мнатушке на втором этаже, проснулась только  тогда,  когда
подсудимый вернулся в сопровождении полицейского. Похоже, что он и  впрямь
покинул дом вместе с женой в большой спешке, он даже забыл закрыть  дверь,
кстати, и настольная лампа в гостиной не была выключена...  А  может,  его
жена убежала в другое время,  до  описываемого  момента  или  после  него.
Вторая версия не лишена оснований из-за вопроса, который подсудимый  задал
полицейскому, наблюдавшему за ним на берегу  озера.  Полицейский  выступит
позже в качестве свидетеля. Он вообще  появился  на  берегу  озера  только
потому, что ему послышалось, будто там кто-то призывает на  помощь.  И  он
тут же спросил подсудимого: "Это вы звали?" На что подсудимый ответил: "Ну
да. Вы видели мою жену?" Как рассказывает  полицейский,  вопрос  этот  был
задан с явной тревогой  в  голосе.  Сначала  он  счел  подсудимого  просто
пьяным. Видимо, тот шатался. Только  спустя  некоторое  время  полицейский
заподозрил, что, быть может, речь идет о совершенном преступлении. Все это
произошло на рассвете, около четырех утра,  то  есть  приблизительно  часа
через четыре после того, как, по  уверению  подсудимого,  он  покинул  дом
вместе со своей женой. Что случилось за эти четыре  часа?  Как  подсудимый
попал на берег озера? Что он  там  делал?  -  Председатель  суда  помолчал
немного, чтобы поставленные вопросы дошли до сознания слушателей, а  потом
обратился непосредственно к  подсудимому:  -  Мы  знаем  кое-что  о  ваших
взглядах. Не дело суда разбираться в них. Но как  бы  ни  отличалось  ваше
мироощущение  от  нашего,  с  одним  вы  должны   согласиться:   физически
невозможно, чтобы живой человек исчез с  лица  земли,  не  оставив  следа.
Таким образом, существует  альтернатива:  либо  с  вашей  женой  случилось
несчастье, либо она скрывается. Но в обоих случаях вы  должны  кое-что  об
этом знать. Ваше утверждение о том, что вы  не  располагаете  необходимыми
сведениями на этот счет, суд принять не  может.  Он  придерживается  иного
мнения: своими сведениями  вы  не  желаете  делиться.  Однако,  может,  вы
предпочитаете, чтобы мы приняли третий вариант: сочли бы, что  у  вас  был
провал в памяти? Нередко человек теряет сознание на три-четыре часа,  это,
безусловно, не исключено; причины разные - длительный обморок или шок.  Но
тогда этим казусом должны заниматься столь презираемые вами психиатры. Суд
был  бы  вынужден  вызвать  соответствующих  экспертов.  Если  специалисты
подтвердят, что вы не симулируете и что выпадение памяти у  вас  произошло
вследствие определенного психического состояния, мы должны будем решить, в
какой степени это спасает вас от ответственности... Да, я слушаю, господин
адвокат, но я попросил бы вас быть по возможности кратким.
   Адвокат хотел заявить протест против слова "ответственность".  Речь  об
ответственности  может   идти,   только   если   уже   существует   состав
преступления, а это не касается его подзащитного.
   - Хорошо, - согласился председатель суда, -  по-видимому,  я  употребил
неправильное  выражение.  Впрочем,  ответственность  несут  также   и   за
упущение. Но не в этом сейчас суть. Как бы мы ни крутили,  главный  вопрос
все равно остается нерешенным, а  именно  вопрос  о  местонахождении  жены
подсудимого. Пусть у него был шок - будем придерживаться этого определения
- и шок этот на много часов выключил его восприятие и его  память,  но  не
станет же он утверждать, будто исчезновение жены находится в прямой  связи
с этим выключением памяти.
   - Как раз стану, - воскликнул подсудимый, к несказанному удивлению всех
присутствующих.
   - Что вы сказали? - переспросил председатель суда.
   - Куда же девается человек, когда о  нем  перестают  думать?  Ведь  это
никто не знает.
   - Стало быть, человек перестает существовать,  когда  о  нем  забывают?
Нет, для нас это слишком высокая материя.
   - Быть может, он еще существует, но всем чужой и безымянный.
   - И это относится к вашей жене тоже?
   - Да, конечно. Все дело во мне.
   - Гм. Другими словами, если вы уйдете из этого зала,  может  случиться,
что я, существующий в данную минуту, так сказать, во плоти, потеряю всякую
реальность только потому, что вы, на мое несчастье, меня забыли?  И  самое
скверное, я потеряю свою земную оболочку не только для вас, но и для  всех
других людей, к примеру для моих коллег судей и для зрителей в этом  зале?
Не думаю, что жизнь моя до такой степени зыбкая.
   -  Но  что  я  знаю  о  вас,  господин  председатель  суда?  -  спросил
подсудимый.
   - Кое-что знаете. Знаете, что я  судья  и  что  меня  сочли  подходящей
фигурой для ведения процесса.
   - Этого недостаточно, извините. Правда, ваш вопрос меня  смущает.  Хотя
не исключено, что он чисто юридический.
   - Какой вопрос вы имеете в виду?
   - Буду ли я думать о вас, покинув этот зал. Наверно, вы даже  не  столь
заинтересованы в ответе. Но может быть, именно благодаря вашему вопросу  я
буду о вас  думать,  ибо  вопрос  этот  относится  к  категории  тех,  что
преследуют человека, впиваются ему в  мозг.  Зал  суда  для  него  слишком
тесен, для такого вопроса не существует  стен,  он  проникает  сквозь  все
щели, сквозь окна и  двери.  Его  могут  даже  уничтожить,  но  если  хоть
какая-то частичка уцелела, чуть заметный запашок, то ничто не ушло, он тут
как тут, встал во весь рост.
   - Ну хорошо, оставим в покое мою персону, - сказал  председатель  суда,
улыбаясь. Потом он крикнул в зал: - Прошу соблюдать тишину. Суд ни за  что
не согласится признать, что исчезновение вашей жены может  быть  объяснено
тем, что вы отключились. Это звучит абсурдно. И кроме того,  самонадеянно,
разрешите заметить. Впрочем, этого здесь нет смысла касаться. Я  спрашиваю
еще раз: где ваша жена?
   - Не знаю, - ответил подсудимый.
   - Почему она скрывается? И почему вы помогаете ей в этом?
   - Кто сказал, что она скрывается?
   - Пожалуйста, предоставляю вам слово, господин прокурор.
   Прокурор заметил, что он,  вероятно,  в  состоянии  несколько  освежить
память подсудимого.
   По его знаку служитель внес довольно объемистый пакет и положил его  на
стол, за которым сидели судьи;  потом  он  развязал  бечевку  и  расправил
коричневую оберточную бумагу. Бумага  была  очень  плотная,  ее  оказалось
много; одному  из  судей  пришлось  даже  поспешно  отодвинуть  в  сторону
карандаши и прочие письменные принадлежности, иначе они упали бы на пол.
   - Я спрашивал вас некоторое время назад, подсудимый, - сказал прокурор,
- сумеете ли вы опознать меховое  пальто  вашей  жены.  Не  соизволите  ли
подойти ближе и сказать нам - не оно ли это?
   Глаза  всех  присутствующих  напряженно  следили   за   каждым   жестом
подсудимого. Он подошел к столу и взглянул на шубку,  которая  лежала  там
сложенная. Провел по меху рукой, ласково и в то же время испытующе.  Потом
взял шубку и, держа ее за вешалку, поднял на уровень глаз. При этом бумага
сползла со стола, но подсудимый не обратил на это  внимания,  он  небрежно
оттолкнул бумагу ногой. Его, видимо,  интересовала  подкладка;  он  вертел
шубку во все стороны, даже залез в рукав. Наконец поднял глаза  и  спросил
прокурора:
   - Где вы ее обнаружили?
   - Стало быть, вы опознали шубку? Она принадлежит вашей жене? -  в  свою
очередь спросил прокурор.
   - Да, конечно.
   - Это то самое пальто, которое она надела в ночь исчезновения?
   - А какое же еще? Но что все это значит?
   - Мы хотели бы узнать это от вас.
   - От меня? Но не я ведь нашел шубку.
   - Да, но вы сказали раньше, что вашей жене шуба сейчас нужна самой.
   - Разумеется, она ей нужна. Ведь...
   - Что?
   - Может быть, она купила себе другое меховое пальто.  Хотя  и  это  еще
совсем хорошее.
   - Разве у вашей жены было с собой так много денег, что она могла купить
себе новую шубку?
   - Много денег? При чем здесь деньги?
   -  А  я-то  думал,  что  меховое  пальто  не  дают  бесплатно.  Или  вы
подозреваете, что есть человек, который заботится о вашей жене?
   - Человек? Человек?
   - Я просто высказываю предположение. Существует и  другая  возможность:
пальто было потеряно.
   - Как же она могла его потерять? Смешное предположение.
   - Да, правда, смешное.
   - Где же вы его нашли? - спросил подсудимый.
   - Думаю, из этого  не  стоит  делать  секрета,  -  сказал  прокурор.  -
Уголовная полиция конфисковала шубку у одного торговца подержанными вещами
в городе М.
   - В М.? Что она делала в М.?
   - У вас или у вашей жены есть там знакомые?
   - Я никогда не  останавливался  в  М.  Был  проездом  раза  два,  самое
большее. И у жены нет в М. знакомых. Какая-то загадочная история.
   - Нам она кажется менее  загадочной,  чем  многое  другое.  Шубка  была
обнаружена в городе М. через  две  недели  после...  после  того  события.
Торговец подержанными вещами купил ее у  другого  торговца.  И  того  тоже
допросили.  Он  -  темная  личность,  связан  с  укрывателями   краденого,
утверждает, будто купил шубку у неизвестного человека в кафе. Это, кстати,
подтверждает хозяин кафе. Дело в том, что торговец краденым одолжил у пего
деньги. Трудно сказать, можно ли полностью  положиться  на  показания  сих
субъектов, но в данном случае это не играет роли, алиби торговца  краденым
точно установлено. Он не покидал М., стало быть, не был участником событий
той  ночи.  К  нашему  величайшему  сожалению,  историю  мехового   пальто
проследить дальше не удалось. Не могли бы вы нам помочь? И есть ли  у  вас
хоть какие-то соображения насчет той неизвестной личности?
   Подсудимый  покачал  головой,   но   потом   вдруг   воскликнул,   явно
обрадовавшись:
   - Зачем вообще такой долгий разговор? Ведь для вас  это  доказательство
того, что моя жена еще... еще здесь.
   -  Этого  истолкования  я  ждал,   -   сказал   прокурор   с   заметным
удовольствием, - но, увы, находка мехового  пальто  не  дает  ни  малейших
указаний на то, что случилось с вашей женой. Благодарю за внимание.
   Подсудимый все еще держал шубку в руках, по-видимому не зная,  куда  ее
положить.  Служитель  подошел  и  взял  ее.  Правда,  в  первое  мгновение
подсудимый не  хотел  ее  отдавать,  считая,  наверно,  что  шубка  -  его
собственность. Он даже взглянул на  председателя  суда,  ожидая,  что  тот
вмешается. Еще несколько секунд подсудимый не менял положения руки, словно
пальто еще было перекинуто через нее. Потом рука бессильно  упала.  Однако
подсудимый не произнес ни слова. Казалось, он углубился в свои мысли.
   Председатель суда, наклонившись далеко вперед,  спросил  примирительным
тоном: почему бы подсудимому не сказать просто и ясно,  по  какой  причине
скрывается его жена? Это ведь очень невинный вопрос.
   - Я даже не спрашиваю: где? Ведь вы  на  самом  деле  можете  этого  не
знать. Я спрашиваю только: по какой причине? И если вам неприятно говорить
при всех, я готов удалить публику.
   Подсудимый спросил: разве сам факт исчезновения карается законом?  Даже
если человек сделал это, не испросив разрешения?
   - Смехотворная постановка вопроса, подсудимый.
   В этом случае речь может идти самое  большее  о  нарушении  полицейских
правил, к примеру правила о том, что  каждый  человек  обязан  сообщать  о
своем прибытии или убытии из данного пункта.  Наказуемо  также  проживание
под чужой фамилией. Но все это не касается слушаемого дела.
   - А может, я должен воспринять ваш вопрос как признание  того,  что  вы
знаете причину, по какой жена оставила  вас  и  скрывается?  И  по  вашему
мнению, она вовсе не пропала? - спросил председатель суда.
   - Сейчас у нее есть шанс, - вполголоса сказал подсудимый.
   - Будьте добры говорить громче.
   - Возможно, у нее есть шанс.
   - Подсудимый, вы и  впрямь  злоупотребляете  нашим  терпением.  И  если
разрешите, я прибавлю к этому, что  вы  непозволительно  пользуетесь  моей
добротой. Я явно превышаю свои полномочия как судья, разговаривая с вами в
таком тоне. Я буквально стараюсь вложить вам в рот  приемлемые  ответы.  Я
даже дал понять, что лично я ни в коем случае не  считаю,  будто  разбираю
то, что мы, юристы, именуем особо тяжким преступлением.  Однако  при  этом
никто не заставит меня поверить, что вы не скрываете сознательно  какой-то
важный факт, пусть даже из соображений высокой порядочности. Однако суд не
может терпеть, чтобы его намеренно вводили в заблуждение. Вам  давно  пора
решиться и говорить со мной откровенно. Я жду.
   - Все это очень прискорбно для меня, господин председатель суда. Я имею
в виду возникшее недоразумение. Я ничего не утаиваю, да, это сущая правда.
Мне кажется, я сказал решительно все, но,  быть  может,  чересчур  неясно.
Однако не по злой воле, а только...  Я  никогда  об  этом  не  рассказываю
иначе... Как-то раз я читал, что  люди,  приговоренные  к  смерти,  сильно
потеют. Пот выступает у них под мышками и на всем теле. Не знаю, правду ли
пишут, но мне  легко  это  представить  себе.  И  я  иногда  потею,  очень
неприятное чувство. И никакие средства не помогают. Когда это случилось  в
первый раз, я тут же понял, в чем дело. С того времени много воды  утекло,
это произошло давным-давно, еще до того, как я трясся в поезде  всю  ночь,
чтобы забрать с собой жену. Я  сидел  в  пивной,  где  считался  вроде  бы
постоянным посетителем. Тогда я еще числился простым служащим. По  вечерам
мы встречались в этой пивной. Там собирались молодые люди, точно такие  же
служащие, как и я. Все мы  были  холостяки.  Пили  мы  немного,  у  нас  и
денег-то не водилось. Просто разговаривали,  острили.  Ничего  особенного,
обычное времяпрепровождение, да и молодые люди подобрались симпатичные.  Я
смеялся над их остротами, а когда задумывался и не  слышал,  сосед  толкал
меня в бок, и я быстро начинал хохотать. Все ко мне хорошо относились, и я
к ним тоже хорошо относился. Летом мы совершали прогулки, ездили купаться.
А когда у кого-нибудь из нас было рождение, уж тут он раскошеливался. День
моего рождения они узнали, подсмотрев в личном деле. Уклониться я не  мог,
да и не хотел вовсе. В тот праздничный вечер это случилось в первый раз. Я
заказал для всех сосиски, официант принес их, а заодно горчицу и  булочки.
Все принялись за еду, я тоже хотел приняться, по тут  вдруг...  Это  очень
трудно объяснить,  господа.  Вам  волей-неволей  придется  меня  простить.
Словом, внезапно  мне  расхотелось  есть.  Или,  точнее  говоря,  мне  еще
хотелось есть, но я не мог проглотить ни куска. Что-то сдавило мне  горло,
и я начал потеть. Лихорадочным жестом я отодвинул тарелку, она  стукнулась
о пивную кружку. Я сказал молодым людям: "Ешьте,  ешьте,  друзья,  у  меня
просто нет аппетита". И добавил: "Потом мы закажем еще". Они подумали, что
я слишком поторопился и  перепил.  Но  не  в  том  была  суть.  Впервые  я
почувствовал, что не такой, как все. Впрочем, я надеялся, что на следующий
день это ощущение пройдет, ведь я так завидовал своим товарищам. Я  охотно
остался бы на всю жизнь простым служащим, но  судьба  этого  не  захотела.
Люди и впредь не должны были ничего замечать, их бы это  очень  оскорбило.
Дело дошло до того, что я чувствовал боль,  когда  кто-то  протягивал  мне
руку. И все время я ждал,  что  человек,  подавший  руку,  будет  потом  с
изумлением разглядывать ее и быстро  отдернет  назад.  Люди  были  как  бы
отделены от меня стеклянной перегородкой. Нет, не стеклянной перегородкой,
ведь тогда бы они  не  сумели  жать  мне  руку.  Между  нами  образовалось
безвоздушное пространство. Оно окружало меня со всех сторон, я оказался  в
нем, как в невидимом футляре; оно было со мной везде: на работе, на улице,
в пивных. Я не хотел пугать окружающих, но лишь только я  пытался  разбить
футляр, как на меня нападала дрожь, я начинал потеть и мерзнуть. Лучше  уж
было покориться неизбежности; я думал не  о  себе,  самым  неприятным  это
стало бы для других, приходилось щадить их по мере сил. В  этом,  пожалуй,
заключалась причина того,  что  я  имел  позже  такой  успех  в  страховом
обществе. Страхование людей таких, как я, было прямо-таки моим призванием.
Единственной задачей, которая еще оставалась мне. Но я не  хотел  касаться
всего этого здесь, извините меня. Я говорю только по одной  причине:  все,
что я хочу выразить, ужасно трудно облечь в слова. Много  лет  я  старался
оценить свое положение совершенно трезво, быть искренним с самим собой.  Я
не намеревался  противиться  тому,  что  случилось,  заранее  зная  -  это
бесполезно. Мне хотелось принять все, как  есть,  без  громких  фраз,  без
показухи, незаметно. Это было единственным  правильным  решением.  Но  как
можно что-то принимать или не принимать, если  ты  даже  не  знаешь  точно
причины случившегося? Или той ошибки, которую ты  совершил?  А  может,  ее
совершили другие и тебе приходится расхлебывать  эту  кашу?  Я  знал,  что
приговорен к смертной казни, в этом не было никаких сомнений.  Прошу  вас,
не  придирайтесь  к  словам.  Мне  известно,  что  смертная  казнь  у  нас
официально отменена. И все  же  я  приговорен  к  смерти,  такова  истина.
Говорят, заключенные знают, кого из  них  ждет  смертная  казнь.  Конечно,
каждый из них тоже ожидает приговора - кто пять лет тюрьмы, кто десять лет
или даже пятнадцать, безразлично сколько. Но  тот  один  все  равно  стоит
особняком. Он вроде бы больной или святой, он уже не принадлежит  к  кругу
живых, по еще находится среди них. Люди хотели бы его не  замечать,  но  у
них ничего не выходит, вот они и обращаются с ним подчеркнуто естественно,
как с больным, которого врачи  признали  безнадежным.  Приходя  к  нему  в
больницу, знакомые говорят: подожди, дружище, как только  ты  поправишься,
мы с тобой напьемся до бесчувствия,  чертям  тошно  станет.  И  больной  и
посетитель улыбаются, но оба они понимают: эти слова -  ложь,  их  говорят
только для проформы, для очистки совести. Ну а  когда  улыбается  человек,
приговоренный к смерти, то у всех остальных заключенных  улыбка  застывает
на губах. Они отворачиваются, стыдятся, и им кажется в эту минуту, что они
в  чем-то  виноваты.   Это,   однако,   надо   предотвратить,   при   всех
обстоятельствах  предотвратить.  Возбуждать  такие  чувства  -   подлость.
Подлость, которая может длиться целый век. Да, я все ясно понимал. Понимал
также, что мне не к кому апеллировать, такой инстанции нет и не будет.  Не
знал я лишь одного - когда приговор  приведут  в  исполнение.  Часто  я  с
удивлением спрашивал себя: чего они еще ждут?  Приговор  уже  подписан,  и
никто его не обжаловал. А эта  бесконечная  тягомотина  изнуряет  не  меня
одного,  но  и  всех.  Но,  быть  может,  они  медлили   из-за   характера
преступления. Это,  кстати,  единственное  объяснение,  которое  я  считаю
логичным, хотя, в сущности, это даже не объяснение. Что же касается  моего
преступления, то насчет его у меня не было никаких сомнений: я  знал,  что
его совершил, потому-то я и не сопротивлялся с самого начала. Но только...
Не  думайте,  господа,  подхватить  это  словечко.  Вы,   конечно,   сразу
оживились: ага, наконец-то он  сказал  "преступление";  но  это  "ага"  не
приведет вас к желанной цели. Я хочу предупредить суд заранее, иначе  этот
процесс продлится еще дольше, ему вообще конца не будет. Я утверждаю -  не
сочтите это за нескромность, - я утверждаю, исходя из  опыта  всей  жизни,
что вам никогда не удастся  обнаружить  совершенное  мной  преступление  и
доказать, что я его совершил. Ведь и мне это не удалось, хотя я имел  куда
больше времени на розыски, а главное, был больше заинтересован, чем  любой
следователь или служащий уголовной полиции.  Ах,  если  бы  все  было  так
просто! Я знаю, что совершил преступление. В этом  зале  и  так  уже  было
сказано многое такое, о чем бы лучше умолчать, поэтому я  и  признаюсь  во
всем открыто. И самое главное, для того, чтобы помочь вам, господа.  Более
того, мне известно, что преступление было очень  тяжелым,  иначе  меня  не
пр