самому сердцу,  и  это  касание
как бы влилось в его глухие толчки.  "Конечно,  она  совсем  другая,  не
такая, как Симамото, - думал я. -  Нечего  ждать  от  нее  того,  что  я
получал от Симамото. Но она моя и старается отдать мне все,  что  может.
Как же я могу сделать ей больно?"
   Я ничего тогда не понимал. Мне и невдомек  было,  что  можно  нанести
человеку такую глубокую рану, после которой уже ничего  не  вернешь,  не
поправишь. Иногда для этого достаточно одного твоего существования.
 
3 
 
   Мы встречались с Идзуми больше года. Каждую неделю.  Ходили  в  кино,
вместе занимались в библиотеке, просто гуляли. Но до секса дело  все  не
доходило. Раза два в месяц я приглашал  Идзуми  к  себе,  если  родители
куда-нибудь уходили.  Мы  обнимались  на  кровати,  но  раздеваться  она
отказывалась  наотрез,  хоть  и  знала,  что  дома  никого  больше  нет.
Осторожничала: "А вдруг они  сейчас  вернутся?  Что  тогда?"  Идзуми  не
трусила, нет. Такой у нее был характер:  терпеть  не  могла  неловких  и
неприличных ситуаций.
   Так  что  приходилось  обнимать   ее   поверх   одежды   и   всячески
изворачиваться,  неловко  просовывая  пальцы  под  разные  бретельки   и
резинки, чтобы все-таки добраться до тела.
   - Ну не спеши, - говорила она, глядя  на  мою  унылую  физиономию.  -
Подожди еще чуть-чуть. Мне же надо подготовиться.
   Сказать по правде, я не очень-то и торопился.  Непонятно,  что  будет
дальше. Да и, надо  сказать,  история  эта  мне  уже  порядком  надоела.
Конечно, Идзуми мне нравилась, и  вообще  приятно,  когда  у  тебя  есть
подружка. Если бы не она, про те годы и вспомнить было бы нечего - тоска
зеленая. Простая, хорошая девчонка, такие обычно нравятся. А интересы  у
нас  были  совсем  разные.  Книги,  музыка...  В  этом  она   почти   не
разбиралась. Поэтому говорить  с  ней  на  такие  темы  на  равных  было
невозможно. Не то, что с Симамото.
   Но стоило сесть рядом, коснуться пальцев Идзуми, как  на  душе  сразу
становилось легко и тепло. С ней можно было свободно говорить обо всем -
даже о том, чего никому другому не скажешь. Мне  нравилось  целовать  ее
веки, место между носом и верхней  губой.  Я  любил  проводить  кончиком
языка по маленьким ушам Идзуми, приподняв  волосы,  а  она  хихикала  от
щекотки. Даже сейчас, когда я вспоминаю  о  ней,  перед  глазами  встает
тихое  воскресное  утро.  Все  спокойно,  хорошая  погода,  день  только
начинается. Воскресенье - уроков делать не надо, занимайся чем хочешь. В
такое утро мне до сих пор вспоминается Идзуми.
   Само  собой,  недостатки  у  нее  тоже  были.  Иногда  в  ней   вдруг
просыпалось упрямство, да и воображения не хватало. Идзуми шагу не могла
ступить за пределы мирка, где выросла.  Есть  вещи,  которые  затягивают
так, что про еду и сон забываешь. С ней такого никогда не  случалось.  И
еще она очень залипала на своих родителях. Пробовала судить о  чем-то  -
выходило плоско и банально, хотя сейчас я думаю: а что  еще  можно  было
ждать от шестнадцати-семнадцатилетней девчонки? От этого делалось скучно
и тоскливо. Зато она ни о ком не говорила гадостей,  не  доставала  меня
хвастовством. Идзуми явно была  ко  мне  неравнодушна  -  что  бы  я  ни
говорил, всегда слушала внимательно, старалась поддержать. Я много вещал
о себе, о будущем, о том, чем  хочу  заниматься,  кем  стать.  В  общем,
мечтал и фантазировал, как большинство  мальчишек.  Но  она  слушала  не
отрываясь и подбадривала меня:
   -  Ты  станешь  замечательным  человеком.  Обязательно.  Я  знаю.  Ты
отличный парень.
   И она говорила искренне. За всю жизнь я ни от кого больше  не  слышал
таких слов.
   А как я балдел, прижимая ее к себе! Даже одетую. Хотя  никак  не  мог
понять, где же в Идзуми скрывается то, что предназначено специально  для
меня? Искал и не  находил.  У  нее  имелась  масса  достоинств,  и  они,
конечно, намного перевешивали недостатки. Но чего-то в ней не хватало  -
чего-то самого главного. Разбери я тогда, в чем дело, чего ей  недостает
- точно затащил бы ее в койку. Сколько ж можно резину тянуть! Правда, не
сразу, но все равно запудрил бы девчонке  мозги,  уговорил  бы  лечь  со
мной. Но я этого не сделал - уверенности не чувствовал. Мне  тогда  было
лет семнадцать-восемнадцать - парень без тормозов, да еще любопытство  и
мысли о сексе одолевали. И надо же: хоть голова и была  забита  ерундой,
но все-таки что-то соображала. Я понимал - раз  не  хочет,  не  надо  ее
принуждать. Наберись терпения и жди.
 
*** 
 
   Но один раз мне все же удалось  добиться  своего.  Как-то  я  взял  и
заявил:
   - Не могу больше в одежде тискаться. Не хочешь трахаться -  не  надо.
Но я хочу посмотреть какая ты... без этих  тряпок,  хочу  обнимать  тебя
голой. Пойми! Мне это нужно. Сил нет терпеть!
   - Ладно. Если ты так хочешь... - проговорила Идзуми, немного подумав.
- Но обещай... - Она сделала серьезное лицо. - Только  это.  Чего  я  не
хочу, делать не будешь, да?
   Это случилось в воскресенье, в  самом  начале  ноября.  День  выдался
замечательный - ясный, хоть немного и  прохладный.  Родители  уехали  на
поминки по кому-то из родственников отца. Мне тоже бы  следовало,  но  я
остался дома, сказав, что буду готовиться к экзаменам.  Отец  с  матерью
должны были вернуться поздно вечером.  Идзуми  пришла  после  обеда.  Мы
обнимались на кровати в моей комнате, и я стал раздевать ее. Она  лежала
с закрытыми глазами и  молчала.  Копался  я  долго.  Пальцы  у  меня  от
рождения корявые, да еще женские наряды так  по-хитрому  устроены.  Пока
суд да дело Идзуми открыла глаза и принялась раздеваться  сама.  На  ней
были узкие бледно-голубые трусики и такого же  цвета  лифчик.  Не  иначе
специально купила для такого случая. Раньше  она  всегда  носила  белье,
которое матери обычно покупают дочерям-школьницам. Вслед за ней разделся
и я.
   Обхватив нагое тело Идзуми, я целовал шею, грудь, гладил кожу, вдыхал
ее аромат. Настоящее чудо - скинуть все с  себя  и  лежать  так,  крепко
прижавшись друг к другу. Я совершенно обезумел и уже изготовился войти в
нее, однако Идзуми решительно отодвинулась:
   - Извини, - сказала она и, взяв мой пенис в  рот,  задвигала  языком.
Ничего подобного  Идзуми  раньше  не  вытворяла.  Ее  язык  скользил  по
головке, я окончательно перестал что-либо соображать  и  тут  же  изверг
копившуюся во мне энергию.
   После этого я долго не отпускал Идзуми, я ласкал каждый сантиметр  ее
тела, которое купалось в заливавших комнату лучах  осеннего  солнца.  То
был фантастический день. Мы не могли  оторваться  друг  от  друга,  и  я
кончил еще несколько раз. А она все время бегала в  ванную  -  полоскать
рот и смеялась:
   - Как все странно.
   То воскресенье - самый счастливый день, который мы провели вместе  за
год с небольшим, пока продолжались наши встречи. Два  голых  человека...
Что нам было скрывать друг от друга?  Мне  кажется,  тогда  я  узнал  об
Идзуми гораздо больше, чем за все время, что мы до этого провели вместе,
- да и у нее, наверное, было такое же чувство. Мы узнали  друг  о  друге
кучу необходимых вещей. Нам были важны не только слова и обещания, но  и
любая мельчайшая деталь. Накапливаясь, незаметно  они  подталкивали  нас
вперед. Этого, похоже, Идзуми и добивалась.
   Она  долго  лежала,  устроив  голову  у  меня  на   груди   и   будто
прислушиваясь к ударам моего сердца. А я  гладил  ее  волосы.  Мне  было
семнадцать. Почти взрослый парень. Жизнь была прекрасна.
 
*** 
 
   Часа в четыре, когда Идзуми уже собиралась уходить, в прихожей  вдруг
раздался звонок. Поначалу я решил не открывать: "Кто это еще ломится? Не
буду выходить, позвонит и уйдет". Но звонок не унимался,  он  рассыпался
настойчивыми трелями. "Вот черт!"  -  подумал  я.  Идзуми  побелела  как
полотно:
   - Родители вернулись?
   Соскочив с кровати, она принялась собирать разбросанную одежду.
   - Да не бойся ты так. Не могут они быть так рано. И  потом  -  у  них
ключи есть. Чего тогда звонить?
   - Мои туфли! - проговорила она.
   - Туфли?
   - Я туфли в прихожей оставила.
   Я кое-как влез в одежду, запихал в шкаф ее туфли и отворил дверь.  На
пороге стояла тетка - мамина сестра. Она  жила  одна,  в  часе  езды  на
электричке, и время от времени наведывалась к нам развеять скуку.
   - Что случилось? Звоню-звоню... - спросила тетка.
   - Музыку слушал, в  наушниках  не  слышно  ничего,  -  отвечал  я.  -
Родителей нет. На поминки уехали, вернутся поздно. Ты, наверное, знаешь,
тетя?
   - Знаю-знаю. Я тут заезжала кое-куда по делам  и  подумала:  надо  бы
тебе ужин приготовить, пока ты занимаешься. Я уже все купила.
   - Ну тетя! Что-что, а ужин я сам могу сварганить. Я же не дитё малое,
- сказал я.
   - Но я уже купила все. А  у  тебя  времени  совсем  нет...  Занимайся
спокойно, я все приготовлю.
   Вот влипли, подумал я. Ну ё-моё! Как же Идзуми домой вернется? У  нас
в доме, чтобы попасть в прихожую, надо было  пройти  через  гостиную,  а
потом топать до ворот мимо кухонного окна. Конечно, можно  было  сказать
тетке, что Идзуми - моя подружка, в гости, мол, пришла, но я ведь должен
был изо всех сил готовиться к экзаменам. А  какие  могут  быть  занятия,
если я девчонку к себе позвал? Просить тетку не рассказывать родителям -
бесполезно. Тетушка вообще человек неплохой, но не  из  тех,  кто  умеет
хранить секреты.
   Пока она разбирала на кухне продукты, я поднялся  к  себе  на  второй
этаж, прихватив туфли Идзуми, и рассказал, что произошло.
   Она побледнела:
   - Что же мне теперь делать? Так и  сидеть  здесь?  Ведь  я  до  ужина
должна быть дома. Знаешь, что будет, если я не приду?
   - Не бойся, все будет в порядке. Что-нибудь придумаем,  -  успокаивал
ее я, хоть и не представлял, как вывернуться из этой  ситуации.  Понятия
не имел.
   - Застежка от чулка еще куда-то отскочила. Я уж все  тут  обыскала  -
нигде нет.
   - Застежка?
   - Ну да. Маленькая такая, металлическая.
   Я обшарил всю комнату - искал на полу, на кровати, но так ничего и не
нашел.
   - Делать нечего. Иди тогда без чулок.
   Я  спустился  на  кухню,  где  тетка  резала  овощи.  Ей  не  хватило
растительного масла, и она попросила меня сбегать. Отказываться  нельзя,
и я погнал на велосипеде в ближайшую лавку.  На  улице  уже  темнело.  Я
начал беспокоиться: что ж Идзуми так и будет сидеть у  меня  в  комнате?
Надо что-то придумать, пока родичи не вернулись.
   - Надо проскользнуть, когда тетка в туалет пойдет, - предложил я.
   - Думаешь получится?
   - Попробуем. Не век же тут сидеть.
   Мы договорились так: я спускаюсь, жду, когда тетка двинет в туалет, и
два раза громко хлопаю в ладоши. Идзуми  тут  же  бежит  вниз,  надевает
туфли - и к двери. Если все проходит нормально -  звонит  из  телефонной
будки недалеко от нашего дома.
   Тетка продолжала сражаться с овощами, варила мисо ,  жарила  яичницу.
Время шло, а в туалет она, похоже, не  собиралась.  У  меня  все  внутри
кипело: хороша тетушка! С таким мочевым  пузырем  ей  в  книгу  рекордов
Гиннесса надо записываться! Я уж было совсем потерял надежду, когда  она
сняла, наконец, фартук  и  вышла  из  кухни.  Удостоверившись,  что  она
закрыла за собой дверь ванной, я выскочил в  гостиную  и  изо  всех  сил
ударил в ладоши - раз, два! Идзуми спустилась по лестнице, держа в руках
туфли, проворно их надела и на  цыпочках  выскользнула  из  прихожей.  Я
метнулся в кухню посмотреть, как она выходит  из  ворот,  и  тут  же  из
туалета показалась тетка. Я перевел дух.
   Идзуми позвонила через пять минут. Я  вышел  из  дома,  обещав  тетке
скоро вернуться. Идзуми ждала у телефонной будки.
   - Все! С меня хватит! - заявила она,  не  дав  мне  рта  раскрыть.  -
Больше мы этого делать не будем.
   Видно было, что Идзуми разозлилась не на шутку. Я повел  ее  в  сквер
возле станции, усадил на скамейку, ласково взял  за  руку.  На  ней  был
красный свитер, поверх него  -  легкое  пальтецо  бежевого  цвета.  Я  с
нежностью представил ее тело под одеждой.
   - Но ведь сегодня так классно было. Пока тетка не заявилась, конечно.
Разве нет? - спросил я.
   - Да, замечательно. Мне вообще с тобой всегда очень здорово.  Но  как
остаюсь одна - уже ничего не понимаю.
   - Чего ты не понимаешь?
   - Например, что дальше будет. После школы. Ты ведь, скорее  всего,  в
Токио поедешь, в университет. А я здесь буду поступать. Как же мы дальше
будем?
   Я  действительно  решил,  окончив  школу,  перебраться  в  Токио,   в
какой-нибудь  университет.  Надо  удирать  из  этого   городка,   из-под
родительской опеки, пора пожить одному. Годовые оценки в  школе  у  меня
были не очень, но по некоторым предметам -  вполне  приличные,  хотя  на
уроках я, прямо скажу, не напрягался. Так что в частный университет, где
мало экзаменов, уж как-нибудь поступлю, думал я. А Идзуми? О том,  чтобы
она поехала со мной, нечего было и мечтать. Родители ее ни за что бы  не
отпустили, а она и не думала прекословить - никогда слова против их воли
не говорила. Поэтому,  конечно,  ей  хотелось,  чтобы  я  остался.  "Наш
университет тоже хороший. Что, на Токио свет клином сошелся, что ли?"  -
уговаривала меня Идзуми. Если бы  я  пообещал  ей  не  уезжать,  она  бы
наверняка согласилась со мною спать.
   - Погоди! Я же не за границу собираюсь. Всего-то  три  часа  езды.  А
потом, каникулы в университете длинные -  значит,  три-четыре  месяца  в
году я здесь буду жить, - объяснял я ей снова и снова.
   - Но ты же меня забудешь, как  только  уедешь  отсюда.  Найдешь  себе
другую девушку, - опять и опять повторяла Идзуми.
   А я каждый  раз  уверял  ее,  что  такого  быть  не  может:  "Ты  мне
нравишься. Как же я могу так - взять и забыть?" Хотя, сказать по правде,
я сам не был уверен в том, что говорю. Достаточно смены декораций, и все
сразу может измениться - ход времени, поток эмоций. Как мы расстались  с
Симамото... Такие неразлучные, и то - стоило перейти в среднюю  школу  и
оказаться в разных городках, как наши пути разошлись. На что я был к ней
неравнодушен, и она сама просила ее навещать, но все равно я перестал  к
ней ездить.
   - Никак понять не могу, - продолжала Идзуми. -  Ты  говоришь,  что  я
тебе нравлюсь, что дорога тебе. Но иногда я не представляю, что у тебя в
голове.
   Тут Идзуми достала из кармана пальто носовой платок и вытерла  слезы.
Я  и  не  заметил,  что  она  плачет.  Не  зная,  что  сказать,  я  ждал
продолжения.
   - Мне кажется, ты любишь обдумывать и решать все сам. И  чтобы  никто
не совал нос в  твои  дела.  Может,  это  потому,  что  ты  единственный
ребенок. Привык думать и действовать в  одиночку.  Считать:  раз  я  так
думаю - значит, все правильно,  -  говорила  Идзуми,  качая  головой.  -
Иногда это меня ужасно пугает. Как будто меня все бросили и забыли.
   "Единственный ребенок"! Давненько я не слышал этих слов,  на  которые
так обижался в младших классах. Но Идзуми вкладывала в них совсем другой
смысл. Говоря "единственный ребенок", она имела в виду не избалованного,
испорченного мальчишку, а мою натуру, замкнувшуюся в собственном мире  и
не желающую его покидать. Она не упрекала  меня,  нет.  Просто  от  этих
мыслей на нее напала тоска, вот и все.
   - Знаешь, какое это было счастье,  когда  ты  меня  обнимал!  Я  даже
подумала: а вдруг и правда у нас с тобой все  будет  хорошо,  -  сказала
Идзуми, когда мы расставались. - Но в жизни так не выходит, наверное.
   Шагая от станции домой, я думал о том, что наговорила мне  Идзуми.  В
общем-то, она правильно сказала: открываться перед другими людьми - не в
моей привычке. Идзуми распахнула душу мне навстречу, но я оказался не  в
состоянии ответить ей тем же. Оставил закрытой калитку  в  свое  сердце,
хотя эта девчонка, конечно же, мне нравилась.
   Тысячу раз ходил я этой дорогой - от станции к дому, но  в  тот  день
наш городок показался мне совсем чужим. Я шел, а видение  нагой  Идзуми,
которую я совсем недавно обнимал, никак  не  хотело  оставлять  меня.  Я
снова видел ее отвердевшие соски, волосы на лобке, ее мягкие бедра.  Это
было невыносимо. Я купил в автомате  у  табачной  лавки  пачку  сигарет,
вернулся в сквер на скамейку, где мы сидели с Идзуми, и  закурил,  чтобы
успокоиться.
   Эх, если бы не тетка  -  принесла  ж  ее  нелегкая!  -  все  было  бы
прекрасно. Мы с Идзуми, наверное, расстались бы по-другому. Все было  бы
куда лучше. Хотя, не будь тетки, все равно, рано или  поздно,  произошло
бы нечто подобное. Не сегодня, так завтра. Самая большая  проблема  -  в
том, что все хорошо, никак не удавалось убедить Идзуми. А  не  удавалось
потому, что я не мог этого доказать даже самому себе.
   Солнце село, и сразу подул  холодный  ветер,  будто  напоминая:  зима
скоро. Придет Новый год,  там,  не  успеешь  оглянуться,  и  экзамены  в
университет, а за ними ждет абсолютно новая жизнь. Все  изменится,  и  я
стану совсем другим. Грядущие перемены пугали, и в то же время я ждал их
с нетерпением. Тело и душа стремились туда, где я еще не бывал,  жаждали
свежего воздуха. В тот год студенты захватили  многие  университеты,  по
улицам Токио валами катились демонстрации. Мир менялся прямо на  глазах,
и я кожей ощущал его накал. Оставаться  в  моем  сонном  городишке  было
невозможно. Даже если бы Идзуми захотела меня удержать и согласилась  со
мной переспать, все равно бы уехал. Даже  если  бы  после  этого  пришел
конец нашим отношениям. Оставшись,  я  бы  обязательно  лишился  чего-то
такого, что терять нельзя. Ощущения мечты - зыбкой и  обжигавшей  острой
болью. Такие мечты бывают, только когда тебе семнадцать.
   Идзуми ни за что бы не поняла мою мечту. Она тогда грезила о  другом,
жила в совершенно ином, далеком от меня, мире.
   Однако еще  до  того,  как  началась  моя  новая  жизнь,  между  нами
неожиданно произошел разрыв.
 
4 
 
   Девица,  с  которой  я  лишился  невинности,  оказалась  у  родителей
единственной дочкой.
   Она - или, может, надо сказать: и она тоже? - была не из тех, на кого
мужики непроизвольно засматриваются на улице. На такой тип  вообще  мало
внимания обращают. Но, несмотря на это, меня сразу потянуло к ней -  как
только я ее увидел. Почему? Сам не знаю. Будто средь  бела  дня  в  меня
вдруг без звука шарахнул невидимый грозовой заряд. Ба-бах! - и все.  Без
объяснений. И никаких тебе "но" или "если".
 
*** 
 
   Оглядываясь назад, скажу: красотки в  обычном  смысле  слова  всерьез
меня никогда не волновали, хотя случались, конечно, и  исключения.  Иду,
бывало, с каким-нибудь приятелем, он  раз  меня  в  бок:  "Гляди!  Какая
фемина!" Как ни странно, ни одной такой "фемины" я в лицо  вспомнить  не
могу. Ну не впечатляли меня все эти красавицы - актрисы, фотомодели, что
поделаешь? Бог знает, почему так получалось, но факт есть факт.  Граница
между реальностью и миром грез и мечтаний всегда казалась мне  размытой,
и даже в тинэйджерские годы, когда страсти кипят, смазливого личика было
недостаточно, чтобы я по-настоящему завелся.
   Меня всегда привлекала не заурядная внешняя  красота,  которую  можно
уложить в  несколько  физических  параметров,  а  нечто  иное,  таящееся
глубоко внутри. Есть люди, которые в душе балдеют,  когда  ливень  идет,
когда землетрясение или  вдруг  свет  вырубается.  А  я  ловил  кайф  от
загадочного и непонятного нечто, привлекавшего  меня  в  противоположном
поле. Назовем это  магнетизмом.  Таинственной  силой,  что  притягивает,
поглощает людей против их воли.
   Пожалуй, ее можно сравнить  с  ароматом  духов.  Даже  люди,  которые
придумывают  новые,  особенные  запахи,  специалисты,  не  в  состоянии,
наверное, объяснить, как это у них выходит. Во  всяком  случае,  научный
анализ  тут  вряд  ли  поможет.  Непонятно,  каким  образом   получается
сочетание запахов, сводящее с ума  противоположный  пол,  как  зверей  в
период случки. Один аромат из ста человек привлекает пятьдесят, еще один
- другие пятьдесят. Но есть запахи особые, о