Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
улицах. И ломались семьи надвое,
разлучались люди на срок, уму непостижимый.
Проходит год. Два. Три. И вдруг мучительно захочется их увидеть. Но...
Нельзя. Визу не получишь. Сиди и тоскуй. Довольствуйся письмами, полными
невнятных намеков, и лихорадочными телефонными разговорами, которые слушают
чужие и недружественные уши.
С немецким же паспортом, оказывается, бывший советский еврей может
ступить на землю своей бывшей родины. Ей-Богу! Бывают же на свете чудеса!
Сначала этот слух показался настолько фантастическим, что никто всерьез
его не воспринял. Потом стали возникать подробности, уже внушавшие кое-какое
доверие.
Оказывается, какая-то немецкая туристская компания организует рейсы по
Балтийскому морю с короткими однодневными стоянками в польских и
скандинавских портах. А также с заходом в советский порт Рига. Там пассажиры
сходят на берег и знакомятся с городом. А к ночи возвращаются на пароход.
В такой туристской поездке не требуется виз. И в Ригу можно въехать без
визы. А раз не нужно визы, то не нужно предъявлять советским властям
подробных анкет с указанием места рождения и времени убытия из страны
прежнего проживания. Следовательно, никто не может догадаться, что ты бежал
оттуда. А то, что ты еврей, в немецком паспорте, в отличие от советского, не
записано.
Воистину открылась неожиданная возможность хоть на один денек заглянуть
в страну, где родился, и повидаться с теми, кого там оставил. Теперь задача
была в том, чтобы родные в точно указанный день из разных концов России
стянулись в Ригу и к прибытию
парохода уже стояли в порту. Не как встречающие. Упаси Бог! А просто
как зеваки, как любопытная публика, пришедшая поглазеть на иностранцев. Это
по советским законам не возбраняется.
Когда же туристы сойдут на берег, то пускай немцы идут себе на здоровье
с гидами осматривать исторические достопримечательности Риги. Бывшие
советские евреи, которые с немецкими паспортами выгрузятся в порту, хорошо
знают эти достопримечательности, и они их волнуют как прошлогодний снег. Эти
люди, отойдя немножко от порта, бросятся в объятия к родным, которые будут
дожидаться за углом, как в засаде. А дальше ресторан... икра...
шампанское... и все тому подобное, что можно достать лишь за иностранную
валюту. И разговоры... разговоры... разговоры... Перемешанные с поцелуями и
слезами. Без устали и без перерыва. До самого последнего мига, пока не нужно
будет возвращаться на пароход.
Родных надо заранее предупредить. Сообщить, когда им следует быть в
Риге и, подавив волнение и слезы, изображать в порту праздношатающуюся
публику. Послать телеграмму? Выдать властям секрет. Письмо? Все письма из-за
границы прочитываются там, где следует. Заказать международный разговор по
телефону? Подслушивают.
Ну и пусть слушают, пока не лопнут барабанные перепонки. Не обязательно
говорить открытым текстом. Для чего существует эзопов язык? Намек? Слава
Богу, евреи не самые тупые люди на земле, и у них в мозгу извилин, по
крайней мере, не меньше, чем у других народов.
Значит, не откладывая в долгий ящик надо звонить. Потому что билет уже
заказан и пароход отчаливает через парочку деньков.
Зазвенели звонки в московских, киевских и одесских квартирах. И
разговоры были разными, но чем-то похожими на близнецов. Через треск помех,
через сопение подслушивающих операторов.
Выглядело это примерно так:
- Алло! Алло! Мама?
- Смотря чья? Кто это говорит? Твой сын. Не узнаешь?
- Не может быть! Яша?
- Мама, я сам знаю, как меня зовут. Здравствуй. И слушай внимательно,
что я тебе скажу.
- Яшенька, солнышко, откуда ты? Ой, у меня сердце разорвется от
радости. Я слышу твой голос...
- Ты можешь не только услышать меня, но и увидеть.
- Как? Ты шутишь?
- Слушай и старайся понять.
- Что понять?
Ты меня увидишь, если будешь в Риге такого-то числа.
Ты приедешь в Ригу?
- Ну, зачем такие вопросы? Слушай и запоминай. Будь в порту. Там много
красивых пароходов. Ведь ты любишь смотреть на пароходы? Так вот: один
пароход будет называться "Карл Моор".
- Карл Маркс?
- Какой Карл Марко? Тебе говорят русским языком- Карл Моор.
- Яшенька, я не пойму, кто такой Карл Мо... черт выговорит... Ты с ним
подружился?
- Карл Моор-это, понимаешь, герой пьесы Шиллера...
- Герой Советского Союза?
- Нет. Герой пьесы Шиллера "Разбойники".
За тридевять земель, из-за "железного занавеса", доносится глубокий
вздох:
Хорошенькое дело... с кем ты там связался. А это... не опасно?., с
этими... с разбойниками?
- Мама! Я ни с кем не связался. Так называется пароход.
- Именем разбойника? Боже мой, куда тебя судьба занесла.
- А ты думаешь, именем Карла Маркса назвать пароход-это лучше?
Пауза,
Подслушивающие дяди начинают сопеть гуще.
Затем примирительный голос мамы:
- Что мы с тобой спорим, Яшенька? Каждая минута стоит Бог знает
сколько, а деньги легко нигде не достаются.
Так ты поняла, что я хотел тебе сказать?
- Ничего не поняла, Яшенька.
Теплоход "Карл Моор" отправился в круиз по Балтийскому морю с немецкой
пунктуальностью точно по расписанию и без единого непроданного билета. Все
каюты корабля заполнены пассажирами, в ресторане невозможно отыскать
свободный столик, на палубе толпами прогуливаются туристы. Среди немецких
тевтонских лиц густо были вкраплены еврейские физиономии с извечной мировой
скорбью в глазах, хотя все настраивало на праздничный лад.
Впереди за несколько сот километров балтийских вод грезилась Рига и
дорогие лица оставленной в России родни. И даже не очень
благоприятствовавшая погода- волнение на море-не могла понизить тонуса.
Никто из русских евреев не страдал от морской болезни: сказывалось радостное
возбуждение от предстоящей встречи. Некоторых немцев, правда, подташнивало.
То ли от бортовой качки, то ли от непривычного зрелища такого обилия
семитских лиц и не вызывающих добрых воспоминаний звуков русской речи.
Первым портом, который они навестили, был польский Гданьск, когда-то
называвшийся по-немецки Данцигом. Поэтому у немецких туристов экскурсия по
городу вызвала ностальгическое волнение: кто-то узнал среди красных
готических зданий дом, в котором родился, провел детство и откуда его
невежливо прогнали поляки после второй мировой войны.
Евреев Гданьск оставил равнодушными. От города осталось в памяти лишь
то, что здесь баснословно дешево продавалась на иностранную валюту водка, и
ее закупили по полудюжине бутылок и притащили на пароход, предвкушая
распитие с родными в Риге.
В Ригу пароход пришел солнечным утром, и панорама города, встававшая
навстречу, с колокольнями и башнями церквей, изумрудно-зелеными от времени и
соленых морских ветров, вышибла не одну слезу у русских евреев, теснившихся
у перил и во все глаза пытавшихся разглядеть людей на причале.
Людей на причале было много, в форме и в штатском. Без радости на
лицах, а со служебно-непро-ницаемым выражением на них. Капитан парохода
"Карл Моор", не первый раз заходивший в этот
порт, удивился таком количеству официальных особ, пришедших на причал.
А далеко сзади за железной оградой, охраняемой вооруженными солдатами,
виднелись скопления гражданской публики, взволнованной и возбужденной и на
удивление однородной по национальному составу - исключительно одни евреи.
У въезда на причал стояли милицейские автомобили и мотоциклы. Кругом
мелькало столько вооруженных людей, что можно было подумать, будто Рига
приготовилась отразить высадку вражеского десанта. Пас* сажиры хлынули с
парохода с немецкими паспортами в руках. Их пропустили, как сквозь сито,
незаметно разделив на две группы. В одну попали исключительно немцы, в
другую - бывшие русские евреи, обладатели немецких паспортов. Вторую группу
тут же оцепили люди в штатском.
Подошли туристские автобусы. Немцы, весело болтая, расселись в них и
укатили, сверкая солнечными очками, вставными зубами и бриллиантовыми
сережками в ушах. Евреи тесной толпой остались на причале.
За железной оградой, почуяв неладное, тревожно загалдели встречающие.
Приехавших евреев молча, как арестантов, погрузили в один автобус,
заперли двери, и молодая, без улыбки, русская девица-гид обратилась к ним на
чистом немецком языке, а водитель с каменными плечами кадрового военного
недобро оглядывал своих пассажиров в зеркальце над ветровым стеклом.
- Дорогие гости,-сказала гид.- Мы рады приветствовать вас в столице
Советской Латвии - городе Рига. Сейчас мы с вами совершим экскурсию по
городу, и вы увидите исторические достопримечательности красавицы Риги. А
после экскурсии вернемся в порт.
- Простите,- сказал по-русски, робко подняв руку, как прилежный
школьник, один из пассажиров.-А выйти из автобуса в городе мы сможем?
Ничто не дрогнуло в белесом славянском лице гида. Не удивившись
вопросу, заданному по-русски, она тем не менее ответила на немецком языке:
- К сожалению, из-за недостатка времени мы не
сможем предоставить вам такой возможности. Достопримечательности Риги
вы увидите из окна автобуса.
- И обедать будем в автобусе?-раздраженно спросил другой голос
по-русски.
- Обедать вы будете на своем корабле,- по-немецки ответила гид.- Мы вас
не станем утомлять экскурсией. Как раз к обеду вернемся в порт.
Наглухо запертый автобус рванул с места, охрана распахнула железные
ворота, и среди сгрудившихся с обеих сторон дороги людей пассажиры успели
разглядеть родные лица, мелькнувшие до боли знакомыми пятнами. Автобус на
большой скорости уходил в город. А за ним, догоняя и отставая, устремилась
вереница легковых автомобилей - частных и такси. В этих автомобилях мчались,
как на похоронах, зареванные родственники, заклиная шоферов не терять из
виду туристский автобус.
Гид долго и скучно бормотала в микрофон по-немецки заученные тексты,
рекомендуя пассажирам посмотреть то налево, то направо. Автобус не
останавливался, лишь замедляя ход возле достопримечательностей города, о
которых монотонно повествовала гид.
Проносились улицы и бульвары, памятные многим пассажирам автобуса по
прежним временам, еще в бытность советскими гражданами. В Ригу ездили со
всех концов России, чтобы провести отпуск на Рижском взморье или купить
что-нибудь в рижских магазинах, потому что Рига была городом, открытым для
иностранных туристов, и поэтому снабжалась товарами лучше других городов.
Теперь они сами были иностранными туристами. Но туристами особыми, не
достойными обязательного казенного гостеприимства, и поэтому их закупорили в
автобусе и катали, как в клетке, по городу, на немецком языке расхваливая им
прелести страны, из которой они сами еле ноги унесли.
Водитель автобуса играл с преследовавшими его автомобилями в
кошки-мышки. То увеличивал скорость, то внезапно сворачивал в сторону, на
время скрывшись из виду. В автомобилях начинались рыдания и стоны, утихали
они, когда нагоняли туристский автобус.
Так и колесили по городу. Со слезами на глазах у тех, кто был в
автобусе, и громким плачем в старавшихся не отстать легковых автомобилях.
Но всему приходит конец. Пришел конец и этой гонке. В туристский
маршрут входило обязательное посещение рижского кладбища - одного из самых
красивых кладбищ в мире, славящегося удивительными памятниками на могилах и
прекрасно спланированными аллеями и газонами. Лучше этого кладбища, пожалуй,
только одно во всем мире - в итальянском городе Генуя.
На кладбище, разумеется, нельзя разъезжать в автобусе. Поэтому перед
воротами пассажиров выгрузили и повели цепочкой под сень старых каштанов и
лип, к линиям мраморных и гранитных надгробий, утонувших в зелени стриженых
кустов.
Гид еще по инерции продолжала вякать по-немецки, но ее никто не слушал.
В ворота кладбища бежали с воплями и плачем родственники туристов: сестры,
мамы, бабушки, волоча за руки детей. И тогда туристы бросились врассыпную.
Заметались, ища своих, и, найдя, без поцелуев и объятий, лишь хватались за
руки и устремлялись в глубь аллей, подальше от обалдевшего гида.
Скоро исчезли все. Рассосались среди могил. Залегли в кустах, укрывшись
за мраморными и гранитными крестами. На чужих могилах, прямо на земле и на
скамейках евреи тискали друг друга, чуть ли не душили от радости, хором
рыдали и наперебой хохотали, раздавали подарки и даже наспех заглатывали по
стаканчику польской водки, закусывая пирогами и булочками, сухими и
черствыми, потому что их заботливо пекли два дня назад и везли в Ригу черт
знает откуда, чтобы сыночек или дочь вспомнили вкус домашнего маминого
печенья.
Гид и водитель метались по аллеям и уже не по-немецки, а по-русски,
громко, сложив ладони рупором, приказывали всем вернуться к автобусу.
Потом приехал автомобиль, полный милиции. За евреями гонялись по всему
кладбищу, топча траву на могилах, опрокидывая горшочки с цветами. Еврейки
голосили и царапались, когда милиционеры пытались оторвать их от туристов.
Да и туристы, из мужчин по-
крепче, матерясь по-русски, тоже не давались им в руки.
Два часа стонало рижское кладбище, пока удалось всех туристов загнать в
автобус, запереть и, пересчитав по головам, на предельной скорости умчать в
порт.
На сей раз легковые автомобили не преследовали автобус. Родственники с
опухшими от слез глазами пешком побрели с кладбища и продолжали всхлипывать,
так что встречные принимали их за семьи, только что похоронившие близких. И
при этом удивлялись, вспоминая, что кладбище-то христианское и евреи там
никак не могут быть погребены. И еще больше изумлялись, спохватившись, что
кладбище закрыто много десятков лет и на нем давно никого не хоронят, а лишь
показывают красивые надгробья экскурсантам.
Вечером пароход "Карл Моор" вышел из Рижского порта в Балтийское море.
Стоял полный штиль. Дышалось легко и свободно. А людей в каютах и на палубе
тошнило. От свидания с родиной. Как от самой настоящей морской болезни. Люди
перевешивались через поручни, и их рвало за борт, прямо в море. И чайки с
криком ныряли вслед, проносясь у самых лиц, опухших от слез.
"ФАМИЛЬНОЕ СЕРЕБРО"
На Балтийском побережье не только рядовой дачник не может предугадать
погоду, но даже и синоптики. Предвещали весь август жарким и сухим, а до
самого конца летнего сезона моросили нудные дожди, море было свинцово-серым
с каймой грязной пены у набухшего влагой и потерявшего золотой цвет
песчаного пляжа.
Дачи по всему Рижскому взморью быстро пустели. Раздраженные, с кислыми
физиономиями, люди раньше срока покидали курорт, теряя вперед уплаченные
деньги и единственную в году возможность отдохнуть.
Я снимал комнатку в деревянном доме, два этажа которого латышская
семья, сама на лето перебравшаяся в мансарду, сдавала курортникам. Моими
сосе-
дями были евреи из Ленинграда и Москвы, приехавшие на это полюбившееся
им взморье с детьми и бабушками, электрическими плитками, термосами и
транзисторами. Сейчас они складывали свои пожитки, так и не успев загореть.
За дощатой перегородкой я слышал недовольные голоса, затем раздраженный
крик. Стены в доме такие тонкие, что я различал не только голоса, но и скрип
стула и ночной храп. Ссорились две старухи: хозяйка-латышка и еврейская
бабушка из Москвы. И еврейка и латышка, обе владели русским языком весьма
приблизительно, и речь их была окрашена непробиваемым акцентом, у каждой
своим, так что со стороны эта ссора могла вызвать только улыбку.
Я был знаком с обеими. Каждое утро здоровался с ними, иногда
перекидывался парой-другой слов. Не больше. Но и этого было достаточно, чтоб
иметь кое-какое представление об их прошлом. Обе пострадали в годы второй
мировой войны. У еврейки, подвижной старушонки с неразгибаемой спиной,
погибли в гетто почти все родственники, а с фронта не вернулись муж и сын. В
живых осталась лишь дочь, и когда та, подросши, вышла замуж за приличного
человека, мать осталась при них экономкой, кухаркой и нянькой внучатам. Мне
она под строгим секретом проговорилась, что они всей семьей собираются в
Израиль и ей ни капельки не жаль расставаться с этой антисемитской страной,
будь она трижды неладна.
Латышка была примерно ее лет. Немногословная, замкнутая и не скрывающая
своей неприязни к нам. дачникам, понаехавшим на лето из России в ее родную
и, как она считала, оккупированную Латвию. А то, что мы лишь русские евреи,
а не русские, не смягчало в ее глазах нашей вины. Все евреи у нее
ассоциировались с комиссарами, приведшими сюда русских солдат и лишивших
бедную Латвию, как невинности, ее такой недолгой независимости. Поэтому во
вторую мировую войну ее сын пошел служить в немецкую армию, чтоб мстить
русским, и не вернулся домой. Тогда же она потеряла и дочь. Осталась
доживать с мужем, и этот дом на взморье был ее основным кормильцем. Она
сдавала комнаты всем, кто согласен был уплатить довольно высокую цену. И
даже евреям. Ибо евреи составляли
большинство дачников и платили, не слишком торгуясь и вперед.
Я вслушивался в нелепую, с жутким акцентом, перебранку за стеной, и то,
что я слышал, вовсе не настраивало на улыбку. Старухи не очень церемонились
и били друг дружку по самым болезненным местам. По национальным. Еврейка в
гневе обличала не только хозяйку, но и всех латышей в том, что во время
войны они вместе с немцами убивали евреев и грабили еврейские дома. И что
этот дом на взморье, она уверена, тоже принадлежал евреям, а они с мужем
убили их обитателей и завладели чужим добром. Латышка не оставалась в долгу
и проклинала евреев, которые всегда, по ее глубокому убеждению, были врагами
Латвии и открыли двери русским большевикам и вместе с ними выгоняли латышей
из их домов и отправляли их в холодную Сибирь. И как последнюю и главную
причину своей неприязни к евреям латышка швырнула дачнице гибель дочери. Не
от руки евреев. Но из-за них.
Озлобленные крики за стеной били по моим ушам:
- Жиды! Иуды! Оккупанты!
- Латышская свинья! Убийцы! Предатели! Дольше оставаться в доме не было
моих сил. Набросив на плечи плащ (зонт я не прихватил из Москвы, потому что
до осени было далеко), вышел под мелкий моросящий дождь на пустынную улицу.
Низко бежали лохматые серые тучи. Порывы ветра с моря раскачивали верхушки
сосен, и оттуда, как град, на мою голову пригоршнями сыпались крупные капли.
Улица, как просека в лесу, полого спускалась к пляжу, и в створе
крайних сосен виднелось море- уголочек темно-пепельной мути, нечеткой линией
отделенной от неба, тоже пепельного цвета, но чуть посветлее.
От соседей и от других дачников, приезжающих сюда ежегодно и поэтому
бывших в курсе всех дел обитателей взморья, я кое-что знал о том, что
случилось с дочерью нашей хозяйки. Я составил эту историю из обрывков,
услышанных от несловоохотливых, но знающих правду латышек и многословных и
подозрительно далеких от истины дачных кумушек. И история эта зазвучала
печально и светло, как фольклорные старинные легенды о верной и трагической
любви, что
.переходят из поколения по всему Балтийскому побережью, как сестры,
схожие одна с другой, и у латышей, и у литовцев, и у эстонцев. У евреев
подобных легенд я не слыхал. И