ание  без  рифмы, серым,
"простым"  карандашом  поверх солнечных  красок: боль не  в области сердца -
где-то под нижними ребрами...
     Он уже смутно, как  из сна, помнил, что  было вчера. Наверняка, потому,
что был сильно пьян в ночном кафе,  сотворенном на манер караван-сарая: очаг
в центре  земляного двора, саклеобразные, плетеные из камыша кабины, столы -
распиленные  вдоль  гигантские  деревья...  Груша  ртутной  лампы,  нелепого
ночного  солнца, слепящая,  затмевающая  космос,  превращала  видимый мир  в
царство теней,  которые колыхались в потоках  музыки, безображенной  низкими
частотами.  На подиум, в числе прочих танцующих, выскочила  белая  девушка в
воздушном платье из розовой вуали,  с одуванчиком вместо головы. Поток света
от  ночного солнца - и вспыхнул одуванчик, растаяла  вуаль. Спелое  наливное
яблоко  с  просвечивающими внутренностями... прожилки, выпуклости, впадинки,
косточки, изюминки-сосочки...
     Сразу  за  этим -  встреча на темной аллее парка с  пляжным весовщиком.
"Римский  расстрига"  в  белом  костюме  выглядел  на  удивление  солидно  в
окружении   таких   же  друзей,   но   голос  был  прежним   -   зловещим  и
устало-печальным:
     - Ну что, сторож, проспал чернышку? - Кулак, блеснув перстнем, вынырнул
из-за спины  и больно воткнулся в солнечное сплетение. -  Ни себе, ни людям,
шакал. Собака на сене... - Еще раз блеснул перстень, еще раз стало больно.

     Аэропорт, согласно сезону пик, встретил Николая отказом: билетов нет.
     Железнодорожный вокзал обнадежил, усиливая решимость, пообещав билет на
вечерний  "северный" поезд.  Время отправления  -  час заката.  Это  Николай
подметил, присвоив  совпадению символ границы  между  прошлым и  будущим. Он
продолжал мечтать.
     Он уже не сможет  жить, как прежде... Человек, до  сих пор не  нашедший
себя в профессии, в увлечении, - он превратит свою жизнь со смуглой женщиной
в искусство. Которому будет поклоняться, в котором будет творить...
     Он  успеет в город Мулатки до ее прилета туда из столицы. Он будет жить
в  аэропорту  и  встречать  самолеты...  Или,  если  такой вариант  окажется
неудачным, то пускай  будет еще романтичней:  он  поселиться в  том полярном
городе,  устроится на  ночную работу.  А днями  будет  бродить по осенним, в
желтом листе  берез и рыжей хвое лиственниц, а потом по заснеженным, улицам,
и  вглядываться в  лица прохожих... Наконец,  зимой  он  ее  встретит, такую
красивую и приметную на белом.
     Их бескорыстный  и  нежный дуэт  вылечит ее  дикость,  его  благородная
решимость, презирающая  внешнюю  суету и  кривотолки, оградит ее  от  памяти
детских  страданий.  Их броский  союз,  их  заметность,  будут стимулировать
творчество отношений...  У  них  вырастут  красивые  дети,  -  воспитание  в
особенной   семье   определит   в   них  задатки   нечванливого,  здорового,
первородного аристократизма...
     Он  уйдет  из  дешевого,  подонного бизнеса, вновь станет  физиком  или
лириком, - а  может, и тем и  другим,  в нем этих слагаемых поровну. Защитит
уже практически готовую, заброшенную пять лет назад, диссертацию. Вытащит из
чулана пыльные холсты, примется за новые,  докажет  жизнеспособность  своего
направления, за которое был когда-то ошельмован. Нарисует смуглую звезду, ее
траекторию...
     Сверкнули зловеще бамперы, -  скрипнул, зашипел, минорно  запел горячий
воздух   привокзальной  площади.   Панический   поросячий   визг   тормозов,
переходящий в запретное шипение втирающейся в асфальт резины - "Тщ-щ-щ!...",
жалобный стон черного железа, на секунду прижатого могучей инерцией к земле.
Отрешаясь  от  выкриков и  гримас  таксиста, Николай прочел за  приспущенным
стеклом укоризненную грусть,  исходящую из  мрачных глубин заднего  сиденья:
отдельно  - глаза, затем губы... Глаза и губы, по которым он,  как художник,
узнал...
     Нет,  никого  он  не  узнал, чудес  не  бывает.  И  все же, безотчетно,
проводил  взглядом  рванувшее с места  сердитое авто, отметив  натуральность
затылка пассажира, не  вальяжным хозяином, а сиротливой деталью врисованного
в экран широкого овального окна.
     Конечно, бред. Он  сам,  уже лет десять назад, видел этот развороченный
пулей череп, когда сорвалась с петель, рухнула, разметывая со столов листки,
расшатанная  персоналом  НИИ  дверь.  На  одном из смятых  бланков (обратная
сторона  финансовой  ведомости)  -  "последнее  слово",  которое  прыгающими
буквами  изобразил  разжалованный  в  инженеры неудавшийся начальник отдела,
прежде  чем  вставить в рот холодный ствол  никелированного  "макарова". Это
было  обращение  к  жене и дочке, на чью  судьбу  он,  "никчемный"  человек,
покусился и оказался недостойным "и  только поломал"... и  прочие,  типичные
для подобного случая банальности.
     Суицидник  -  бывший институтский однокашник Николая. Отсюда  и  знание
всей  предыстории. Жена бедолаги,  ныне вдова, -  генеральская  дочка, рыжая
гибкая  красавица,  первая  мисс  факультета.  Отец  ее,  тогда  еще  бравый
отставник,  чуть не погиб от  инфаркта, узнав  о выборе своей любимицы, чьей
руки несколько  лет  безуспешно  добивались несколько военных  курсантов,  а
потом  лейтенантов,  потомственных офицеров из устойчивых известных  военных
династий,  с гарантированным продвижением по "звездной" лестнице.  Дочери  -
презрительная  обида.  А  гнев экс-генерала был  сконцентрирован  сугубо  на
"примаке"  (это  клеймо,  подаренное   тестем,  зять  нестираемо  носил  всю
оставшуюся  жизнь).  Держась одной рукой за  грудь, другой,  отстраняясь  от
стакана с каплями, которые пыталась влить в него заплаканная супруга, седой,
обессиленный  лев гневно  вышептывал: "Знаешь ли  ты... Как тебя там. Знаешь
ли,  куда ты  вошел,  в  чей дом?!... Сможет  ли теперь  она,  моя  девочка,
лелеянная, оберегаемая всем, чего я достиг, - завоевал, наконец... Знаешь ли
ты, что такое карьера, свет, общество!.."
     "...Да знаешь ли ты, в  конце концов, что такое порода?.." -  простонал
теряющий сознание пришедшему за благословением.
     Сердце  окончательно  достало  генерала позже,  он умер через несколько
лет, как раз когда начала катастрофически,  безнадежно рушиться наладившаяся
было карьера  зятя, безродного дипломника политехнического, но  впоследствии
энергичного, производительного,  подававшего надежды инженера. После поминок
домашние  так  и  не нашли  в  квартире  именного  оружия  - никелированного
пистолета,  которому,   как  стало  известно  позже,  уже  тогда,  на  финал
металлической жизни (вскоре, говорят, он пошел под пресс) взамен антикварной
роли   последних  лет,  предназначалась  более  достойная,  первородная  его
функция...
     Засигналила  следующая  машина.  Николай  попятился,  нащупал   ступней
бордюр, высоко ограничивающий пешеходную область привокзального пространства
от проезжей части. Нелепо быть задавленным за  тысячи километров от дома. Но
шутка не прибавила настроения...

     До  отправления  поезда  оставалось  несколько  часов, и Николай  решил
скоротать  их  на  городском  пляже.  Он  хотел оставить  свой пластмассовый
чемодан,  похожий  на сплющенную  торпеду, в камере хранения  вокзала, но  в
последний момент  передумал: это  был бы залог в  пользу ситуации...  А  он,
оказывается...
     Он, оказывается,  панически  боится  подчиненности.  Этот вывод  явился
открытием, озадачившим его. Суть открытия обнаруживалась не в событийности -
действительно, ведь  ничего не произошло  такого, доселе  неизвестного,  что
могло  бы "открыть глаза".  Чушь - он взрослый человек. Весь  набор событий,
который мог влиять на формирование личности, взглядов, уже произошел.
     Открытие  было в  откровенности  перед  собой,  или иначе -  в  новизне
ответов  (опять же,  их  новизна - всего  лишь  в отсутствии притворства) на
вопросы, и ранее, зачастую назойливо, всплывавшие в минуты неопределенности.
     Ну что ж, подбодрила  малолюдная аллея, неспешно ведущая от  вокзала  к
набережной, у тебя еще уйма времени. Итак...

     ...Да,  он всегда  избегал  всяких  обязательств,  связывающих свободу,
которые в той или иной степени могли манипулировать его  волей. Он не  может
быть  марионеткой! Но  чтобы  любая,  даже высокая,  даже  необходимая,  как
промежуточный  этап  для  достижения  желанного результата,  -  чтобы  любая
зависимость ассоциировалась с униженностью!...
     А,  собственно,  в чем  он не  прав? В  чем он изменил своим принципам,
основанным  не  только на личном  опыте,  но и на  знаниях  закономерностей,
которые открыты задолго до него, и миллионы раз, в разных вариантах, описаны
в тысячах умных книг. А не  стоило  ли,  прежде чем бросаться в седьмое небо
фантазий,  проверить  наличие соответствующих крыльев?  Попросту  - правдиво
ответить на некоторые простые, но трезвые вопросы.
     ...Возможно  ли постоянное  лидерство,  по сути,  - над собой, в  себе?
Реальна ли полная безукоризненность будущего поведения - непременное условие
при абсолютной прозрачности для постороннего мира этой будущей "черно-белой"
связи,  в силу  ее  контрастности и обостренности  к  ней внешнего внимания?
Возможна ли непрерывная борьба, жизнь в режиме сплошной мобилизации, аврала,
надрыва?
     Все  детские   обиды  Мулатки,  только  на  взрослом  уровне,  придется
переживать ему, Николаю. Наверное, многие отвернуться от него. Придет время,
и узнается  цена  постоянной надсаде, когда  он  будет  напрягаться, а то  и
вздрагивать  от  проклятий  ущербных  обывателей  в  адрес   "чернокожих"  и
"узкоглазых",   "иноверцев"   и   "инородцев",   -  от  того,   что   раньше
воспринималось как  обычная,  ни к  чему не  обязывающая  болтовня,  чесание
языков, -  принимая долю этих  проклятий на жену, на себя. Наверняка,  среди
нормальных людей,  на  самом деле жестоких в "незлобивых", как  им  кажется,
сетованиях  на  якобы  виновников своих  бед,  найдется  какая-нибудь мразь,
которая будет поминать этих  "виновников"  намеренно, в его присутствии... И
тогда:  либо  "убой  по морде" (на  любую,  отвлеченную, чтобы  не выглядеть
смешным,   тему)  этой   бледнокожей   свинорылой  твари,  возомнившей  себя
голубокровым арийцем, - или жизнь униженного экзотической любовью изгоя.
     Воистину  невероятны  метаморфозы  логического  моделирования. Еще  все
только  в плане, а он уже кипит, готовый ненавидеть, защищаться, воевать!...
А что будет в реальности? Хватит ли сил?... И - ради чего?
     Николай  вспомнил  про  свой  "пунктирный"  изъян  и попытался  разумом
окончательно выйти на потерянную линию четкого восприятия. Таким образом, он
приступает к поиску,  отталкиваясь от давно проверенного: чтобы унять панику
души, необходимо разгадать причину,  лишить себя тревожного  секрета, страха
темного угла, опасности незнакомого поворота - и паника сойдет на нет.
     Он, наконец, понял,  что именно с четких  вопросов и следовало начинать
всю эту романтическую историю... Или  хотя бы ее динамическую часть - отъезд
с практически насиженного места на приморской улочке.  Итак,  конечная цель,
разумеется, Мулатка. Но  - Мулатка-человек? Или Мулатка-женщина? Которая  из
этих двух ипостасей  повергла его  в состояние аффекта?  Без кого  ему вдруг
невмоготу стало  жить? А может быть, причиной этой суеты последних дней  его
вечная  погоня  за  оригинальностью,  сверхобладания  чем  бы  то  ни  было,
болезненная  склонность  к эпатажу? В конце  концов, может быть, он приобрел
какие-то обязательства перед этой женщиной?
     А вдруг она замужем? Почему эта мысль ни разу не пришла ему в голову?
     Николай не дошел до пляжа. Остановился в прибережном парке, устроился с
чемоданом  на  скамейке,  с которой просматривалась только водяная гладь без
пестрой суеты  песчаной  косы: водные велосипеды,  чайки, корабль на внешнем
рейде... У бордюра ели мороженое и смеялись несколько молодых женщин.
     Пожалуй,  каждая   из   этих   хохочущих  девчонок  не  отказалась   бы
познакомится с  ним.  Прочь  -  сослагательное наклонение!  Завтра он  будет
отдыхать с любой из них, как со старой подругой. Она будет знать,  что нужно
ему.  Он  -  что  нужно  ей. Белая  девушка, которую видно насквозь, которая
источает радость, спокойствие, ясность.
     Сработала защитная  реакция организма,  следствие напряжения  последних
часов: Николай  уснул прямо на  скамейке, распластав руки, высоко запрокинув
голову, с открытым ртом.
     Когда  он проснулся, и  обнаружил, что наступил час  заката, совсем  не
хотелось думать, что где-то совсем рядом  лязгнули  вагоны  и северный поезд
поплыл  в сторону тревожной станции с красивым на слух, но непонятным - толи
финно-угорским, толи татарским - названием, отделяя Николая от его тревоги.
     ...Нелепый  со  своим  огромным  чемоданом-торпедой,  он  спустился  на
вечерний, пустеющий пляж. Разделся, уложив влажную  от пота одежду  прямо на
гальку, и с опущенными плечами побрел в вечернюю, теплую, как парное молоко,
воду.
     Шелестело  темное  море,  необычно тревожное  и  пасмурное. Перед самым
погружением в  воду  Николай почувствовал, что солнце,  оказывается, обманув
внимание рассеянных купальщиков, было еще  в небе и находилось всего лишь на
грани  захода, - временно спряталось  куда-то. В этом заключалась уже никому
на этом  пустеющем  пляже не нужная информация  о том,  что  соответствующий
пункт вокзального расписания еще не отмечен крестиком в журнале станционного
диспетчера  и до  отправления  поезда  остается  несколько  вполне  реальных
минут...
     А впечатление  состоявшегося  заката,  оказывается,  создавала  невесть
откуда  взявшаяся  небольшая,  но  плотная,  почти  черная  тучка,  на время
вобравшая   в   себя  падающее,  беспомощное,  усталое  голое  солнце,  став
беременной,  похожей  на   тропическую  живородящую   рыбу   -   моллинезию,
проплывающую над  горизонтом.  Спустя  минуты  дальняя половина  моря  вновь
озарилась желтым светом: Моллинезия рожала золотую икринку, огненный шарик -
еще не  развернувшийся жемчужный малек.  Малек отделился от черного тела, но
лишь шевельнулся, и медленно, вяло, безжизненно, так  и не раскрывшись, упал
в Черное море.
     Николай  не  плыл - просто медленно шел по дну, сколько  было возможно.
Остановился, задрав подбородок, чтобы не хлебнуть горького. Глубоко вдохнул,
оттолкнулся  пальцами  ног  от песчаного  дна,  по дельфиньи,  стремительным
колесом  провернул  тело  над  водой  и ушел вниз.  Пошарил по  дну, нащупал
большой  камень,  взялся  за  него,  расслабил  тело,  замер  в  подвешенном
состоянии. Наверх не хотелось. Здесь было  хорошо... Тихо... Прохладно... Не
болела грудь... Совсем не хотелось дышать.


ОГЛАВЛЕНИЕ


     1. Имидж

     2. Три кита

     3. Полуостров Налим

     4. Простреленный

     5. Закрывай

     6. Полярные совы с диэлектриком

     7. Леонтий

     8. Хохлы позорные

     9. Миссис Смайл

     10. Чубчик

     11. Джокер

     12. Мидии не рожают жемчуг