следует мстить. Именно поэтому я до сих  пор  отказывался  вынести
себе смертный приговор. И по  той  же  причине  я  колебался,  не  решаясь
предать себя  проклятью,  такому  страшному  проклятью,  которому  мог  бы
предать тот суд: жить вечно с сознанием упущенных возможностей. Продолжить
свое существование в другом,  в  таком  же  неудачнике.  Будучи  пропащим,
зачинать новых пропащих.
   Подсудимый опустил глаза.  Казалось,  он  раздумывал  над  собственными
словами. Публика замерла в ожидании. И  тут  подсудимый  поднял  взгляд  и
сказал, улыбаясь:
   - Знаю,  мои  слова  здесь  неуместны.  Прошу  покорно  извинить  меня,
господин  председатель  суда.  Лучше,  если  с  этой   минуты   мы   будем
придерживаться того, что вы называете фактами, того, что подчиняется вашим
законам. Не правда ли? Я еще раз ответственно заявляю, что готов  помогать
вам во всех отношениях. Постараюсь думать так, как надлежит  думать  суду.
Страховой маклер, коим я являюсь, наверняка  имеет  для  этого  достаточно
навыков. Прежде всего мне надо следить за тем, чтобы опять не  увлечься  и
не произносить слова, которые звучат как  нечто  само  собой  разумеющееся
только за стенами этого зала. Слова эти приводят лишь к тому, что  процесс
мучительно затягивается.
   После короткой паузы председатель суда, поочередно взглянув  на  членов
суда, на прокурора и на адвоката, сказал:
   - Благодарим за ваши пояснения. Мы вас не  прерывали,  и  мне  кажется,
никто из присутствующих не имеет намерения обсуждать  далее  эту  тему.  С
особым удовлетворением суд принял к сведению ваше заявление о том, что  вы
хотите помочь в установлении истины.  Давайте  сразу  же  начнем  с  этого
заявления. И я тоже, минуя всякие  процессуальные  формальности,  как  это
сделали вы, позволю себе задать вам один весьма щекотливый вопрос, который
пришел мне на ум, когда я вас слушал. Быть может, для  всех  нас  было  бы
самым лучшим, если бы вы открыли нам или пускай  только  мне  одному,  где
находится в настоящее время ваша жена.
   - Но ведь это как раз и есть тот единственный вопрос, на который я не в
состоянии ответить! - воскликнул подсудимый. - Если бы я это знал,  то  уж
точно не стоял бы здесь. Я предполагаю... нет, я считаю... но это я говорю
только вам, как частной персоне, господин председатель. Я считаю, что жена
моя жива. Не знаю только, в качестве моей жены или в каком ином  качестве,
этого я сказать не могу. Да и почему бы ей  не  жить?  Абсолютно  здоровый
человек... Но она исчезла из моего ноля зрения,  и  это  приводит  меня  в
некоторую растерянность. Не исключено, что все дело во мне, в моих глазах.
Или, возможно, по это только мои догадки,  господин  председатель  суда...
вдруг ей стало страшно, что она замерзнет, и потому она отдалилась от меня
и ушла неизвестно куда. Или вдруг - нет, я стесняюсь произнести это вслух,
звучит как самореклама, - или вдруг она ушла, думая, что стоит у  меня  на
пути. Но я говорю это только вам, лично вам, господин председатель,  и  то
лишь потому, что вы задали мне такой сугубо личный вопрос.  Прошу  вас  не
заносить этого в протокол.
   Попытка председателя направить судопроизводство в другое русло  или  же
поскорее закончить процесс  явно  не  удалась.  Не  без  вздоха  он  опять
принялся перелистывать своя досье.
   - Ладно, - сказал он наконец, - судебное следствие продолжается.
   После  этого  председатель  призвал  участников  процесса  избегать   в
дальнейшем всякого рода отступлений. И спросил, что произошло  еще  в  тот
вечер. Пусть подсудимый опишет это самым подробным образом. Второстепенные
детали могут также оказаться важными.
   На это подсудимый ответил, что ничего особенного не произошло. Они, как
всегда, поужинали ровно в семь.
   Не может ли он вспомнить разговоры,  которые  велись  в  тот  вечер  за
столом?
   Они с женой вообще не охотники много разговаривать.
   Стало быть, спора не возникло?
   Нет, им не из-за чего было спорить. Ели они за ужином рыбное филе.
   Почему он упоминает филе?
   Только потому, что его просили не опускать второстепенных фактов. Раз в
неделю у них обязательно бывает  филе.  Его  жена  считает  рыбу  здоровой
пищей. Вот почему они едят филе.
   Придерживается ли он другого мнения?
   Почему, собственно? Почему бы и ему не  считать  рыбу  здоровой  пищей?
Когда он переступал порог дома, он сразу почувствовал запах жареной рыбы.
   Не  обронил  ли  он  какого-нибудь  замечания  насчет   этого   запаха,
замечания, которое могло бы обидеть жену?
   Конечно, нет! Жена спрашивала его,  нравится  ли  ему  это  блюдо.  Она
спрашивала его об этом каждый раз, ведь, само  собой  разумеется,  она  не
хочет потчевать мужа тем, что ему не по вкусу. И  каждый  раз  он  заверял
жену, что ест рыбу с аппетитом. В тот вечер тоже.
   Как видно,  подсудимый  придает  большое  значение  рыбному  филе.  Это
кажется несколько странным.
   Да нет же, он вообще не придает этому никакого  значения.  В  сущности,
ему безразлично, что он ест, чем его угощают. Разве что рыбное филе  сразу
заявляет о себе. Почуяв запах жареной рыбы на пороге своего дома, невольно
подумаешь: как, уже опять?
   Что означает "уже опять"?
   Уже опять прошла неделя. И это, разумеется, наводит  на  разные  мысли.
Да, в то мгновение он даже ощущал  дурноту.  Однако  с  рыбным  филе,  как
таковым, дурнота не была связана.
   Не замечала ли жена  ненароком,  что  ему  становилось  дурно?  Как  он
считает?
   Не замечала ни в коем случае. Дурнота ведь и впрямь продолжалась  всего
мгновение, да и то он ощущал ее скорее мысленно. Кроме того, если  бы  она
что-нибудь заметила, то наверняка не подавала бы больше это блюдо.
   Ну хорошо, оставим в покое рыбное филе. Что происходило  дальше  в  тот
вечер?
   Со стола убрали. Жена вытрясла скатерть за окно, а потом вынесла посуду
на кухню. Так всегда было, посуду мыла их прислуга.
   Не пробыла ли жена на кухне дольше, чем обычно?
   Нет. Почему, собственно? Все шло так же, как всегда.
   Что он делал в отсутствие жены?
   Ничего. Ходил по комнате взад и вперед и курил  сигарету.  После  ужина
они всегда выпивали чашечку кофе, вот чего он ждал. Кофе его  жена  всегда
сама наливала через фильтр.
   Ну хорошо. Значит, позже его жена опять вошла в комнату с кофейником  и
села рядом с ним. Или все происходило не так?
   Именно так. Все шло, как всегда.
   Он с вызывающим постоянством повторяет выражение "как всегда".
   Иначе сказать трудно. Все было на самом деле "как всегда".
   Гм. Не показалось ли ему или его жене это  "как  всегда"  в  тот  вечер
особенно тягостным?
   Почему это могло показаться тягостным? Наоборот, это "как всегда"  было
для них обоих единственным спасением, единственной страховкой.
   Прекрасно. Пусть расскажет о вечере дальше.
   Рассказывать, собственно, нечего. Он захлопнул окно.
   Окно? Разве оно стояло открытым?
   Ну конечно. Они проветривали комнату. Из-за рыбного филе.
   Ах так. ("Прошу прекратить смех", - крикнул председатель в зал.)  Ну  а
что произошло дальше?
   Он спросил жену, не желает ли она  сходить  в  кино.  После  этого  они
полистали газету. У них за городом есть только один  захудалый  кинотеатр,
да и фильм там шел дурацкий. Ну а в  город  им  обоим  ехать  еще  раз  не
очень-то хотелось.
   Часто ли они с женой посещали кинематограф?
   Нет, не слишком часто. Иногда его жена ходила в кино днем  одна  или  с
какой-нибудь знакомой.
   Как они обычно проводили свой досуг вдвоем?
   В хорошую погоду они нередко гуляли вечером  у  озера.  По  возможности
после того, как уже стемнело. Чтобы ни  с  кем  не  встречаться.  Нравы  в
пригородах, где люди живут в собственных домах, такие же, как в  маленьких
городишках. Все друг друга знают, все в курсе чужих дел.  Надо  без  конца
раскланиваться и отвечать на вопрос: "Как жизнь?" Это здорово надоедает.
   Характер у него не очень-то общительный?
   Самому об этом трудно судить. Впрочем, он действительно  охотней  бывал
один, особенно в последнее время. Хотя это зависело не только от него.
   От кого же?
   От обстоятельств. Так уж повелось. В первые годы после женитьбы и он  и
его жена изо всех сил старались жить так, как, по их мнению, живут  другие
люди. Что ни говори, это куда проще. Да, они очень  старались.  Но  у  них
ничего не вышло. В ту пору они довольно часто приглашали к себе гостей. Да
и сами ходили в гости. У  них  бывали  знакомые  жены,  их  соседи  и  его
сослуживцы.  Но  после  нескольких  посещений  это  как-то  само  по  себе
заглохло,  без  всяких  серьезных  причин.  При  этом  его   жена   и   он
действительно прикладывали много усилий, чтобы хорошо принять гостей,  они
не жалели денег. Собственно, люди должны были бы охотно посещать  их  дом,
достаточно было сравнить их приемы с приемами других знакомых, которые  не
проявляли такого рвения. И все-таки у них ничего не  вышло.  Они  с  женой
часто спрашивали себя: в чем причина этого? Но так и не  нашли  ответа.  В
конце  концов  они  перестали  думать  на  эту  тему,   забыли   о   своем
разочаровании. Впрочем, если выразиться точнее, они  не  хотели  поддаться
разочарованию и потому перестали встречаться со знакомыми. Хотя к его жене
время от времени заглядывают соседки и другие  дамы.  Случайные  знакомые.
Жена обычно вступает с ними в разговоры в магазинах. Но посетители  всегда
уходят до того, как он успевает вернуться вечером с работы.
   - Все,  что  вы  рассказываете,  в  основном  совпадает  с  показаниями
свидетелей, - заметил председатель суда. - Были вызваны две дамы,  которые
в последнее время  встречались  с  вашей  женой.  Когда  их  спросили,  не
создалось ли у них впечатления, что ваша жена страдала от той жизни, какую
ей пришлось вести, они ответили: они, мол, не припоминают ни одной  жалобы
с ее стороны. И все же... Скажите, вам никогда не казалось,  что  у  вашей
жены была потребность к большему общению с людьми?
   Ну конечно, казалось; у него у самого тоже была потребность к  общению.
Он уже об этом упоминал. И он огорчался каждый раз, когда слышал, что  его
жена поет в соседней комнате, даже если она пела веселую песенку. Она поет
в пустоту, говорил он себе, бедняжка  даже  не  подозревает,  как  одиноко
звучит ее голос.
   -  Поверьте  мне,  господин  председатель  суда,   мы   буквально   все
перепробовали, чтобы изменить это. Но наши попытки оказались тщетными.
   - Все до единого свидетели утверждают, - сказал  председатель  суда,  -
что вы вели необычайно размеренный образ жизни.  Сам  по  себе  этот  факт
заслуживает всяческого одобрения, непонятно только, почему в высказываниях
свидетелей ударение явственно делается на слове "необычайно".
   - Правда однообразна, господин председатель.
   - Что вы сказали? Какая правда?
   - Она  так  однообразна,  что  людям  кажется  невыносимым  считать  ее
правдой. Отсюда и выражение "необычайно".
   - Вы, стало быть, думаете, что лишь вы открыли правду?
   - Да нет же. Все знают правду, но  только  время  от  времени  пытаются
ускользнуть от нее, дать себе, пусть короткую, передышку,  спрятавшись  за
неправдой. И это, конечно, легко прощается.
   - Не  могу  избавиться  от  чувства,  что  в  этом  вопросе  вы  что-то
скрываете, - сказал председатель суда раздраженно. - Или по меньшей  мере,
что вы каждый раз увиливаете от ответа.
   - О нет,  уж  точно  я  не  увиливаю.  Даже  от  однообразия  не  сумел
увильнуть. И здесь, в зале суда, признал неуверенность  в  себе.  Хотя  не
каждый это признает. Не правда ли?
   - По-моему, вы скорее кажетесь человеком уверенным в  себе,  человеком,
который очень хорошо знает, чего он хочет.
   - Это только видимость, и вот откуда она  взялась:  я  знаю  совершенно
точно, что именно для меня неприемлемо. Я это познал на собственном опыте.
И то был болезненный опыт.
   - И все же, - председатель суда то и дело возвращался к исходной точке,
- и все же ваша жизнь и ваш брак в известном смысле выглядели образцовыми,
но во всех положительных высказываниях о вас  заметно  некоторое  сомнение
или, если  выразиться  точнее,  некоторые  колебания.  Позвольте  мне  это
сформулировать иначе: когда людей спрашивают, какого они о вас мнения, они
вместо того, чтобы ответить - прошу прощения за вульгаризм - "Этот  парень
что надо!", говорят с  едва  заметным  предубеждением  в  голосе:  "Ничего
дурного о нем не скажешь", и звучит это почти так: "Ни  в  чем  дурном  он
пока не замечен". Ясна ли вам разница?
   - Они мне не верят, - сказал подсудимый, улыбаясь.
   - Да, вот именно. А почему?
   Люди полагают, что за однообразием его жизни скрывается  нечто  другое.
Порок или какие-то отклонения от нормы. Ибо без причины, по их мнению,  ни
один человек не согласится вести такое однообразное существование. И  хотя
ему выдали, так сказать, свидетельство о благонадежности,  люди  чувствуют
себя в его обществе неуютно. Они не могут  избавиться  от  недоверия.  Он,
кстати, изо  всех  сил  старался  рассеять  это  недоверие.  Например,  по
понедельникам с утра изучал газету, чтобы узнать, какая футбольная команда
выиграла, и таким образом не попасть впросак в разговоре -  клиенты  этого
не любят. Он настолько поднаторел в футболе, что знает о нем  даже  больше
некоторых заядлых болельщиков. С политикой и  с  остальными  злободневными
историями происходит то же самое.
   - Надо только обладать соответствующим чутьем,  -  заметил  подсудимый,
улыбаясь, - понимать, что  сегодня  интересует  публику.  Это  не  так  уж
трудно.
   Но, разумеется, это опять же утомительно, утомительно все время  играть
роль,  стараясь  не  настораживать  окружающих.  Надо,  к  примеру,  точно
вычислить  ту  секунду,  когда  положено   ударить   кулаком   по   столу,
демонстрируя свой гнев по поводу безразличной тебе  политической  ситуации
или по поводу ошибки футболиста - общего  любимца.  Возможно,  что  он  не
всегда выбирал подходящий момент, не исключено, что люди это замечали.
   - Что? Что именно могли заметить люди?
   - Что моя личная жизнь  или,  скажем,  то,  что  здесь,  в  этом  зале,
называют личной жизнью, служило всего лишь маскировкой.
   - Ваша личная жизнь?  -  воскликнул  председатель  суда  с  несказанным
удивлением. - Вы уже до этого сказали нечто подобное. Странное  заявление,
должен отметить со всей откровенностью. Мне кажется, все  мы  исходим  как
раз из  обратного.  Позицию  в  обществе  можно  было  бы  скорее  назвать
маскировкой наших человеческих качеств, ну а что  касается  личной  жизни,
то...
   Подсудимый кивнул.
   - Да, я знаю, это одно из общепринятых заблуждений.
   - Прежде всего я  хочу  указать  на  опрометчивость  вашего  заявления,
подсудимый. Нет, прошу не перебивать меня. Мы пришли сюда не для дружеской
беседы, вы находитесь на скамье  подсудимых.  Запомните.  Но  я  хотел  бы
довести до вашего сознания: как можете вы, один человек, считать, что  все
остальные заблуждаются? Общепринятые заблуждения. Хорошенькая штука!
   Подсудимый стоял,  опустив  голову.  Он,  видимо,  обдумывал  замечание
председателя суда. Наконец он сказал:
   - Да, это очень опрометчивые слова. Лучше оставить эту тему.
   - Почему?
   - Да потому, что в противном случае я наговорю кучу опрометчивых  слов.
Все дело в тех вопросах, которые здесь задают. И в том положении, в  какое
я поставлен.
   - В какое, собственно?
   - В положение подсудимого.
   - Ага! Если я вас правильно понял, вы  отказываетесь  отвечать  потому,
что боитесь уличить себя ненароком?
   - Боюсь уличить? - переспросил подсудимый.
   Быть может, повторяя вопрос, он не подумал  ничего  особенного,  однако
председатель суда усмотрел в словах подсудимого скрытую издевку и  призвал
его к порядку.
   - Итак, скажите коротко и ясно: вы отказываетесь отвечать?
   - Я не отказываюсь, но в интересах суда прошу оставить эту  тему,  ведь
она приведет только к недоразумениям, которые будут также истолкованы  как
опрометчивые  ответы.  Поверьте  мне   наконец,   господин   председатель:
человека, который всю ночь напролет трясся в поезде,  чтобы  забрать  свою
жену, нельзя ни в чем уличить. В крайнем случае его можно сбить,  ведь  он
так устал.  Разве  не  лучше  держаться  фактов,  которые  непосредственно
касаются суда?
   - Я в последний раз напоминаю: предоставьте уж нам решать, касается это
суда или не касается... Что вы подразумевали под словом "маскировка"?
   - Все то, что можно застраховать. Все, что подвластно  законам.  А  кто
эти законы не исполняет, того можно соответственно наказать.
   - Почему или перед кем вы считали нужным маскироваться?
   - Я маскируюсь, чтобы получить передышку.
   - Передышку? Хватит говорить загадками. Прошу вас.
   - То  была  попытка  спастись  от  преждевременного  уничтожения,  став
незаметным. Ведь то, что уничтожает,  преисполнено  ненависти  и,  подобно
клейкой массе, течет туда, где образуется вакуум,  в  пустом  пространстве
эта масса застывает. Быть может, моя попытка не  удалась.  Потому-то  я  и
стою здесь.
   Прокурор пришел на помощь председателю суда:
   - Иными словами, вашу жену вы использовали с целью маскировки,  как  вы
это сами называете.
   - Как раз с ней я был ничем не прикрыт ни с какой стороны.
   - Таким образом, ваша жена ни в коем  случае  не  могла  ждать  от  вас
надежной защиты?
   - Это звучит слишком хитроумно, господин прокурор.
   - Не увертывайтесь, подсудимый, - крикнул прокурор. - В самом деле,  вы
умеете чрезвычайно ловко защищаться. Не надо, однако, считать, что в  суде
сидят круглые дураки. По отношению к вашей  жене  вы  использовали  ту  же
тактику уверток?
   - Нет, мне не нужна была никакая тактика, да это и не помогло бы.
   - И вы вполне уверены, что ваша жена воспринимала все точно так же, как
и вы, что все казалось ей само собой разумеющимся? Ведь вы это так  теперь
представляете?
   - Да.
   - Суд в этом сомневается.
   - Знаю. Вы  слышали  когда-нибудь  плач  женщины  в  соседней  комнате,
господин прокурор?
   - Этот вопрос вы уже задавали. Стало быть, ваша жена  часто  плакала  в
соседней комнате? - быстро спросил прокурор.
   - Думаю, что этот плач вы не слышали. Он не доходил до ваших ушей.
   - Возможно. А по какой причине ваша жена плакала в соседней комнате?
   - Я имею в виду  не  мою  жену  и  не  какую-то  определенную  соседнюю
комнату, господин прокурор.  И  я  говорю  не  о  плаче,  вызванном  ясной
причиной, и не о женщине, которая плачет, чтобы ее услышали.  Я  говорю  о
слезах, пролитых над быстротечностью всего сущего. Эти слезы не становятся
менее быстротечными после  того,  как  бедняжку  погладят  по  голове  или
заверят в своем постоянстве. Конечно, можно заткнуть  уши,  так  оно  чаще
всего и бывает. Вас это устраивает?
   - Устраивает это нас или нет, не играет роли. А вот  вы  обращались  со
своей женой не как с существом из плоти и  крови,  -  возмущенно  закричал
прокурор.
   Подсудимый оглянулся, ища глазами адвоката: очевидно,  он  считал,  что
тот вступится за него. Но поскольку адвокат молчал, что,  видимо,  удивило
подсудимого, подсудимый сказал:
   - Господин председатель, со мной можете делать все, что вам угодно. Мне
это безразлично. Но я заявляю протест,  я  не  хочу,  чтобы  о  моей  жене
говорили таким непозволительным образом.
   Все  присутствующие  были  удивлены  негодованием  подсудимого  и   тем
возмущенным тоном, каким он заявил свой протест.
   Председатель сказал: он,  мол,  не  думает,  что  прокурор  намеревался
оскорбить жену подсудимого. Кроме того, сам он, председатель, не понимает,
почему подсудимый так болезненно отнесся к замечанию обвинителя.
   - Но мы ведь здесь не в больнице, - сказал подсудимый.
   Председатель суда еще раз заверил  подсудимого,  что  тот,  как  видно,
неправильно истолковал слова прокурора.
   - Давайте продолжим слушание дела. Согласно показанию вашей матушки...
   - Моей матушки? - прервал его подсудимый с изумл