- Эта? - очередной раз восклицает женщина,  и,  услышав  утвердительный
ответ, облегченно показывает официанту пальцем на рыбину: - Вот эта.
     Гарсон, на  секунду загородивший каштановую голову стриженым  затылком,
ловко  выхватил  сачком из воды  трепыхающуюся  форель и унес,  оставляя  на
кафеле мокрый след, в глубь стеклянной веранды.
     Слышен  характерный шум  разделки, затем запах жареной рыбы.  Женщина и
мальчик сидят за соседним столиком в молчаливом ожидании  и,  влюблено глядя
друг  на  друга,  улыбаясь,  чуть  поднимая  подбородки,  втягивают  в  себя
аппетитный запах. Кажется, ее красивые ноздри  при этом  страстно, плотоядно
подрагивают.
     ...Зачем они в ту ночь развели костер!
     Он  ушел  в  сторону  перевала  с биноклем, не терпелось  увидеть конец
своего мучительно пути. В  тот  момент, когда  он уже  разглядел редкие огни
города,  сзади  ухнуло что-то большое и страшное. Сразу ли он понял, что это
взрыв гранаты? Или это понятие пришло позже, в снах? Трое ребят, кроме того,
кто  остался дозором у костра,  спали в  небольшой  пещере. Взрыв  получился
удавленный. Когда он прибежал туда, все было уже кончено и спокойно: вход  в
пещеру  завален,  а дозорный лежал со вспоротым животом,  с куском печени во
рту  (как оказалось  -  собственной), его внутренности  шипели  и лопались в
угасающем костре, источая едкий дым  и  тошнотворный запах - смесь  жареного
мяса и фекалий.
     Павел навалился локтями  на столешницу и закрыл глаза, устало прислонив
лоб, покрывшийся испариной, к сжатым кулакам.
     ...Такая мысль все эти годы ни разу не приходила ему  в голову. Мысль о
том,  что  это тот  самый душман,  который грозил  им гранатой, который (это
потом  ни  разу  не  вызывало  сомнений) преследовал  и  положил  почти  всю
разведгруппу на перевале, - это именно  он потом, много позже, выследил его,
Павла,  в  Кабуле и прострелил... Невероятная, но  почему-то, в осознаваемой
дикости, - все-таки жуткая мысль... Жуткая  также в  своей навязчивости, как
неверный вариант концовки  в  целом  "правильного"  сна.  (Например: калитка
оказалась запертой,  сзади  -  улыбающийся душман  со снайперской винтовкой.
Или: старик замахивается  кетменем.)  Нет, на самом деле все было не так. Но
что  значит "на самом деле"? Если этого не было на самом деле, то почему оно
отравляет жизнь, съедая изнутри?

     Вечером странная на взгляд пара: моложавый седеющий мужчина и кудрявая,
маленькая  сухонькая старушка,  - сидели в  уютном и  достаточно многолюдном
открытом  кафе  дома  отдыха.  Они сидели  в  самом дальнем  углу  площадки,
уставленной пластмассовыми столиками,  спиной к основной массе отдыхающих, к
ансамблю на невысоком подиуме  у фонтана. Можно  было подумать,  что их лица
были намеренно обращены в сторону темной аллеи, как будто это двое незрячих,
которым все равно, какая картина перед ними, но не безразлично, что думают о
них  окружающие  (чтобы не вызывать  жалость).  Впрочем,  скорее всего,  эту
несколько необычную для дома отдыха пару, их трогательные  позы,  когда они,
бережно и  нежно  обращали  друг к  другу лица,  видимо беседуя о чем-то, их
волнующем, -  все  эти удивительные странности  могли  быть замечены  только
одним человеком - дневным  официантом, который, дорабатывая  смену, вместе с
парой  своих  других, более свежих коллег,  сновал  среди  столиков. Хотя, с
другой  стороны, официанту вряд  ли  было до  этих удивлений: за  те  сутки,
которые были отданы дежурству, он порядком устал и мыслями был уже дома.
     "...Знаете, у  нас  с моим мужем  было свадебное  путешествие:  Кавказ,
озеро Рица и так далее. Жили мы в  Сухумском пансионате. Нас возил величавый
автобус по  достопримечательным местам.  Так вот, на этом  самом озере Рица,
помню, ужасно  захотелось есть...  А надо сказать,  что,  как  вы  наверняка
знаете, первые дни - это притирка характеров... Словом, мы уже с утра были в
очередной ссоре, в одной из тех, которые сами собой улетучиваются  к вечеру.
Классика: с утра несколько пылких, обидных фраз, затем день молчания,  затем
вечер  прощения  и ночь  примирения...  И так  далее. Так  вот, в тот  день,
вернее, в полдень молчания мы, безъязыкие и независимые (по отношению друг к
другу, разумеется), зашли примерно вот в такую же кафешку. Самообслуживание.
Муж принес великолепного,  вкуснейшего жигулевкого пива и  какую-то  жареную
рыбу. Мне  показалось - ряпушка,  какую тогда  обычно  продавали в столовых,
такая,  знаете,  гадость. Вот,  думаю, жадина, и прочее, разумеется,  думаю,
отнюдь не возвышающее моего  избранника  в  моих  глазах... Не  мог  хотя бы
шашлыка  купить!..  Но  молчу,  гордость. Недосоленная, холодная,  бр-р-р!..
Впрочем, я была  зла  и, в  том  числе по этой причине, голодна, поэтому,  с
отвращением,  но  все  же  стрескала  эту...  даже  не  знаю,  как  назвать,
противную...   ну   прямо   ряпушку,   классику   отечественного   общепита.
Представьте: все это молча, демонстративно блестя глазами по сторонам, якобы
на  всех  проходящих   мужчин,  -  чтобы   досадить  тому,  кто  невозмутимо
трапезничает рядом. А вечером он меня спрашивает: "Дорогая, правда,  вкусная
была сегодня форель?" Ремарка: я форели  до этого  ни  разу в жизни не  ела.
Когда ехали  на Кавказ, я мечтала:  море,  пальмы, горная  форель!.. Я  была
страшно  расстроена, шокирована, я не  хотела знать то, что  он мне сообщил:
"Форель!" Я всю ночь ворочалась, старалась представить иной вкус,  я бы даже
сказала - иной мир, и даже тихо причмокивала: "Ах, какая вкусная форель, ах,
форель!.."  Но  сколько  бы я  не заставляла  себя,  вспоминалось ужасное  -
ряпушка... А между тем,  то была действительно форель... Вы  не  поверите, с
тех пор мы никогда с мужем не вздорили по пустякам. До сих пор не знаю, толи
муж так все тонко  подстроил,  толи случайность. Я внушила себе, что первое.
Поэтому... В том числе  поэтому я старалась относиться к нему бережно и даже
иногда восхищаться им. Хотя он, разумеется, не был лишен недостатков..."
     Седая старушка иногда обеспокоено  оглядывалась, как будто  ища глазами
кого-то.




ЗАКРЫВАЙ

     У Мити болит голова, по которой ему на днях стукнули молотком.
     Митя даже сознания не  потерял по-настоящему. Благо, что  завалился  на
мягкое,  в  клумбу.  Добавил,  как  говорится, не  об асфальт, а об  грядку.
Существенная разница.
     Но главное, что  стукнули несильно.  Вроде не совсем уверенно, жалеючи.
Вроде как сомневаясь: а стоит ли вообще портить здоровье невинному человеку,
заморенному   студентику,  из-за  какого-то  портфеля,   пусть  даже  фасона
"дипломат".  Тем более, вряд ли внутри что-то есть ценного. Наверное, еще не
заматерели,  хоть и  молоток за пазухой  носят.  Но уж  больно хороша  вещь,
дорогая,  крокодилом отделанная,  -  так,  видно, в конце концов,  решили. И
место укромное - кусты высокие, никого вокруг.
     Получилось, в итоге, несильно.
     Всего-то  на  секунду  Митя,  может  быть, отключился.  Пока  падал,  -
очнулся. Ноги  на асфальте, голова  в грядке.  Приподнялся,  и  сразу  же  в
прозоре кустов черемухи увидел троих  парней, по  травяному газону  спокойно
переходящих на другую парковую аллею.  Светоотражательная нашлепка,  которую
он   недавно   аккуратно  приклеил  на  аллигаторовый,  на   самом  деле  из
искусственной кожи, бок дипломата, подмигнула: прощай, дескать.
     Он крикнул им вслед:  "Ребята, там внутри зачетка,  отдайте зачетку!.."
Тот, который уносил  добычу - его, Митин, дипломат, - на ходу развернулся  и
вытряхнул  содержимое (конспекты,  учебники) на землю.  Далековато  было, но
Митя заметил: выражение  лица у парня вполне человеческое -  как будто делал
одолжение назойливому ребенку: на, мол, только не плач!..
     Как  потом  выяснилось, зачетка  осталась в складках дипломата и "ушла"
вместе с грабителями.

     Жалко "дипломат" не за  то, что вещь нужная, а  за то,  что подаренная.
Подарила его Мите невеста, когда уезжала по распределению, окончив техникум.
Так получилось, что Митиной невестой стала девушка со старшего курса. Теперь
она  уже почти год ждала  его в другом городе, слала  письма, сообщала,  что
скучает и ждет.  Что  делать:  написать,  что  не уберег  подарок?..  Правду
сказать -  стыдно,  но  и врать  не хотелось. Оттягивал  время,  ни на  что,
впрочем,  не  надеясь, -  не писал,  при этом зная, что  она писем его очень
ждет.
     "...Общежитие, если так  можно выразиться, семейно-холостяцкое. Детишки
бегают, постирушки висят. Семейные то гуляют-смеются, то отношения выясняют.
На фабрике мне сказали, что, как только замуж выйду, - комната в моем полном
распоряжении,   соседок  отселят.  А  пока  живем  втроем:  кроме  меня  две
перезревшие  девы.  Ужасная,  оказывается,  судьба.  В   этом  наша  бабская
уязвимость. И я (оцени  мою открытость) в этой  самой  уязвимости совсем  не
боюсь тебе признаться.  Потому что верю тебе. А ты мне? По  субботам танцы в
холле. Я  тоже иногда выхожу. Ты не против?  Только чтобы не  сойти с ума от
скуки. Ты ведь  знаешь, что мне кроме тебя никто  не нужен. Да  и вообще, (я
говорю о своих девчонках из  комнаты), им не  позавидуешь: приходят на танцы
какие-то несерьезные, с винным запашком, а то и вообще - солдаты..."
     Такие строчки, полные скрытой тоски и неопределенности, были характерны
для первого полугодия разлуки. Позже, к успокоению Мити,  тон писем сменился
на более оптимистичный: люблю, работаю, жду, целую...
     Митя не может долго  находиться в  согбенном состоянии, мозг наливается
кровью, которая начинает больно пульсировать в левой части лба. Нужна пауза.
Он подкладывает ладонь под затылок  и осторожно, чтобы не  тряхнуть головой,
отваливается на спинку стула, смотрит в потолок.  Если в этот момент закрыть
глаза,  то  все  внутри  него  начинает  куда-то уплывать,  норовя при  этом
перевернуться. Поэтому глаза открыты. Мысли, которые Митя в эти минуты гонит
от  себя,  сосредотачиваясь  на  конфигурациях  трещинок  и  желтых потеков,
послушно унимаются, сгрудившись где-то под чубом. Через несколько минут боль
проходит, и Митя опять принимается за свой курсовой.
     - Закрывай!  - кричит, заходя в  "сторожку" проходной тетя Оля, которую
все называют Тетеля, - А, Закрывай!... Где Закрывашка? Опять трудится? Опять
чай пьет? Опять "закрывает"?

     Закрывай  - это солдатик-узбечонок Закирулло. На языке его  племени это
имя  произносится:  "Закрылло", - так слышится для  русского уха. Для Тетели
это  труднопроизносимо, поэтому кличет  она его на  свой  манер: "Закрывай".
Закирулло-Закрывай не  обижается.  В  части, где он служит, его вообще зовут
Пробкой - за имя и за малый рост, а может, еще за что. Он привык.
     Тетеля  -  командир  отделения  вневедомственной военизированной охраны
завода автотракторного оборудования. Одним словом, начальник самой заурядной
"вохры",  которая  сторожит,  без  всяких  ружей  и  пистолетов,  территорию
небольшого предприятия на отшибе города.
     Тетеля на хорошем счету у начальства,  висит на доске почета.  К работе
относится как нельзя серьезно. Достопримечательная деталь гардероба Тетели -
синий  берет  с  милицейской  кокардой.  Кокарда,  надо сказать,  совсем  не
обязательна, - у вохров на этом заводе вообще  нет какой-либо  спецодежды, -
этот  форменный  знак достался  ей  от  покойного  мужа,  который всю  жизнь
проработал   "в  органах",  как  говорит  Тетеля,  техническим  сотрудником,
кажется, электриком на "почтовом ящике".
     Тетеле, как  исполнительному, аккуратному сотруднику, к тому же  - жене
заслуженного  пенсионера  ГОВД,  идут  навстречу  при  составлении  графика:
работает Тетеля только в ночные смены.  Так ей удобно, как  она говорит, для
здоровья, меньше нервотрепки:  не нужно ворота открывать-закрывать, пропуска
проверять,  начальникам кланяться. Ночью завод  стоит. Закрой ворота и  пару
раз пройдись по периметру. Вся работа.
     А вся Тетелина команда - три человека, не считая ее, Тетели.
     Студент  Митя,  которому  тоже  идут навстречу,  ставя  только в ночные
смены. Понятно - парень учится.
     Закирулло  -  солдат из  стройбата.  Вообще-то, их, солдатиков, которые
заступают в ночные смены, четверо,  но в  этой  бригаде работает именно  он,
Закирулло. Стройбат, расположенный рядом,  буквально  в заводской  округе, в
порядке выгодной  взаимопомощи, выполняет кой-какую хозяйственную работу  на
заводе  и  помогает в охране  объекта  в  ночное время суток.  За это  завод
поставляет  стройбату  некоторые  запчасти для  техники:  свечи,  трамблеры,
катушки зажигания, провод...
     Еще один "боец" - Аркадий, тридцатипятилетний мастер сборочного  цеха с
этого же  завода.  Его называют блатным и ставят в ночь  известно, за  что -
днем  занят на производстве, и известно для чего - чтобы высыпался с пользой
дела.  Вохрой оформлен не сам Аркадий, а, кажется, его племянник. Так нужно,
чтобы из побочной зарплаты не выстегивали алименты. Потому как выстегивают и
без  этого много,  по основному месту работы.  Каждую смену Аркадий приходит
"на  бровях" и,  отметившись в журнале у Тетели,  зачем-то  поматерившись на
весь свет, обозвав саму Тетелю старой каргой (после  этого Тетеля валерианку
пьет), уходит в угловую,  самую  неважную "сторожку" с деревянной вышкой,  и
благополучно  почивает  там до утра. На вышку  он,  разумеется, ни  разу  не
залазил, но Тетеля к нему,  к "вертухаю", как  она иногда говорит, претензий
не имеет  - блатной. Да и когда блатной спит - оно на душе как-то спокойнее.
И без него охраны вполне хватает.
     Тетеля  "для  порядку" обычно  находится  на своем командном  пункте, в
конторе. А Закирулло с Митей всю ночь сидят на закрытой проходной. Митя учит
уроки, готовится  к защите диплома, Закирулло смотрит на раскаленный тэновый
"козлик" или, если Мите не  нужен калькулятор,  -  играет  на  калькуляторе:
просто нажимает кнопки и смотрит на цифирьки, которые появляются  и исчезают
на мониторе.
     Тетеля  каждые пару часов берет  "Закрывая" и  они  вдвоем делают обход
территории  завода.  У "Закрывая"  есть  оружие  - штык-нож. Боится Тетеля -
темно. "Закрывай" не боится. Кому он  с Тетелей нужен. Никто на них нападать
не будет, если что надо своровать - своруют и так, днем.
     Но Тетеле этого  не докажешь.  Гуляя  по периметру  завода, она  громко
разговаривает  с  Закрываем,  чтобы  слышали воришки: здесь я,  здесь, да не
одна, а  с  мужиком.  Наверное, вопросы Закрываю уже  надоели, наверное,  он
знает их наизусть. А что еще  нового спросить у этого бессловесного чучмека,
Тетеля  не  знает,  фантазии  не хватает. За немоту  называет  она  Закрывая
немцом. Так бы слово за  слово, вот  тебе и беседа сама собой. Ан, нет. Либо
монологи, либо допрос: "вопрос - ответ" с небогатыми комментариями.
     -  Закрывай! А,  Закрывай!  - громко, как будто глухому, кричит Тетеля,
прохаживаясь по  периметру. - Так говоришь, дома у тебя шибко  жарко бывает?
Ну, это хорошо, да не очень.  Зато тут у нас не  спотеешь. И виноград у тебя
дома, что,  растет? А  не  врешь? Прям-таки вот над головой, как лампочка, и
висит?...Чудно!  Это  ж какие  витамины, весь Менделеев! -  Тут она понижает
голос, чтобы  не слышали коварные жулики, которые,  возможно,  притаились за
забором: - А чего ж ты тогда такой плюгавый-то, а? Либо в корень пошел? -  И
опять  громко  вздыхает: - Эх,  Закрывайка, Закрывайка! Хороший  ты  парень,
только неразговорчивый.  Немец  ты  и  есть  немец!... Ну,  ничего,  это  не
главное, как Люська говорит!...
     Все в таком роде.

     -  Закирчик,-  заглядывает в будку  связистка, не  обращая внимания  на
Митю, - пойдем чай пить!
     - Сэчас, Свэта!
     - Ну, - дует губы девушка, - Закирчик, я не Света, я Люся.
     - Луся,  -  задумчиво повторяет Закрывай и смотрит на раскаленный  тэн.
Мите  сбоку  виден  один глаз Закрывая  -  желтая  щелка.  Помятый  погон  с
пожухлыми буквами "СА".
     Света  и  Люся  - красивые молодые  телефонистки, блондинка и брюнетка,
которые сидят на коммутаторе, соединяют и разъединяют заводских абонентов, в
число коих входит и население заводского района, проживающее в округе. Самые
благоприятные  для этих холостячек смены - ночные. Завод молчит, ввиду того,
что  вторая  смена  уже разошлась,  и  квартирные телефоны  к полуночи  тоже
практически успокаиваются, до утра  тишина. Именно в этот  период Светка или
Люська - в  зависимости  от  того,  чья  смена,  - зовут Закрывая к  себе  в
коммутаторную до  утра пить  чай,  где он, как говорит Тетеля,  закрывает их
бабьи проблемы.

     Еще раз, для  порядка, спросив про Закрывая, Тетеля присаживается рядом
с Митей.
     - Так,  Митек, одни  мы с  тобой дееспособные  со  всей военной бригады
нашей остались. Я, вообще-то, когда  Закрывая с кинжалом рядом нет,  малость
ненадежно себя чувствую, даже  вздрагиваю,  если что. Одно ладно:  если что,
позвоню Люське в коммутаторную. Отдай, мол, Закрывашку обратно...
     Митя, лукаво улыбнувшись, поддерживает:
     - Да и Аркадия, если чего, разбудим.
     Тетеля, смеясь:
     - И к Люське пошлем, да? Заместо Закрывая? Ох,  и находчивый ты иногда,
Митек, когда не шибко серьезный!  Да ему,  Аркадию,  вертухаю этому,  сейчас
хоть Светка  снизу, хоть  Закир сверху, хоть чурка сбоку - все едино! Что  с
него  возьмешь!  Пьянь  она есть пьянь...  Только и сматериться  на пожилого
человека  может, бессовестный. Да и ругается, между  нами говоря, не то, что
мой покойный,  - так себе, никакой  звонкости, как сопли жует.  А  все равно
иногда - обидно, да.
     Она некоторое время  молчит, только вздыхает,  прощупывая себя ладонью:
то область сердца, то голову, то коленку. Наконец, выражает сожаление о том,
что  скоро  он,  Митя, защитит  свой диплом,  или как его  там,  и  уедет по
распределению куда-нибудь в другое место.
     - Выучишься, и будешь  каким-нибудь... дипломатом!... - Тетеля смеется,
прикрывая ладонью губы, явно намекая на "потерянный"  недавно дипломат. -  И
будет у тебя жена и нарожает тебе детев.
     Когда Тетеля  оказывается  один  на  один  с Митей, в  ней  просыпается
философ, видно Митин облик (то с книжкой, то чертежом, то с калькулятором) к
этому располагает:
     - Ты думаешь, почему Люська да Светка Закрывая на себя таскают? Прям по
расписанию,  по справедливости, как  сестры, даже  подругами, гляди,  стали.
Именно ведь его!... Смотри, вот ежели бы Аркадия. Почему нет? Парень видный,
хоть  и  алиментщик,  пятьдесят  процентов...  Дак  в  том  и  разница,  что
"вертухай" - одно  название  тако  высокое,  фикция.  Он  же меньше сделает,
больше перепачкает, а потом  всему заводу по секрету сболтает.  А  ей потом,
Светке-Люське,  замуж  выходить.  Или  вот  тебя взять.  Ты  парень  ученый,
красивый, пес... прес...  перспективный. Только шибко  умный да совестливый.
На  тебя  ж  посмотришь, в глаза  твои  ясные,  и  стыдно  за  себя  грешную
становится... Да  еще  будешь пол года стихи  рассказывать, ага.  А  соловья
баснями не кормят! Люська  да Светка - кровь с  молоком,  на них все трещит,
пуговицы,  того  и  гляди,  стрелять  начнут.  Вот  Закрывай  - само то. Все
понимает, хоть и  немец. Раз два да в дамках. И не стыдно перед ним,  - и не
расскажет никому. Ну,  может и  похвалится  кому там, за пловом-то,  в своей
Грузии, на своем языке: гыр-гыр, халам-балам, - дак Люське-то че!...
     - А сам Закрывай-ка, - она старательно отделяет "ка",  получается вроде
приглашения на  закрывание, -  возьмет,  на  родине  себе целый гарем, может
быть.  Не  знай, как у  них  там  с разрешением-то на  это. И кто  там когда
узнает, какая там его Зульфияшка, Тамарка или че, что у него тут, у Закрывая
любимого, который за нее калым проплатил, за эту Тамарку-то, - что у  него в
России какая-то Люська была! Кому это будет нужно? - никому. Да у них там, у
баб ихних, на этот интерес и права голоса-то нет. За тебя баранами заплачено
- сиди да помалкивай, иж кака любознател