство - вроде головокружения. Сколько я себя ни убеждал,  что
это все ерунда, ощущение, будто конверта  никогда  не  было  в  природе,
разрасталось во мне, грубо вторгалось в сознание, выдавливая из  него  и
жадно  поглощая  мою  былую  уверенность  в  том,  что  конверт  реально
существовал.
   Есть реальность, которая подтверждает реальность происходящего.  Дело
в том, что наша память и ощущения несовершенны и односторонни. До  какой
степени реально то, что мы считаем реальным? Где начинается "реальность,
которую мы  считаем  реальностью"?  Определить  эту  границу  во  многих
случаях невозможно. И чтобы представить нашу реальность  как  подлинную,
требуется  другая,  скажем  так,  -  пограничная   реальность,   которая
соединяется с настоящей.  Но  этой  пограничной  реальности  тоже  нужно
основание для соотнесения с настоящей реальностью, а именно -  еще  одна
реальность, доказывающая, что эта реальность -  реальность.  В  сознании
складывается такая бесконечная цепочка, и, без преувеличения, в каком-то
смысле благодаря ей и существует человек. Но бывает, эта цепь в каком-то
месте рвется, и  в  тот  же  миг  человек  перестает  понимать,  где  же
реальность настоящая. Та, что на том конце оборванной цепи, или та,  что
на этом?
   Похоже, у меня и произошел  такой  разрыв.  Задвинув  ящик,  я  решил
забыть об этом деле. Надо было сразу выбросить деньги,  как  только  они
оказались у меня в руках. А я их оставил, и это была ошибка.
 
*** 
 
   В среду днем я проезжал по Гайэн-Хигасидори  и  заметил  женщину,  со
спины очень похожую на Симамото. Она была в голубых  брюках  из  хлопка,
бежевом плаще, в белых туфлях-лодочках и приволакивала ногу. Как  только
я ее увидел, все вокруг меня будто замерло, застыло на месте. Воздух  из
легких поднялся к самому горлу, перехватив дыхание. Симамото! Это она! Я
проехал немного вперед, чтобы рассмотреть ее в зеркало заднего вида,  но
в толпе прохожих разобрать что-то было невозможно. Я врезал по  тормозам
и услышал отчаянный гудок ехавшей за мной машины. Фигура,  волосы  такой
же длины - вылитая Симамото. Я хотел тут же остановиться,  но  приткнуть
машину было решительно некуда - на парковках ни одного свободного места.
Метров через двести я кое-как  втиснулся  в  какую-то  щель  и  бросился
назад, однако той женщины уже нигде не  было.  Я  в  отчаянии  рыскал  в
толпе. "Она хромает! Значит,  не  могла  далеко  уйти!"  -  вертелось  в
голове. Расталкивая прохожих, я метался с одной стороны улицы на другую,
взбежал на пешеходную эстакаду и разглядывал  оттуда  проходивших  внизу
людей. Рубашка насквозь промокла от  пота.  И  тут  до  меня  дошло:  та
женщина не могла быть Симамото. Она хромала на другую ногу.  А  Симамото
теперь вообще не хромает.
   Я качнул головой и глубоко вздохнул. Со мной действительно что-то  не
то.  В  голове  поплыло,  все  силы  сразу  куда-то   ушли.   Я   стоял,
прислонившись к светофору, и смотрел под ноги. Светофор  переключился  с
зеленого на красный, снова загорелся  зеленый.  Люди  переходили  улицу,
подходили другие, останавливались, пережидая, и тоже переходили, а я так
и прилип к столбу, хватая ртом воздух.
   Наконец я поднял глаза и увидел перед собой лицо Идзуми. Она сидела в
такси, стоявшем как раз напротив, и смотрела на меня из окна  с  заднего
сиденья. Машина остановилась на красный свет, и нас разделяло не  больше
метра. Уже не та семнадцатилетняя девушка, которую я знал, - и  все-таки
я сразу понял, что это она. Совершенно точно - девчонка,  с  которой  мы
обнимались двадцать лет  назад,  с  которой  я  в  первый  раз  в  жизни
поцеловался. Она в тот далекий осенний  день  разделась  передо  мной  и
потеряла застежку от чулка. Конечно, двадцать лет - большой  срок,  люди
меняются, но я не мог ее  ни  с  кем  спутать.  "Ее  дети  боятся..."  -
вспомнились мне слова однокашника. Я не понял тогда, что он имел в виду,
не уловил, что эти слова должны значить. Но  теперь,  когда  оказался  с
Идзуми лицом к лицу, я все понял. Ее лицо  ничего  не  выражало.  Вообще
ничего. Нет, неверно. Точнее будет сказать так: На ее лице  не  было  ни
малейших признаков того,  что  мы  называем  выражением.  На  ум  пришло
сравнение с комнатой,  из  которой  вынесли  всю  мебель,  до  последней
табуретки. И это  бесчувственное,  опустошенное  лицо,  напомнившее  мне
морское дно, мертвое и безмолвное, смотрело на меня  не  отрываясь.  Или
мне так показалось. По крайней мере, взгляд ее был устремлен прямо в мою
сторону. Но он был бесконечно далек и пуст.
   Онемев, я застыл на месте и, едва  держась  на  ногах,  делал  редкие
вдохи. На какое-то время чувство реальности оставило  меня,  я  перестал
понимать, кто я такой, - как будто утратил  форму,  расплылся  вязкой  и
густой кашицей. Ничего не соображая, я почти непроизвольно вытянул  руку
и, коснувшись стекла, за которым сидела Идзуми, погладил  его  кончиками
пальцев. Зачем? Не знаю. Удивленные пешеходы останавливались и  смотрели
на меня. Пальцы медленно водили по ее безликому лицу поверх  стекла.  Но
Идзуми даже не шевельнулась, не моргнула ни разу. А может,  она  умерла?
Нет, жива. Она живет в этом застывшем беззвучном мире за стеклом. На  ее
неподвижных губах застыло небытие, без конца и без начала.
   Загорелся зеленый, такси тронулось с места. В лице  Идзуми  ничто  не
дрогнуло до самого конца. Я стоял, парализованный, и наблюдал, как такси
растворяется в потоке машин.
 
*** 
 
   Вернувшись к машине, я плюхнулся на сиденье. Надо ехать, подумал я  и
уже собрался было повернуть ключ зажигания, как меня страшно замутило. К
горлу подкатил комок, и  меня  чуть  не  вырвало.  Стиснув  руль  обеими
руками, я просидел так минут пятнадцать. Подмышки промокли насквозь,  от
всего тела страшно воняло. Не то тело, которое  Симамото  нежно  ласкала
языком и губами, а тело мужика средних лет, источавшее неприятный запах.
   Через некоторое время появился  полицейский  и  постучал  в  окно.  Я
опустил стекло.
   - Эй, здесь стоянка запрещена, - проговорил он, заглянув в  салон.  -
Убирайте быстро машину.
   Я кивнул и завел мотор.
   - Ну и видок у вас! Вам что, плохо? - спросил полицейский.
   Я молча покачал головой и уехал.
   Несколько часов я не мог прийти в себя. Из меня  будто  высосали  все
содержимое, оставив одну пустую оболочку. Тело гудело, как пустая бочка.
Внутри ничего не осталось, все  куда-то  ушло.  Я  остановил  машину  на
кладбище Аояма и долго смотрел на небо через лобовое  стекло.  Там  меня
ждала Идзуми. Она всегда ждала меня.  Где-то  в  городе,  на  улице,  за
стеклом. Ждала, когда я приду. Высматривала. Просто я этого не замечал.
   Я на несколько дней словно онемел.  Стоило  открыть  рот  -  и  слова
куда-то пропадали, будто застывшее на губах Идзуми  ничто,  проникнув  в
меня, поглощало их все без остатка.
   Однако  после  этой  невероятной  встречи  окружавшие  меня  призраки
Симамото мало-помалу стали бледнеть  и  рассеиваться.  В  мир  вернулись
краски, и я избавился от чувства беспомощности: будто попал  куда-то  на
Луну и лишился почвы под ногами. Смутно, словно наблюдая через стекло за
кем-то другим, я  улавливал  едва  различимые  колебания  силы  тяжести,
чувствовал, как тело постепенно освобождается от облепившей его пелены.
   Что-то во мне оборвалось и исчезло. Беззвучно, резко и навсегда.
 
*** 
 
   Когда наш маленький оркестр ушел на перерыв, я подошел к  пианисту  и
попросил, чтобы он убрал из репертуара "Несчастных влюбленных".
   - Сколько уже ты  играешь  эту  вещь?  Хватит,  -  сказал  я,  скроив
приветливую улыбку.
   Пианист внимательно посмотрел на меня, словно взвешивая что-то в уме.
Мы были друзьями, иногда пропускали вместе по рюмочке, болтали о  том  о
сем.
   - Что-то я не очень понял. Ты хочешь, чтобы я пореже ее играл или  не
играл совсем. Есть разница. Объясни, пожалуйста.
   - Я не хочу, чтобы ты ее играл.
   - Тебе не нравится, как я играю?
   - Что ты! Ты классный пианист. Редко кто так может.
   - Значит, ты больше не хочешь ее слышать?
   - Пожалуй, - сказал я.
   - Почти как в кино - как в "Касабланке".
   - Что-то вроде того.
   После этого разговора  он,  завидев  меня,  иногда  в  шутку  выдавал
несколько аккордов из "Пока проходит время".
   Слушать эту музыку я больше не хотел. Но вовсе  не  потому,  что  она
напоминала мне о Симамото. Просто она меня не трогала так,  как  раньше.
Сам не знаю почему. В ней уже не было того... особенного,  что  задевало
душу все эти годы. Не осталось чувств, так долго соединявших меня с ней.
Просто была прекрасная музыка, но и только.  Оплакивать  эти  прекрасные
останки я не собирался.
 
*** 
 
   - О чем ты думаешь? - спросила Юкико, заглянув ко мне в комнату.
   Было полтретьего ночи. Я лежал на диване и глядел в потолок.
   - О пустыне.
   - О пустыне? - Юкико присела у меня в ногах. - О какой пустыне?
   - Обыкновенной. С барханами и кактусами.  Вообще,  там  много  всякой
живности.
   - Я тоже к ней отношусь, к этой пустыне?
   - Конечно, - отвечал я. - Мы все в ней  живем.  Хотя  на  самом  деле
живет одна пустыня. Как в фильме.
   - В каком?
   - Диснеевском. "Живая пустыня" называется.  Документальное  кино  про
пустыню. Ты в детстве что, не смотрела?
   - Нет.
   Странно. В школе нас всех водили на этот  фильм.  Впрочем,  Юкико  на
пять лет моложе. Наверн