лаешь, чтобы  тебе
не было скучно?
   - Скучно? Здесь не бывает скучно.
   - Но что ты делаешь? В каждом городе.
   Весь его вид выражал неподдельный интерес.
   - Ну, сначала приезжаешь. Ищешь  отель.  Некоторое  время  отдыхаешь.
Несколько дней смотришь город. Ешь.  Читаешь.  Спишь.  Разговариваешь  с
другими туристами. Думаешь, куда поедешь дальше, потом - знаете - это не
так просто достать здесь билеты. Так что  сначала  к  этому  готовишься,
потом идешь в атаку,  полдня  воюешь  за  билеты  и  на  следующий  день
уезжаешь.
   - Понятно. Самое важное и трудное дело в каждом городе - это  достать
билеты, чтобы попасть в другой город.
   - Не правда. Я этого не говорил.
   - Говорил.
   - Послушайте, хватит. Можете  издеваться  сколько  угодно,  но  я  не
собираюсь помогать вам сочинять  ваши  дерьмовые  статейки.  Ищите  себе
другого дурака.
   - И не надо. У меня уже все готово.
   - Что готово? Что вы собираетесь обо мне писать?
   - Пожалуй... ну скажем, так: в наше время в Индию  едут  не  хиппи  в
своих духовных исканиях, а молодые олухи - дешево и  в  меру  рискованно
провести каникулы. Главная мысль будет в том, что путешествие в Индию из
акта  неповиновения  превратилось  в  форму   конформизма,   позволяющую
амбициозной молодежи среднего класса подтвердить впоследствии  в  резюме
свою способность к инициативе. Современные корпорации предпочитают иметь
инициативных роботов, и посещение  третьего  мира  стало  тем  идеальным
горящим кольцом, сквозь которое не страшно прыгать. Вы  цепляетесь  друг
за  дружку  так,  словно  вас  под  присмотром  воспитателя  вывезли  на
экскурсию в  Эпингский  лес  .  Затем,
покончив  с  таким  грязным  делом,  как  путешествие,  можно   спокойно
возвращаться домой, и ваш работодатель будет уверен, что  вы  более  чем
готовы сунуть голову в его хомут. Пожалуй, это можно назвать современной
формой ритуального обрезания  -  символ  страдания,  необходимый,  чтобы
войти впоследствии в элитное племя Британии. Ваши путешествия -  это  не
расширение, а замаскированное сужение собственных горизонтов. У вас  нет
ни интереса к Индии,  ни  понимания  проблем  этой  страны,  ни  желания
посмотреть этим проблемам в лицо. Ваше отношение к  Индии  -  это  смесь
высокомерия и  предрассудков,  что  является  на  самом  деле  наследием
викторианского колониализма. Ваше присутствие  здесь  оскорбительно  для
индийцев, я в этом убежден. Самое лучшее, что вы все могли  бы  сделать,
это как можно быстрее уебывать обратно в свой Суррей.
   - Это ... это не правда. Я очень уважаю индийцев.
   - Тогда зачем ты перся через весь состав разговаривать со мной?  Что,
здесь больше никто не знает английского языка?
   - Нет... я просто хотел немного... знаете,  очень  легко  рассуждать,
когда живешь в пятизвездочных отелях, да еще за счет газеты. Если бы  вы
хоть немножко пожили с настоящими путешественниками, вы бы  поняли,  что
здесь  полно  людей,  готовых  раздеть   нас   до   нитки.   Становишься
подозрительным. Это основа самозащиты.
   - Это вы-то настоящие путешественники?  Ты  просто  бесподобен.  Надо
записать, а то забуду.
   - Хватит.  Вы  меня  даже  не  слушаете.  Ваш...  ваш  цинизм  просто
невозможен. Все совсем не так, как вам представляется.
   - Да, конечно.
   - Я по крайней  мере  пытаюсь  понять.  Большинству  людей  вообще...
вообще наплевать на третий мир. Я хотя бы приехал.
   - И теперь никто не может сказать, что тебе наплевать на третий мир.
   - Хватит. С меня довольно.
   Я встал и потопал к своему вагону. Отойдя на безопасное расстояние, я
не выдержал и оглянулся.
   - Я НЕ ИЗ СУРРЕЯ, - прокричал я ему.
   Он широко улыбнулся и махнул рукой.
   - ВЕСЕЛЫХ КАНИКУЛ! - проорал он в ответ. - НЕ ЗАБУДЬ ПРО РЕЗЮМЕ!
   Я показал ему средний палец.
   Локомотив запыхтел,  поезд  собрался  двигаться,  и  народ  полез  на
насыпь. Добравшись до своего купе, я стал искать, с кем  бы  поговорить.
Требовалось доказать, что журналист не прав - для этого я решил  сделать
над собой усилие и пообщаться  с  кем-нибудь  из  местных.  У  сидевшего
напротив мужика из кармана  рубашки  торчали  головки  шариковых  ручек,
вообще вид он имел довольно интеллигентный  -  значит,  должен  прилично
говорить по-английски. Я улыбнулся.
   - Привет, мой друг, - сказал он.
   - Привет, - сказал я.
   - Как тебя зовут, дорогой?
   - Дэйвид.
   - Откуда ты приехал?
   - Из Англии.
   - Ты женат?
   - Нет.
   - Какая у тебя профессия?
   - Я студент.
   - О, очень хорошо.
   Вот так, подумал я. Все то же дерьмо.
   Я задал ему те же ничего не значащие вопросы, и не успел  опомниться,
как  мне  был  прочитан  курс  лекций  размером  не  меньше  Махабхараты
, повествующий о приключениях Бог  знает  скольких
сотен его сыновей в лабиринтах государственной службы. Продолжалось  это
до самого Бомбея. Там он попытался затащить меня к себе на  ужин,  но  я
выкрутился, сказав, что должен встретиться с приятелями.

***

В Бомбее оказалось достаточно высунуть из вокзала нос и принюхаться, чтобы понять, до какой степени здесь херово, так что я помчался в ближайшее агентство за автобусным билетом до Гоа (если верить Книге, почти на шестнадцать часов быстрее, чем на поезде). Автобус должен был уехать через два часа, отбыл через четыре и еще три часа полз от одного конца Бомбя до другого. На шоссе мы выбрались только после полуночи, я попытался уснуть, но едва начал дремать, водитель врубил на полную громкость индийские песни. Пленка играла всю ночь, прерываясь только тогда, когда я не выдерживал и начинал орать на водителя. Весь автобус при этом смотрел на меня, как на ненормального. Оказывается, шоферы здесь всегда играют по ночам музыку, чтобы не заснуть самим. На одной из многочисленных остановок я купил в буфете коробку печенья и соорудил себе картонные наушники - совершенно без толку, они только все время падали и расцарапали мне всю шею. Печенье я съел за один перегон, просто чтобы отвлечься, и у меня сразу разболелся живот. На следующий день автобус сломался посреди дороги, и я доехал до Панджима (столица Гоа) в кузове грузовика, кое-как примостившись на груде железа. В полном исступлении от злобы, растерянности, одиночества и больной жопы, я нашел городской автобус, который вывез меня из города и доставил на берег океана. Мне было абсолютно наплевать, что это за курорт, лишь бы там была вода и пляж.
   Как я ошибался, когда рассуждал о радостях  путешествий.  Поездка  из
одного пункта в другой -  вне  всякого  сомнения,  кусок  говна.  Ничего
интересного не происходит в пути,  особенно,  когда  пытаешься  за  один
присест перекрыть шесть пальцев Индии.

Уютное оцепенение.

   Муссон идет широкой полосой через всю Индию - с юга на север. Пока он
доберется до Гималаев, он успевает размазаться по всей южной оконечности
полуострова. Я захватил на севере самое его  начало  и  сейчас,  проехав
тысячу двести миль на юг, оказался в середине страны и в центре муссона.
   Это был довольно крупный курортный городок под названием Колва, но он
показался мне совсем безлюдным. По-прежнему кругом было  полно  индусов,
но ни одного путешественника я не приметил.  И  половина  отелей  стояли
закрытыми.
   Я нашел гостиницу, которая, согласно Книге, должна  была  работать  в
это время года, снял там комнату. И хотя  до  вечера  было  еще  далеко,
завалился в койку.
   Я спал, как убитый, проснулся  на  следующее  утро,  и  только  тогда
рассмотрел городок. В нем было  полно  отелей  и  баров,  но  на  дверях
большинства из них висели замки. Я не торопясь брел по улице, занесенной
поверх асфальта песком, и она вывела меня сначала на пустую  площадь,  а
потом к пляжу.
   Берег был великолепен. Целые мили пустоты и желтого песка,  пальмы  с
подпорками и... ну да, море. Небо, затянутое  облаками,  воздух  немного
сыроват, но не из-за этого же  тут  все  закрылось...  Мне  здесь  очень
нравилось. Все прекрасно. Вот  где  мне  будет  хорошо.  Недостатков  не
наблюдалось - вообще никаких. Не считая того,  что  я  был  единственной
живой душой на всем пляже.
   Я прогулялся взад-вперед по песку, но очень скоро  заскучал.  Не  той
скукой, когда зеваешь и не  знаешь,  чем  заняться,  а  другой,  которая
называется "ну почему я один, и почему мне так плохо". Я сидел на песке,
разглядывал океан и копался в своих эмоциях.  Вот  я  здесь:  прекрасное
место, полный покой, долгожданный  отдых  после  такой  тяжелой  дороги,
никто не указывает, что делать, никаких тебе  стрессов,  удобная  чистая
комната, индусы не  достают.  Впервые  в  Индии  я  мог  расслабиться  и
отдохнуть душой,  но  вместо  этого  впервые  в  жизни  чувствовал  себя
по-настоящему  несчастным.  Одиночество  разрасталось,  заполняло   меня
целиком, я не мог отвязаться от мыслей, что вся моя жизнь была стыдной и
ненужной, что я просто отморозок, у которого никогда не было и не  будет
настоящих друзей. Я получил по заслугам. Пустоту и  одиночество.  Тысячи
миль простирались между мной и теми, кому было до меня дело,  но  и  их,
если вдуматься не слишком заботит моя персона - хотя бы потому, что  они
понятия не имеют в какой точке земли меня искать. Умри я  завтра,  никто
не пошевелится. Да и у кого поднимется язык обвинять людей за то, что им
нет дела до такого эгоистичного, бездумного и грубого существа - мудака,
труса и морального урода.
   Размышляя таким образом,  я  вдруг  почувствовал  в  своем  страдании
острый  и  поразительно  приятный  привкус.  От  самобичевания  по  душе
расползалась едва заметная мазохистская дрожь, окрашивая  все  вокруг  в
горько-сладкий цвет меланхолии.
   А когда я увидел себя со стороны, словно  в  кино  -  на  тропическом
берегу в полном одиночестве и с выражением горько-сладкой меланхолии  на
лице - то вдруг почувствовал, как по всему  телу  разливается  радостная
волна.  Это  ведь  охуеть,  как  здорово.   Сцена,   достойная   рекламы
дезодоранта. Это ведь именно то, для чего нам дается свободный год.  Вот
он - момент истины. Я нашел себя.
   Я пришел в такое возбуждение, что  едва  не  расплакался  -  странная
реакция, и не правильная, потому что это были бы  не  слезы  счастья,  а
слезы "ну почему я один, и мне так плохо". Я разозлился на себя  за  то,
что дурацкими слезами чуть не испортил такой торжественный момент. А  от
злости на себя оставался всего шаг обратно в  депрессию,  одиночество  и
самобичевание.
   Зря я стал копаться в собственных эмоциях. Никуда это занятие меня не
вывело. Зато я нашел себя - неплохое приобретение.

***

Я провел в Гоа неделю прежде чем смог почти без содрогания думать о новой поездке, и за это время обнаружил там еще несколько путешественников. Правда так и не смог сойтись с ними поближе. Среди них не было англичан, все они принадлежали к чуть более старшему поколению и смотрели на студентов свысока. Время от времени мы разговаривали - держались они дружелюбно, но я так и не смог отделаться от чувства, что до меня снисходят.
   Это была банда австралийцев, очень веселая, но им всем было  двадцать
с лишним лет, с окружающими они вели себя, как  настоящие  мачо,  и  это
настораживало. Всех, кто моложе, они считали сопляками, и не раз я ловил
пренебрежительные ухмылки, стоило мне в их присутствии открыть рот - это
действовало на нервы. Ничего интересного я им  сообщить  не  мог  -  они
путешествовали уже не первый месяц и  побывали  в  таких  переплетах,  с
которыми мои жалкие истории конкурировать были не в состоянии:  однажды,
например, вместе с контрабандистами, переправляющими героин, они  искали
дорогу в джунглях Таити; в другой раз - воевали с кухонными тараканами в
индонезийской тюрьме; а в третий - взбирались на Эверест в шлепанцах без
задников и гавайских рубашках.
   Они не пережевывали бесконечно тот мусор,  который  так  любят  хиппи
матушки Индии, они шли по Азии, как австралийцы - поглощая ящиками  пиво
и стебаясь над всем белым светом. Веселые были ребята, хоть и  не  очень
мне нравились.
   Впервые я пожалел, что мало  ездил  по  миру.  Никогда  раньше  я  не
завидовал старшим путешественникам, потому что большинство из  них  были
обыкновенными неудачниками. В тридцать  лет  таскаться  по  Индии,  явно
запутавшись в собственной жизни - чему тут было завидовать.  Так  вышло,
что большинство рюкзачников, которые  мне  встречались  были  или  моего
возраста, или из поколения несчастных бородатых отморозков. И только эта
банда двадцатипяти-двадцатисемилетних  мачо  заставила  меня  поежиться.
Что-то было в них такое, что вызывало во мне ревнивую зависть.  Рядом  с
ними я чувствовал себя ребенком. Никогда, даже если разговор шел  вообще
ни о чем, я не мог отделаться от страха, что ляпну  сейчас  какую-нибудь
наивную глупость.
   Один хороший вечер в Гоа мне запомнился - это когда австралийцы  чуть
не подрались со швейцарским хиппи. Было  уже  поздно,  и  все  обитатели
курорта  мирно  пили  в  единственном  работающем  в  это  время   баре,
оформленном в стиле Джимми Хендрикса. Швейцарец крутился вокруг девчонки
и, чтобы произвести на нее впечатление, орал во  всю  глотку  историю  о
том, как он, рискуя жизнью, прорывался в Тибет и повернул  назад  только
тогда, когда понял, что это невозможно.
   Прервал его Гарт  -  самый  здоровый  из  австралийцев;  он  похлопал
швейцарца по плечу и сказал:
   - Эй, ссыкун, приглуши-ка звук.  Мы  тут  играем  на  бутылки,  а  ты
мешаешь.
   Австралийцы (и я тоже) весело заржали.
   - В чем дело? - переспросил швейцарец.
   - Да так, ерунда, но а) - ты пиздишь слишком громко, и б) - ты просто
пиздишь.
   - Это не пиздеж, мой друг. Я два месяца проторчал в голмудской тюрьме
 из-за того, что пытался пролезть в
Тибет. Это не пиздеж.
   - Слушай, приятель, я не собираюсь с тобой базарить,  но  даже  самый
последний мудак с двумя извилинами в голове  и  тот  знает,  что  дорога
через Голмуд уже сто лет, как закрыта. Я был в Тибете три месяца  назад,
и добирался по южной дороге - через Кашгар .
   - Что за хуйня! Я проверял, там еще больше полиции, чем в Голмуде.
   - Весь Голмуд кормится туристами, которые делают вид,  что  рвутся  в
Тибет, а на самом деле бояться пошевелить  жопой.  Серьезные  люди  идут
через Кашгар.
   - Хуйня. Я очень хотел попасть в Тибет, но через  полицию  прорваться
невозможно.
   -  Конечно,  если  сидеть  в  детском  садике  Голмуде  и   слушаться
дядю-полицейского.
   - Голмуд - не детский садик!
   - Если  ты  всерьез  хотел  попасть  в  Тибет,  надо  было  чуть-чуть
пошевелиться и рискнуть жопой. Я добирался  на  грузовике:  водила  знал
посты и каждый раз высаживал меня из машины. Я обходил полицию сзади,  а
потом он меня подбирал.
   - Это невозможно. Это  займет  две  недели.  Там  даже  негде  купить
поесть.
   - Черт подери, это и заняло две  недели,  мы  с  водилой  жрали  одну
овсянку, но это возможно. Если, конечно, на самом деле хочешь попасть  в
Тибет.
   - Пиздишь ты, австралиец.  Всем  известно,  что  Тибет  для  туристов
закрыт.
   - Официально.
   - Пиздишь. Никто бы не дал тебе там жить.
   - Я не говорю, что я там жил. Я сказал, что я туда добрался.
   - В Лхасу ?
   - Именно.
   - Пиздеж.
   - Не пиздеж, а правда, приятель, так что советую  тебе  заткнуться  и
сидеть тихо.
   - Ты... ты... может, ты и в Бирме тоже был?
   - Так вышло, что  был.  Перебрался  через  таиландскую  границу.  Две
недели пробыл у партизан.
   - Удивил. Я знаю кучу такого народа. Я сам месяц жил в Афганистане  у
моджахедов.
   - Какой вы храбрый, мистер ссыкун. Вы настоящий герой.
   - Ты что, издеваешься? Ты, австралийский идиот.
   - Кто это, интересно, идиот? Не  тот  ли  мудак,  кто  не  смог  даже
пролезть в Тибет?
   - Если ты думаешь, что кто-то поверит в твои сказки,  то  ты  и  есть
идиот.
   - А пошел-ка ты на хуй.
   - Сам ты пошел на хуй!
   - Нет, это ты пошел на хуй!
   Так они поливали друг друга довольно долго, пока ссыкун не перешел на
швейцарский немецкий - очень подходящий  язык  для  поливания.  Они  уже
готовы были замахать кулаками, когда один из австралийцев оттащил  Гарта
в сторону, сунул ему в руки бутылку и сказал, что надо добавить кислоты.
***

Через неделю полуодиночества и полускуки я познакомился на пляже с двумя английскими девушками; они учились в университете в Ньюкастле и проводили здесь каникулы. Первую звали Клер, она была страшновата, зато при взгляде на ее подружку Сэм у меня уплотнялись яйца. Она совершенно искренне не понимала, до чего сногосшибательно выглядит. С этими стриженными черными волосами, изящными ручками, чувственным ротиком и сверкающими зелеными глазками нужно быть или слепой или круглой дурой, чтобы не влюбляться в себя каждый раз, когда смотришься в зеркало. После надменных австралийцев для меня было колоссальным облегчением найти почти ровесниц, с которыми можно наконец нормально поговорить - просто поговорить, а не слушать байки про то, как кто-то где-то в невероятных условиях рисковал жизнью.
   Выяснилось, что девушки уже две недели живут на  соседнем  курорте  и
скоро отправляются в Кералу. Я  очень  правдоподобно  наплел,  что  тоже
собираюсь именно туда. Не  хотелось  выглядеть  бедным  родственником  и
слишком уж открыто за них цепляться, но с другой  стороны,  мне  страшно
было  даже  подумать  о  том,  чтобы  опять  ехать  куда-то  одному.  Не
высказывая особого энтузиазма,  они  все  же  согласились  пойти  завтра
вместе за билетами. Мы не успели познакомиться слишком близко, поэтому я
не стал гадать, о чем они там думали про себя, но  был  уверен,  что  со
временем обязательно им понравлюсь.

***

От Гоа до Кералы путь неблизкий, и мы решили доехать на вечернем поезде до Бангалора, побыть немного там, а потом, когда созреем, двинуться дальше.
   Поезд уходил от станции Маргао во второй половине дня  и  прибывал  в
Бангалор на следующий день к полудню. Мне было так хорошо от мысли,  что
я буду в  вагоне  под  их  надежным  покровительством,  что  приходилось
внимательно за собой следить, чтобы не выглядеть слишком уж  счастливым.
А то они подумают, что я мудак и неудачник, раз  так  радуюсь  случайным
попутчикам.
   Я сидел в купе рядом с Сэм, Клер напротив нас  дремала  над  книжкой.
Поезд тащился, мы с Сэм не прекращали  болтовню  и  примерно  через  час
заговорили о  семейных  делах,  после  чего  неизбежно  следуют  истории
настоящих или придуманных душевных травм, без которых не обойтись,  если
хочешь выглядеть интересным человеком. Я  в  красках  описывал  ей,  как
больше всех на свете люблю своего брата, страдающего болезнью  Дауна,  и
как тонко он отзывается на любые проявления чувств, гораздо тоньше,  чем
все, кого я знаю. Она рассказывала  о  своем  парне  (зануда),  потом  о
родителях, и о том, что она не может избавиться от  ощущения,  будто  их
брак находится сейчас в критической фазе, и что в этом виновата мать,  у
которой,  кажется,  роман  на  стороне.  Я  кивал  и  время  от  времени
одобрительно хмыкал - на более осмысленные комментарии я был неспособен,
потому что слишком сильно ее хотел. Я имею в виду, что если уж  ее  мать
занимается такими вещами, то...
   Вскоре опустились сумерки, и вид из окон стал совершенно потрясающим.
Бесконечные рисовые поля тянулись до самого горизонта, и мелкими точками
казались среди них фигурки детей,  волов  и  фермеров.  Картину  заливал
мягкий  предзакатный  свет,  стоял  мирный  ранний  вечер,  когда   люди
расходятся  по  домам  после  честно  сделанной  работы.  Поезд,   мерно
постукивая колесами, проезжал деревню  за  деревней,  вокруг  прекрасной
замысловатой  мозаикой  расстилались  поля,  а  дети  махали  нам  вслед
ладошками.
   У Сэм были с собой двойные  наушники,  и  все  время,  пока  садилось
солнце, мы слушали "Нежные раскаты грома". Я не слушал музыку с тех пор,
как уехал из Англии, и теперь все вместе, эти  пейзажи  и  этот  альбом,
растрогали меня до глубины души.
   Если бы  вы  видели  то,  что  видел  я,  в