столу  и  призвал  спорщиков  не
отклоняться от темы заседания. Прокурор  попросил  разрешения  задать  еще
один вопрос по существу дела.
   - Скажите, подсудимый, не намеревались ли вы вместе со своей женой уйти
из жизни, умереть?
   Нет, он не намеревался вместе со своей женой уйти из жизни, умереть.
   - Почему вы отвечаете столь пространно?
   Он ответил теми же словами, какими его спросили.
   - Не значит ли это, что при отрицательном ответе вы делаете ударение на
слове "вместе"?
   Это значит совсем другое: всякого рода романтические  бредни  не  имели
места в его жизни и в жизни его жены. Заблуждения, возможно, имели  место,
заблуждения от усталости; да, от этого никто не гарантирован.
   - Стало быть, ваша жена никогда не предлагала вам умереть вместе?
   - Нет, а зачем, собственно?
   - В ту ночь тоже не предлагала?
   - В ту ночь тоже не предлагала. Ей это было не нужно.
   - Как так? Что вы хотите сказать?
   - Я хочу сказать именно то, что я говорю: ей это было не нужно.  Смерть
всегда была с нами, среди нас, вокруг нас, и мы оба  знали  это.  Не  было
смысла говорить о ней.
   - Как это понимать?
   - Не знаю, что тут непонятно. Речь шла скорее о том, как вместе войти в
жизнь,  но  и  это  было  таким  само  собой  разумеющимся,   что   каждый
соответствующий призыв прозвучал бы смешно.
   - Таким само собой разумеющимся это, как  видно,  все  же  не  было,  -
сказал прокурор, - иначе вы не стояли бы здесь, перед нами, а ваша жена не
исчезла бы бесследно... Ну а сами вы? Как вы смотрели на это? Вы  никогда,
скажем, не принимали в расчет смерть?
   Подсудимый ответил, что он, как-никак, был страховым агентом. Его ответ
ненадолго вызвал веселое оживление  в  зале,  председателю  суда  пришлось
призвать публику к порядку.
   - Вы меня неправильно поняли, - сказал прокурор, - я спрашиваю  о  том,
не носились ли вы когда-нибудь с мыслью покончить с собой?
   - Раньше - возможно.
   - Раньше?
   - Да, до того как я протрясся всю ночь в поезде. Я же пытался объяснить
это вам. Мне порой кажется, что меня подозревают в  чем-то  из-за  высокой
суммы, на которую я застраховал свою жизнь.
   - Это еще не приходило мне в голову, -  признался  прокурор.  -  Но  вы
правы. Сумма вашей страховки могла  бы  свидетельствовать  об  этих  ваших
намерениях. Прекрасно, вы утверждаете, что не имели  их  с  тех  пор,  как
женились. Однако как это можно соотнести с другими вашими высказываниями?
   - С какими высказываниями?
   - Дело в том, что из всех ваших речей явствует, что  вы  всегда  хотели
уйти в "то, от чего никто не застрахован". Я использую вашу  формулировку.
Итак, уйти в "незастрахованное", но уйти одному, оставив каким-то  образом
вашу жену в этом мире.
   - Это правда, - признался подсудимый. - Я  был  не  лишен  высокомерия,
свойственного всем мужчинам.
   - Опять сплошные загадки. Что это значит?
   Это значит, что из-за  высокомерия  он  заранее  считал,  что  вряд  ли
допустимо ввергать женщину в пучину неизвестности и тем самым обрекать  ее
на форму существования, которую сам он не принимает. Он считал  свою  жену
чересчур слабой, а на самом деле слабым оказался он.
   - Я думал, она меня будет задерживать. И не верил, что  сумею,  поборов
слабость, преодолеть ее сопротивление. И тогда моя слабость могла бы легко
обернуться ненавистью. Этого я  как  раз  и  боялся.  Да,  я  боялся  того
мгновения страха.
   - Мгновения страха?
   - Да, так это можно назвать.
   - Вы имеете в виду мгновение, когда ваша жена спускалась по лестнице?
   - Да, вероятно, это и было подобное  мгновение.  Во  всяком  случае,  я
очень испугался, очень, очень. Вел  себя,  как  жалкий  трус.  Но  это  не
относится к делу. Я говорю о себе только потому, что  по  этой  причине  я
буду согласен с любым вашим приговором.
   Каждый раз, когда подсудимый так или иначе касался будущего  приговора,
в зале наступало замешательство, нечто вроде тягостного  молчания.  И  это
дало возможность подсудимому вполголоса продолжать свою речь:
   - Я уже спросил господина адвоката...
   -  Что  спросили?  -  сказал  председатель   суда,   по-видимому   тоже
напуганный.
   - Я уже спрашивал господина адвоката, существует ли...
   - Говорите, пожалуйста, немного громче!
   - Он сказал, что такого закона нет, хотя, на мой взгляд, его  следовало
бы ввести.
   - Какого закона?
   - О том, что человек совершает подлость, если из-за своей слабости  или
из-за своих эгоистических колебаний доводит другого человека до того,  что
тот  плачет  или  чувствует  себя  виноватым.  И  за  эту  подлость  нужно
наказывать. Возможно, вы установите, господа, что в этом пункте я  все  же
сын своей матери, хотя  я  и  внушал  себе,  будто  сделал  буквально  все
возможное, чтобы не стать таким, как она. Словом, если вы  установите,  то
тогда... Но такого закона нет.
   - Почему ваша жена должна была чувствовать себя  виноватой?  -  спросил
председатель суда.
   - Не исключено, что это было всего лишь мимолетное настроение, - сказал
подсудимый. - Откуда я знаю?
   Но тут в допрос опять включился прокурор,  которому  председатель  суда
предоставил слово кивком головы.
   -  Скажите,  вы  считаете  возможным,  что  жена  обсуждала  с   кем-то
посторонним ваш брак?
   - С кем-то посторонним?
   - Ну да, с приятелем или с приятельницей.
   - У нас не было приятелей.
   - У вашей жены тоже не было?
   - Чтобы ответить на этот вопрос, разрешите  мне,  пожалуйста,  уточнить
его, так сказать, в вашем духе, господин прокурор. Вы хотели бы узнать  от
меня, не оставила ли жена мой дом ради другого мужчины? Не так ли? Почему,
собственно, не называть вещи своими  именами?  Неужели  вы  считаете  меня
таким ханжой?  Или  таким  оголтелым  собственником?  Кстати,  и  господин
адвокат, которого мне дал суд, спрашивал меня то же самое. Более того,  он
недвусмысленно намекал на это. И все вы правы. Почему бы и нет?  Жена  моя
еще молода, она интересная женщина.
   - Подсудимый! - прервал подсудимого председатель суда.
   - Извините! Но ведь я отвечаю на поставленный вопрос. К сожалению,  мой
ответ вас разочарует. Я утверждаю, что задача найти этого другого человека
- задача суда, а вовсе не моя. И до тех пор, пока он не найден - пусть  он
будет даже ангелом, - до тех пор, пока он не найден, меня следует  держать
в качестве заложника.
   Председатель суда  снова  призвал  подсудимого  к  порядку,  указав  на
недопустимость его издевательского тона.
   Поскольку у прокурора больше не было вопросов,  председатель  продолжил
судебное следствие сам.
   - Давайте займемся сейчас теми минутами, когда ваша жена спускалась  по
лестнице.
   Для прояснения обстоятельств дела следует восстановить картину во  всех
подробностях. Даже незначительные детали  важны  для  следствия.  Согласно
показаниям подсудимого, он находился в тот момент на кухне и вытряхивал из
пепельницы окурки. И тут он услышал какие-то непривычные шорохи.
   - Что вы услышали?
   - Скрип двери наверху или, быть может, скрип половицы на втором этаже.
   - Вы сразу же поняли, что идет ваша жена?
   - Кто же это мог быть еще?
   - Ну, к примеру, прислуга.
   - Прислуга? Нет, я сразу узнал, кто идет.
   - Объясняете ли вы это  тем,  что  подсознательно  ожидали:  ваша  жена
спустится вниз?
   - Это могла быть только жена, и никто другой. Вот и все.
   - Ну и как вы поступили?
   - Стал прислушиваться.
   - Вы уже вытряхнули пепельницу?
   - Да, по-моему. Трудно теперь припомнить.
   - Но ведь вы держали ее в руке?
   - Вероятно. Что случилось с пепельницей?
   - А дальше? Что вы сделали потом?
   - Ничего. Ничего не в силах был сделать. У меня захватило дух. Я замер.
Чувствовал, будто меня застали врасплох.
   - Но почему, собственно? Вы ведь не совершили ничего предосудительного.
Даже ничего из ряда вон выходящего.
   - Моя ошибка состояла в том, что я совершенно отключился. Я забыл,  что
надо постоянно... Я так и не успел отреагировать.
   - Ну хорошо, а потом?
   - Я слышал, как она спускалась по лестнице. Очень медленно - во  всяком
случае, мне так показалось. Мне и сегодня  так  кажется,  хотя,  очевидно,
спускалась она совсем недолго. Потом я ее увидел. Сперва туфли, ноги.
   - Увидели из кухни?
   - Да.
   - От кухонного буфета лестницы не видно.
   - Я, кажется, дошел до дверей кухни, ничего, впрочем, не соображая. Да,
так оно и было. Мне пришлось прислониться к дверному косяку. Я не в  силах
был держаться на ногах. Подумал даже, что меня уже вовсе не видно...
   - Как это? И почему вам пришла в голову такая странная мысль?
   - Не знаю... Какой-то провал.
   - Провал в памяти?
   - Нет, не в памяти. Я имею в виду дверь кухни. Провал в пустоту.
   - Ну ладно. Потом вы опять пришли в себя?
   - Пришел в себя?
   - Или, скорее, взяли себя в руки?
   - Так всегда говорят задним числом. Пустое хвастовство.
   - Что же вы подумали?
   - Ровным счетом ничего, господин председатель суда. Поверьте,  в  такие
минуты ни о чем не думаешь. Не имеет смысла, ты на это вовсе не  способен.
Человек просто действует.
   - Ну и как вы действовали?
   - Я сдался. Уступил.
   - Кому, скажите на милость, вы уступили? Или что вы уступили?
   - Кому? Что? - запинаясь повторил подсудимый.
   - Вы уступили своей жене?
   - Почему своей жене? Нет, не ей.
   - Но вы ведь так сказали. Интересно, что вы при этом имели в виду?
   - Я сдался, не стал сопротивляться. Да и сопротивление было бесполезно.
Слишком поздно. Я просто распустился. Иначе...
   - Иначе?
   - Не знаю, что случилось бы иначе. Трудно себе представить.
   - Стало быть, вы приняли что-то вроде решения.
   - Но ведь я уже сказал вам, что совершенно оцепенел. Как можно в  таком
состоянии что-то решать? Я даже вынужден был прислониться к косяку.
   - А жена?
   - Жена? Что с ней?
   - Заметила она ваше состояние?
   - Как я могу это знать? Заметила, конечно.  То  есть  я  хочу  сказать,
наверно, она чувствовала то же, что и я.
   - Ну хорошо. Давайте задержимся немного на  этом  ответе.  Вы,  значит,
стоили в дверях кухни, прислонившись к косяку. К левому или к правому?
   - К... к... Разве это существенно?
   - Существенно или несущественно - предоставьте решать нам.
   - Но я и впрямь не помню. Наверно, к левому, так мне  по  крайней  мере
сейчас кажется. Не исключено, впрочем,  что  я  и  вовсе  не  прислонялся.
Только теперь мне это так представляется.
   - Хорошо, остановимся на левом косяке. Конечно, если вы не  возражаете.
А где была пепельница?
   - Пепельница?
   - Да, вы ведь пошли на кухню, чтобы вытряхнуть из пепельницы окурки,  и
сказали, что уже сделали это. Стало быть, пепельница была где-то рядом.
   - А теперь ее нельзя найти, что ли?
   - Где пепельница, мы вас спрашиваем.
   - Где-нибудь она должна отыскаться. Наверно, я поставил ее на  кухонный
буфет. Или на стол в кухне. Может быть, прислуга... Что случилось  с  этой
пепельницей?
   - Отлично, вы, значит, поставили ее куда-то. Скажем,  для  того,  чтобы
освободить руки. В какую пепельницу вы в тот вечер стряхивали пепел?
   - В  какую?  В  ту,  что  стояла  в  гостиной.  Это  была  определенная
пепельница.
   - Опишите ее, пожалуйста.
   - Большая пепельница. Моей жене она не нравилась. Жена говорила,  чтобы
я унес ее к себе в контору. Там она будет на месте. Жена не  раз  покупала
пепельницы поменьше, но пепел часто просыпался мимо. Поэтому мы так  и  не
расстались со старой пепельницей. Она была мраморная,  зеленоватая.  Такие
пепельницы повсюду продаются.
   - Стало быть, довольно тяжелый предмет?
   - Да. Жена приклеила к  внешней  стороне  дна  кусочек  войлока,  чтобы
пепельница не царапала стол.
   - Пепельница у вас круглая?
   - Нет, шестигранная или восьмигранная, стало быть, с углами.
   - Ну а сколько она примерно весит?
   - Сколько  весит?  Но  кому  придет  в  голову  взвешивать  пепельницу?
Наверно, полкило или кило. Скорее, по-моему, кило.
   - Ну хорошо. Как вы объясните тот факт, что эта пепельница была найдена
на четвертой ступеньке и притом у самых перил?
   - На четвертой?.. Хорошо, и что же вам еще нужно? Значит, она  нашлась.
Тогда все в порядке.
   - Но вы ведь только что утверждали, будто оставили ее на кухне.
   - Какое это вообще имеет значение?  Выходит,  я  держал  ее  в  руке  и
поставил на ступеньку, чтобы она мне не мешала. Вы ведь сами видите, что у
меня не было времени обращать внимание на такие мелочи.
   - Гм. А когда вы поставили пепельницу на ступеньку?
   - Когда? О боже, какие  странные  вопросы.  Не  помню.  И  не  понимаю,
почему...
   - И мы многое не понимаем. Не понимаем, например, почему вы даете такие
сбивчивые ответы. Почему?
   - Но я ведь пытаюсь объяснить вам, господин председатель суда, речь шла
о жизни и смерти. Кто в такие минуты заботится о столь нелепых  предметах,
как эта пепельница?
   - Вы считали, что вашей жизни угрожает жена?
   - Моя жена? Как это ужасно.  Лучше  вовсе  не  говорить  ни  слова.  Вы
нарочно толкуете все превратно.
   -  А  я  вот  не  вижу  никакого  превратного  толкования.  Мы   просто
устанавливаем тот факт, что вы все еще держали пепельницу  в  руке,  когда
ваша жена спускалась по лестнице.
   - Почему бы мне не держать ее? Ведь это не имеет значения.
   - Вы не можете случайно вспомнить: когда вы поставили пепельницу,  была
ли ваша жена еще на лестнице или уже спустилась вниз?
   - Нет. То есть...
   - Говорите.
   - Что означает ваш вопрос?
   - По-видимому, речь шла о секундах или даже о долях  секунды.  Вы  ведь
сами говорили о секунде кошмара. Суд непременно хочет понять, что вы имели
при этом в виду.
   Председатель суда говорил деловито, не выделяя отдельных слов, и глядел
на подсудимого  скорее  со  скучающим  выражением  лица.  Подсудимый  явно
намеревался ответить быстро, как он отвечал до этого, открыл даже рот,  но
потом вдруг замолк и побелел как полотно. Казалось, он  вот-вот  упадет  в
обморок. Этого, однако, не  случилось.  Он  медленно,  словно  сомнамбула,
словно неожиданно забыв, где находится, подошел к столу, за которым сидели
судьи; председатель так и не успел остановить его. Опершись обеими  руками
на  стол  и  наклонившись  далеко  вперед,  подсудимый  спросил  свистящим
шепотом:
   - Ее нашли?
   Навряд ли его вопрос расслышали в зале, тем не  менее  публика  заметно
заволновалась. Все, как  видно,  подумали,  что  у  подсудимого  вырвалось
решающее признание; то обстоятельство, что признание  это  не  услышали  в
зале, только увеличивало беспокойство.  Незнакомые  люди  переглядывались,
несколько человек приложили руки к ушной раковине, чтобы  не  упустить  ни
слова. И в конце концов кто-то из публики крикнул:
   - Говорите, пожалуйста, громче!
   Адвокат  вскочил,  чтобы  прийти  на  помощь  своему  подзащитному,  но
председатель суда сделал отстраняющий жест рукой.
   - Прошу вас, подождите минуточку, господин адвокат. Сейчас  я  дам  вам
слово. - Однако председатель суда, по-видимому, был весьма рад  тому,  что
обстановка хотя бы на короткое время разрядилась. Очень спокойно он  опять
обратился к подсудимому. На  этот  раз  он  говорил  прямо-таки  отеческим
тоном: - Мне кажется, я неправильно понял ваш вопрос.
   - Это невозможно, - сказал подсудимый.
   - Что невозможно?
   - Я вышел из дома вместе с пей, я потерял  ее  из  виду,  только  когда
поднялась вьюга. А вы  здесь  утверждаете,  будто  я  убил  ее  с  помощью
пепельницы. Нет, такого не могло случиться. Это не я. Ведь я... А если  вы
ее нашли, то почему не сказать сразу? Зачем вы устроили мне такую пытку?
   - Успокойтесь, пожалуйста, подсудимый. Мы...
   - Где же ее нашли? - закричал подсудимый.
   - Вашу жену не нашли.
   - А что с пепельницей?
   - Пожалуйста, идите на свое место и попробуйте немного успокоиться.
   Подсудимый и впрямь отправился на свое место,  но  при  этом  энергично
тряс головой и, обращаясь к публике, говорил:
   - Надо мной здесь насмехаются.
   Адвокат в  резких  выражениях  заклеймил  метод  судопроизводства,  при
котором его подзащитного мучат подозрениями, хотя  точно  знают,  что  эти
подозрения совершенно  беспочвенны.  Он  даже  упомянул  о  "средневековых
методах".
   Председатель суда возражал ему извиняющимся  тоном:  из-за  необычности
дела суд счел необходимым выяснить, не могло ли  соответствующее  душевное
состояние  подсудимого,  ну,  скажем,  стресс,  привести   к   какому-либо
решительному  поступку,  тогда  желание  избежать  его,  остановиться  при
известных обстоятельствах может объяснить последующие события.
   Если речь идет о стрессе, начал адвокат, то что ни говори, а навряд  ли
человек... Он, видимо, хотел сказать, что  при  этом  человек  не  мог  бы
избежать наказания или нечто в этом роде, но подсудимый прервал его.
   - А я вам почти поверил, - обратился он с упреком к председателю  суда.
- Это ведь не годится. Такие обвинения нельзя бросать на ветер.
   - Почти? - переспросил председатель суда, не теряя самообладания  из-за
неподобающего тона подсудимого. - На это я могу сказать:  если  кто-нибудь
вдруг обвинит меня в том, что я свою жену... ну, предположим, сделал с ней
что-нибудь дурное, то я ему никогда не поверю.
   - Стало быть, вы никогда не  оказывались  в  такой  ситуации,  в  какой
оказался я, господин председатель суда, и в  которой  я  нахожусь  по  сию
пору! На свете нет ничего надежного,  ничего,  ничего...  И  прежде  всего
ненадежны слова.
   На  помощь  председателю  суда  пришел  прокурор.  Не  постарается   ли
вспомнить подсудимый, какая лампа горела на лестнице?
   Никакая.
   Значит, свет горел на кухне?
   На кухне? Нет, ни в коем случае. Кухонный выключатель настолько  громко
щелкает, что подсудимый никогда не зажигает там ночью свет. Да и  к  чему,
собственно? Каждый сантиметр, каждую дверную ручку он изучил за много  лет
на ощупь.
   - Да, да, очень деликатно с вашей стороны не  щелкать  выключателем,  -
похвалил подсудимого прокурор.
   Очевидно, дверь гостиной  стояла  открытой,  и  света  люстры  с  пятью
рожками вполне хватало...
   Люстры? Нет, она наверняка не горела. Зачем? От  нее  такой  неприятный
яркий свет. От люстры болят глаза. Но настольная лампа, конечно, горела.
   Ага, настольная лампа. Не была ли она чересчур  слабой  чтобы  освещать
лестницу сквозь открытую дверь?
   Зачем же ее было освещать?
   - Ну, к примеру, для вас, чтобы вы сумели заметить: ваша жена плачет.
   - Это можно было с тем же успехом заметить и в  темноте.  Даже  гораздо
вернее. Да и вообще теперь у меня перед глазами  стоит  нарисованная  вами
картина: жена распростерта у первой ступеньки лестницы, она убита, я  убил
ее этой дурацкой пепельницей.  Что  вы  наделали?  Да,  а  я  стою  рядом,
наклонившись над ней. Пусть бы вы лучше не вызывали эту картину  из  тьмы.
Теперь мы должны будем всю жизнь опасаться, как бы сна не стала явью.
   Адвокат разразился пространной речью, в  которой  выразил  недовольство
ведением дела: суд пытается насильно,  с  помощью  логических  построений,
восстановить сцену, которая находится за гранью логики. И  председатель  и
прокурор уже могли давным-давно понять, что обычный  порядок  следствия  в
применении к его подзащитному приводит к совершенно ложным выводам. Раньше
и он, адвокат - подзащитный, видит бог, не облегчает ему задачу,  не  дает
ни малейшей возможности помочь, - раньше и он по  закоренелой  юридической
привычке подозревал, будто  существуют  какие-то  обстоятельства,  которые
подзащитный скрывает, и именно это сбивало  его  с  толку,  он  попадал  в
заколдованный круг. В заколдованном круге находится сейчас и суд. Но вот в
один  прекрасный  день  адвокат  решил   взглянуть   на   дело   с   прямо
противоположной стороны,  предположить,  что  его  подзащитный  не  только
ничего не скрывает, а как раз напротив - пытается высказать  больше  того,
что люди высказывают как на суде, так и в  обыденной  жизни.