ее в щеку.

Горячая влажная ластовица джеймсовых трусов.

   Лизин отец согласился заплатить за ее билет при условии, что  сначала
посмотрит на меня. Я  был  официально  вместе  с  моими  папой  и  мамой
приглашен на обед к ее  родителям.  Мероприятие  оказалось  на  редкость
скучным. Если бы во время обеда в комнату заглянул инопланетянин, он  бы
решил, что гуманоиды общаются между собой посредством звяканья  вилок  о
ножи. Тем не менее, я удовлетворил всем критериям лизиного отца, судя по
тому, что деньги на билет были выданы.

***

Теперь мы с Лиз проводили вместе целые дни, ползая по карте, роясь в справочниках и до деталей планируя путешествие. Мы решили, что прилетим в Дели, потом направимся на север в Гималаи, сделаем круг по Раджастану, двинемся на юг к Бомбею, Гоа и дальше вниз в Кералу. Вернемся с другой стороны - от Мадраса к Калькутте, через Варанаси на север в Катманду, потом обратно в Дели, и на самолете домой. В середине страны смотреть не на что - толпы народу, которые возятся на полях и жарятся на солнце - поэтому мы решили сделать круг вдоль границ - лучший способ не пропустить ничего интересного.
   Планерки затягивались допоздна, тогда я оставался ночевать у Лиз. Она
жила в маленьком студенческом  домике  вместе  с  тремя  однокурсницами,
отдельной спальни у них не было, поэтому мне приходилось устраиваться на
полу на диванных подушках. Что-то очень эротичное было во всем этом.  Мы
выключали свет, долго болтали  в  темноте,  и  эти  беседы  все  сильнее
напоминали  разговоры  на   подушке.   Комнату   заполняла   безмятежная
посткоитальная атмосфера,  которую  лишь  слегка  портил  мой  неуместно
поднимавшийся член.
   Однажды во время такого подушечного разговора Лиз вдруг пожаловалась,
что у нее затекла шея.
   - Хочешь, сделаю массаж? - предложил я.
   - А ты умеешь?
   - Еще бы, - сказал я, что на самом деле означало "ни разу в жизни  не
занимался никакими массажами, но у меня получится".
   Она перевернулась на живот, а я перебрался на кровать, откинул одеяло
и принялся мять ей затылок.
   Сначала Лиз излагала причины, из-за которых у  нее  разболелась  шея,
потом принялась  рассказывать,  какие  замечательные  массажи  ей  делал
Джеймс. Она все говорила и говорила, все о нем и о нем, так что я просто
отключился и перестал слушать. Я быстро сообразил, что  надо  делать,  и
голос ее постепенно становился тише, паузы между фразами  длиннее,  пока
паузы, наконец, не победили.
   Потом она стала издавать звуки. Я бы не рискнул назвать  их  стонами.
Это было бы преувеличением. Звуки не квалифицировались,  как  стоны,  но
это были и не вздохи - что-то вроде "хм-с-оттяжкой".
   Я теперь разминал не только шею. Я массажировал еще плечи  и  верхнюю
часть спины. Потом стал оттягивать ворот футболки, давая ей  понять  что
эта  деталь  одежды  является  единственным  препятствием  на   пути   к
настоящему массажу.
   Это было, наверное, странное зрелище. В одних трусах я сижу верхом на
Лиз, массирую ей спину,  а  она  в  промежутках  между  "хм-с-оттяжками"
рассказывает мне о том, какие мы с ней хорошие друзья, и как сильно  она
любит Джеймса.
   Я стал закатывать футболку,  пока  она  не  скрутилась  вокруг  плеч.
Старательно массируя предплечья, я переместил ее руки за  голову.  После
этого футболка последовательно заняла несколько позиций: сначала  у  Лиз
на голове, потом у нее же на руках и наконец на полу.
   Уфф!
   Я сдвинул на место волосы и принялся разглядывать спину.
   Длинную, округлую, элегантную, великолепную спину.
   Теперь, когда никакие футболки не стояли больше у  меня  на  пути,  я
принялся гладить, мять и растирать  ее  долгими,  легкими  неторопливыми
движениями.
   Она перестала говорить, и "хм-с-оттяжками" окончательно  превратились
в стоны.
   С боков я чувствовал выпуклости грудей. Они были прямо рядом со мной,
ничем не прикрытые, только прижатые к простыне. А я был  прямо  рядом  с
ними.
   Через некоторое время я сполз ниже и  занялся  ногами.  По  дороге  я
успел заметить, что на ней надеты одни лишь мужские боксерские трусы.
   Теперь она точно стонала. Я перемещался вверх-вниз по ее телу, и руки
по пути нечаянно сдвигали части трусов. Во время одного из таких  пассов
случайно отогнулась резинка, демонстрируя, кроме всего прочего, пришитую
изнутри бирку с именем.  В  пробивавшемся  сквозь  шторы  блеклом  свете
уличного фонаря я разобрал слова. "ДЖЕЙМС ИРВИНГ", - было там написано.
   Я задвинул резинку на место.
   Ненавязчиво я стал  концентрировать  внимание  на  бедрах,  потом  на
внутренней стороне бедер, потом  на  верхней  части  внутренней  стороны
бедер. После серии мелких перемещений ее ноги раздвинулись, давая  место
моей руке.
   Бедра начали медленно и ритмично двигаться, и я, следуя  приглашению,
обнаружил свои пальцы на горячей влажной ластовице джеймсовых боксерских
трусов. После этого мне оставалось только наблюдать. Шевелить  рукой  не
было нужды. Бедра летали вверх-вниз все  быстрее  и  чаще,  наконец  она
взвизгнула, вздрогнула, откинула  мою  руку,  перекатилась  к  стенке  и
заснула.
   Я, вместо того, чтобы вернуться на  свое  место,  изогнулся  рядом  и
попытался уснуть, тычась эрекцией ей в попку.
   Утром я проснулся первым, скатился к себе на пол,  заснул,  проснулся
опять и решил внести посильную лепту в игру  под  названием  "ничего  не
было". Я спустился вниз, приготовил завтрак  и  принес  его  в  спальню.
Поставил поднос на радиоприемник и  залез  к  Лиз  в  кровать.  Она  еще
наполовину спала, но футболка неким волшебным образом опять оказалась на
ней.
   Мы жевали кукурузные хлопья и тосты,  словно  два  хороших  приятеля,
которые совершенно случайно оказались утром на одном матрасе. Ни она, ни
я не вспоминали о ночном происшествии, несмотря на то, что  всякий  раз,
поднося пальцы к лицу, я чувствовал их возбуждающий соленый запах.

***

Через неделю мы взяли билеты. Мы улетали на следующий день после того, как у Лиз заканчивался семестр и возвращались через три месяца - так, чтобы мне успеть в университет.

Это не секс.

   Массаж перед  сном  превратился  в  регулярную  процедуру.  Массажная
техника постепенно развивалась и включала теперь в себя такие  элементы,
как сдвигание вниз или в сторону остатков одежды и растирание  всех  без
исключения частей тела.
   Лиз  никогда  не  заговаривала  о  наших  разбухающих  день  ото  дня
сексуальных отношениях, я принял  игру,  и  мы  продолжали  притворяться
добрыми  товарищами,  которым  случается  иногда  оказывать  друг  другу
небольшие услуги вроде массажа всего тела. Как-то само собой получалось,
что объектом массажа все чаще становились гениталии, этому сильно мешали
остатки одежды, так что в конце концов мы от нее отказались.
   Ни для кого не секрет, что если двое голых людей лежат  в  постели  и
растирают друг другу  гениталии,  то  одни  гениталии  рано  или  поздно
оказываются в других.
   Это произошло. Очень продвинутая форма медицинского массажа.
   И именно тогда нам приспичило обсуждать проблему контрацептивов.
   - Ты на таблетках?
   - Нет. Я перестала.
   - Перезервативы у тебя есть?
   - Выбросила.
   - Зачем?
   - Жест.
   - Еб твою! Какой жест?
   - Верности
   - Ясно.
   - Ты лучше вытащи.
   - Хорошо.
   - НЕ СЕЙЧАС, идиот
   - Ох, да.
   Я повозился в ней, пока член не начал гореть огнем, потом вытащил.
   - Спусти мне.
   - Нет!
   - Ну, пожалуйста.
   - Я не хочу.
   - Я тебе делал столько раз, а ты ни разу даже не прикоснулась ко мне.
   Она скривилась и выползла из-под одеяла. Умудрившись найти у меня  на
конце место без единого нервного окончания, она принялась  дергать  так,
что мне стало больно. Я  стал  двигать  ее  руку,  показывая,  что  надо
делать, и через несколько секунд выпустил ей на живот струю.
   Должен подчеркнуть, это было  всего  лишь  семя  дружбы.  Натуральное
массажное масло, если хотите. Никакого секса не было между мной  и  Лиз.
Абсолютно никакого. И лишним доказательством его отсутствия служило  то,
что она по-прежнему отказывалась целоваться.
   Мы сразу заснули, наверно от неловкости. Я думал, ей нужно  время.  Я
надеялся, что она не станет больше делать вид,  будто  ничего  не  было.
Если повезет,  мы  проснемся  наутро,  обменяемся  нежными  поцелуями  и
официально назовем друг друга любовниками.

***

Лиз открыла глаза и в ту же секунду выпрыгнула из кровати. Я спустился за ней вниз, и мы в полной тишине принялись за завтрак. Потом я не выдержал и задал главный вопрос:
   - Лиз? Почему ты меня не поцеловала?
   Она  внимательно  разглядывала  кукурузные  хлопья  и  сосредоточенно
жевала, очевидно, обдумывая ответ.
   - Неужели непонятно?
   - Знаешь, мне как-то вообще мало что понятно.
   - Я тебя не люблю, - сказала она.
   - И что?
   - Что значит "и что"?
   - Я знаю, что ты меня не любишь. Я все понимаю.  Но  просто,  раз  уж
мы... как тебе сказать... занялись сексом, то можно как-то...
   - Я люблю Джеймса. Это для тебя что-нибудь значит?
   - Ничего. Слушай - это же бред: ты проделываешь все это  со  мной,  а
говоришь о нем.  Я  не  понимаю,  почему  ты  не  хочешь  признать,  что
происходит то, что происходит; когда Джеймс вернется, все опять войдет в
норму.
   - Ты действительно этого хочешь?
   - Конечно.
   - И ты думаешь, что это всех устроит?
   - Почему нет? Мы всегда сможем остановиться.
   - Как же ты наивен. Ты абсолютно не разбираешься в людях.  Ты  порешь
хуйню.
   - Почему? Что здесь плохого? Ты думаешь, я не смогу уйти?
   - Да.
   - Смогу. Если я на все  согласился  заранее,  то  как  я  могу  потом
чего-то требовать?
   - Есть еще маленький пунктик - Джеймс. Ты когда-нибудь слышал о таком
чувстве, как ревность? Как-то мне не верится, что он  будет  на  седьмом
небе от счастья.
   - Вы отпустили друг друга на свободу, и он наверняка  уже  перетрахал
пол-Азии. Его это устроит.
   - Я в это не верю. И не понимаю,  почему  мы  вообще  обсуждаем  этот
вопрос. Ты настолько наивен, что я не в состоянии ничего тебе объяснить.
Ты полный профан в человеческих отношениях. А  я  не  хочу  быть  куском
мяса, которым вы с Джеймсом меняетесь.
   - Это ты нас меняешь. Поменяла Джеймса на меня.
   - Нет.
   - Да.
   - Нет. Если... если ты  так  думаешь...  если  ты  зацапал  меня,  то
благодари Бога, что я скучаю без Джеймса... и теперь ты  так  радуешься,
ты думаешь, что добился своего - и если  ты  думаешь,  что  занял  место
Джеймса, то ты абсолютно ничего не понимаешь.
   - Что я не понимаю?
   - Что... что... ничего. Ты  ни  грамма  не  смыслишь  в  человеческих
отношениях. Ты что, впервые слышишь о такой вещи, как эмоции? Или ты  не
понимаешь, что когда что-то происходит на  поверхности,  это  не  всегда
сумма всего, что... это не всегда самое важное.
   - Я все понял. Наконец-то дошло Я поверхностный человек,  потому  что
секс для меня что-то значит. Я сам во всем виноват. Это я так...  наивно
предположил, что раз ты трахаешься со мной вместо Джеймса...
   - Я не трахаюсь с  тобой  вместо  Джеймса.  Слушай,  ты  давным-давно
ходишь вокруг  меня  кругами  -  ты  получил,  что  хотел.  Надеюсь,  ты
удовлетворен. А теперь мы это прекращаем.
   - Отлично. А я поверхностный человек.
   - Да.
   - Слушай, даже если это прекратится, я все равно буду знать,  что  ты
хочешь. И что это было.
   - Я не хочу.
   - Да, конечно. Я тебя заставлял.
   - Да.
   - ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ?
   - Да. Ты меня заставлял.
   - Что за хуйня!
   - Это правда. Не выкручивайся.
   - Я тебя не заставлял. Это произошло само. И  что-то  я  не  заметил,
чтобы ты сопротивлялась.
   - Если я не сопротивлялась, то почему это не произошло сразу?
   - Может потому, что я не хотел.
   - Да, конечно. Ты с первого дня выпрыгивал из штанов.
   - Тебе не кажется, что ты себе льстишь?
   - Неважно - это был не секс. Есть разница между поливанием  живота  и
занятием любовью.
   - Это была твоя рука.
   - Моя рука не шевелилась. Ты сам ее двигал. Если ты помнишь.
   - Я помню, а ты, кажется, забыла, что было до того.
   - Ах, да - ты потыкал в меня своей сосиской аж целых  десять  секунд.
Ах. Какая страсть. Мне никогда не было так хорошо.
   - Если бы ты не выбросила презервативы...
   - Но я их выбросила. Проклятые презервативы, они во всем виноваты.
   - Если бы ты не боялась, что мы рано или поздно займемся любовью,  ты
бы их не выбросила.
   - Мы не занимались любовью, и никогда не будем ею заниматься. Если ты
называешь это занятие любовью, то мне тебя искренне жаль.
   - Ох, не пизди.
   - И надеюсь, я ответила на твой вопрос. Я не целуюсь с  тобой  только
потому, что ты ебаный ишак.

Ничего особенного.

   Только через неделю я собрался с духом и позвонил.
   - Привет, - сказал я. - это я.
   - Привет.
   - Что делаешь?
   - Ничего особенного.
   - Может, я зайду?
   - Я занята.
   - Но ты же сказала, что ничего особенного не делаешь.
   - Да, но я как раз собираюсь кое-чем заняться.
   - Чем?
   - Это тебя не касается.
   - Ясно.
   Повисла неловкая пауза.
   - Может я зайду попозже?
   - Нет, я же сказала, что занята.
   - И мне нельзя спросить - чем?
   - Слушай, у меня  еще  куча  работы.  Как  ты  думаешь,  мне  хочется
завалить экзамен?
   - А после экзамена? Мы же еще не обо всем договорились.
   - Не будь занудой. Мы знаем, куда едем. Все, что можно,  уже  решено.
Всего не предусмотришь. Начнем договариваться еще о чем-нибудь -  только
все угробим.
   Если учесть, что слово  "договорились"  я  использовал  как  эвфемизм
секса, ее ответ был очень плохим знаком.
   - Я сыта по горло договорами. - Этими словами она забивала кол. -  Мы
решили, что будем делать, а остальное выяснится  на  месте.  Не  пытайся
заглянуть себе в задницу.  Или  ты  собираешься  договариваться  на  всю
жизнь?
   Я не знал, что сказать. Вот так, думал я про себя. Тебя  послали  еще
до того, как ты попал в Индию.
   - Слушай, мне некогда, - сказала она.
   - ОК.
   - Пока.
   Клик.
   - Пока.
   Она повесила трубку, даже не услышав моего "пока"

***

До отъезда оставалось три дня. Мы больше не виделись и не разговаривали.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ:
ЧТО ДЕЛАЮТ РЮКЗАЧНИКИ ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ?

Книга.

   Назавтра мы отправились в Ред-Форт ;  он  оказался  огромным   и   жутко
скучным. Мужик у входа продавал мягкие шляпы с  полями,  взгромоздив  их
высокой кипой себе на голову - такая реклама.  Одного  взгляда  на  него
было достаточно, чтобы почувствовать, как  на  моей  собственной  голове
можно обжигать кирпичи. Мне срочно понадобилась шляпа.
   - Привет, друг. Ты покупай шляпу?
   - Сколько?
   - Дешево.
   - Сколько?
   - Сколько дашь.
   - Сколько я дам?
   - Твоя цена.
   - Сколько они обычно стоят?
   - Твоя цена, друг. Любая цена - хорошая цена.
   - Хм... пятьдесят рупий?
   Это было меньше двух фунтов, и  казалось  вполне  подходящим,  но  не
успел я закрыть рот, как он нахлобучил мне на голову одну из своих  шляп
и застыл в ожидании. Кажется я сказал больше, чем нужно, но переигрывать
было поздно, поэтому я протянул деньги.
   Лиз, словно ничего  не  слышала,  спросила,  сколько  я  заплатил,  и
рассмеялась мне в лицо. Я сказал, что мне плевать, и подумал, что совсем
немного отдал за такую клевую шляпу.
   - В этих шляпах ходят все европейцы, ты что, не  видел?  С  таким  же
успехом можно таскать на себе плакат "Турист"...
   Я  огляделся  по  сторонам.  Из  ворот  форта  выползали   вслед   за
экскурсоводом человек тридцать европейцев среднего возраста. На половине
из них красовались мои же шляпы.
   - Где же твоя экскурсия, Дэйв? Иди догоняй своих приятелей.
   - Знаешь что, Лиз - здесь не показ мод. Мне так удобно и  хорошо.  Не
хочешь быть похожей на туристов, хочешь получить солнечный удар  -  твои
проблемы.
   - Я непременно куплю себе шляпу. Но только не  у  первого  встречного
прохиндея и  не  там,  где  толпятся  туристы.  Я  предпочитаю  поменьше
бросаться в глаза.
   - Классная идея. Наденешь шляпу, и никто тебя не узнает. Что  дальше?
Будешь мазаться гуталином?
   - Расист.
   Я уже сто раз пожалел, что связался с этой дурацкой шляпой, но теперь
ничего не поделаешь - придется все время таскать ее на голове, иначе она
решит, что я сдался.
   Интересно, сколько платили другие туристы?

***

Джереми предупредил, что рикша до форта и обратно должен стоить не больше десяти рупий в каждую сторону (примерно тридцать пенсов). Однако на все наши попытки назвать эту цену ответом был дружный смех. Лиз просила водителей сказать, сколько хотят они - результатом становилось еще большее веселье, и дело оба раза закончилось двадцатиминутным спектаклем. То Лиз, то водитель попеременно и через равные промежутки времени оскорбленно удалялись прочь, при этом всякий раз, когда наступала очередь Лиз, мне приходилось проявлять солидарность и тащиться за ней.
   В конце концов, она доторговалась до пятнадцати рупий туда и двадцати
обратно, оба раза считая это серьезной моральной победой. Скрючившись на
сиденье за спиной у сопящего вонючего мужика, я сообразил, что она  ждет
благодарности за проделанную работу.
   - Лиз, ты молодец.
   - Спасибо.
   - Ты сберегла нам целых 15 пенсов. Почти по 8 пенсов на каждого.
   - Ты ведешь себя, как избалованный европеец. Не забывай, мы в Индии.
   - И что?
   - Здесь нужно торговаться. Это стиль жизни.
   - Фигня. Сунь им сразу на два пенни больше - и не надо будет  торчать
на солнцепеке и визжать как психованная мемсаибиха ...
   - Дело не в деньгах, и ты это прекрасно понимаешь.
   - А в чем?
   - Неужели до тебя не доходит, что здесь только идиоты  соглашаютя  на
первую цену. Люди будут смеяться тебе в спину.
   - Ну и что? Кого это колышет?
   - А если европейцы будут переплачивать за все вдвойне,  они  испортят
себе репутацию. Это подает плохой пример.  Мы  выглядим  избалованнее  и
богаче, чем мы есть на самом деле.
   - Но мы действительно богаты. Рупии - мусор. Можно заплатить вдвойне,
и даже не почувствовать.
   - Не в этом дело. Мы подрываем их экономику.
   - Ага. Я понял. Как с теми нищими. Я думал, ты  воспитываешь  в  себе
жесткость и скупердяйство,  а  ты,  оказывается,  заботишься  о  местной
экономике.
   - Мне осточертел твой вселенский сарказм, Дэйв.  Я  не  воспитываю  в
себе ни жесткость, ни скупердяйство. Но я не позволю этим людям  держать
меня за идиотку.
   - Когда ты готова удавиться за двадцать пенсов, они  тебя  держат  за
очень умную.
   - Ох, отъебись.

***

Мы остановились на перекрестке, и двое детей-нищих принялись стучать в борта тележки, и тянуть внутрь сложенные ладошки. Лиз стала рыться в сумке, очевидно демонстрируя, что она отнюдь не скупердяйка. Мы с детьми с интересом наблюдали, как она колдует над кошельком, в котором красуется пачка банкнот в полдюйма толщиной. Глаза детей благоговейно округлились.
   - У меня нет мелочи. - сказала Лиз.
   Водитель, не двигаясь с места, нажал на газ. Лиз судорожно копалась в
банкнотах, пытаясь найти бумажку помельче.
   - Дай им что-нибудь.
   - Я думал...
   - НЕ НАЧИНАЙ ОПЯТЬ, -  злобно  вскрикнула  она.  Ее  запал  был  явно
подорван пререканиями с рикшей. И отсутствием шляпы на голове.
   Водитель обернулся и прорычал детям что-то  на  хинди.  Те,  чувствуя
близость денег, не обратили на него внимания.
   Пока я рылся в карманах, водитель продолжал орать на детей. Наконец я
сунул монету в руку ребенку, но в это время тележка начала двигаться,  и
меня отбросило назад. Рука ударилась о борт, и монета упала на землю.
   Обернувшись, я смотрел, как дети стоят на коленях  посреди  улицы,  а
машины, гудя и грохоча, проезжают в нескольких сантиметрах от их  голов.
С уже приличного расстояния я видел, как  к  поискам  присоединился  еще
один нищий, и как началась драка, когда  мальчик  подобрал,  наконец,  с
земли монету.

***

Когда мы вернулись в отель, Джереми сидел на веранде и читал книгу.
   - Ну как? - спросил он.