как каноник О'Коннел в
1953 году предложил им помощь, отец Брайди не покидал ферму.
   Подчиняясь тому же распорядку, с которым проходили воскресные мессы и
ее ежесубботние визиты в придорожный танцзал, Брайди раз в месяц по
пятницам садилась на велосипед и отправлялась в город по магазинам. Она
покупала там материал для своих платьев, шерсть для вязания, чулки, газеты
и ковбойский роман в мягкой обложке для отца. Задерживалась поболтать с
бывшими школьными подругами, которые стали теперь женами продавцов или
магазинных клерков, или сами работали в магазинах. У большинства из них
были семьи. "Ты счастливица, что живешь тихо в своих холмах", - говорили
они Брайди, - "а не в этой дыре." Вид у них был усталый - все беременности
да труды, которых стоило организовать быт своих больших семейств.
   Возвращаясь по пятницам к себе в холмы, Брайди думала о том, что
подруги всерьез завидуют ее жизни, и не понимала, почему. Если бы не отец,
она с удовольствием работала бы в городе, на сосисочной фабрике или в
магазине. В городе был кинотеатр, называвшийся "Электрик", кафе, у
которого собирался по вечерам народ - потолкаться на тротуаре и погрызть
чипсы из газетных кульков. Сидя по вечерам с отцом на ферме, она часто
представляла освещенные витрины магазинов, кондитерские, открытые
допоздна, чтобы люди, перед тем, как пойти смотреть кино в "Электрик",
могли купить конфет или фруктов. Но город находился в одиннадцати милях от
дома - слишком далеко, чтобы ездить на велосипеде к вечернему сеансу.
   "Это ужасно, девочка", - часто говорил отец, расстраиваясь совершенно
искренне, - "что ты привязана к одноногому старику." - Он тяжело вздыхал,
вползая в дом со двора, где мог еще делать легкую работу. - "Если бы была
жива твоя мать", - говорил он, и не заканчивал фразы.
   Если бы была жива ее мать, она смотрела бы и за отцом, и за жалкими
акрами земли, которыми он владел; мать легко могла бы поднять и поставить
на платформу молоковоза бидон с молоком, она справилась бы с курами и
коровами.
   "Я бы умер без моей девочки", - услышала она однажды, как отец говорил
канонику О'Коннелу, и канонник О'Коннел ответил, мол, да, ему очень
повезло, что у него есть дочь.
   "Мне здесь не хуже, чем где-нибудь", - говорила она себе, но отец знал:
она притворяется, - и переживал, что обстоятельства так грубо вторглись в
ее жизнь.
   Хоть отец и звал ее девочкой, Брайди было тридцать шесть лет. Высокая и
сильная женщина, а кожа на пальцах и ладонях уже покрылась пятнами и стала
шершавой.
   Работа, к которой привыкли ее руки, оставила свои следы - словно на них
перешел сок растений и цвет земли: с детства она привыкла выдергивать
жесткие сорняки, выраставшие среди турнепса и сахарной свеклы; с детства
выкапывала в августе картошку; ее руки изо дня в день пропитывались
землей, которую она рыхлила и ворочала. Ветер сделал кожу на лице сухой и
грубой, а солнце выкрасило ее в песочный цвет; шея и нос оставались
тонкими, но губы уже тронули ранние морщинки.
   Однако в субботу вечером Брайди забывала про сорняки и землю. Надев
новое платье, она под одобрительным взглядом отца садилась на велосипед и
отправлялась на танцы. "Что в этом плохого, девочка?" - говорил он так,
словно ей должно быть неловко за то, что едет развлекаться, - "Почему бы
тебе не отдохнуть?" Она заваривала для него чай, и он усаживался перед
приемником или в кресло с новым ковбойским романом. Пока она танцевала, он
ворошил огонь в камине, а к ее возвращению добирался по лестнице до своей
постели.
   Танцзал принадлежал мистеру Джастину Дуайеру и располагался в
нескольких милях от ближайшего жилья на обочине дороги, окруженный голыми
болотами, но с гравиевой площадкой перед входом. Спрятанная в небольшой
нише и тем не менее отчетливая на розовой штукатурке, лазурно-голубая
вывеска без обидняков объявляла: "Романтика". Четыре разноцветные лампочки
- красная, зеленая, оранжевая и лиловая - зажигались в определенное время
прямо над вывеской и указывали на то, что сегодня место для свиданий
работает. Розовым был выкрашен только фасад дома, остальные стены
оставались нейтрально серыми. А внутри все, кроме розовых дверей, было
голубым.
   В субботу вечером мистер Джастин Дуайер, маленький тщедушный человечек,
отпирал металлическую сетку, защищавшую его владения, и отодвигал ее в
сторону, создавая таким образом нечто похожее на открытый рот, из которого
позже начинала литься музыка. Он помогал жене достать из машины бутылки с
лимонадом и пакеты с бисквитами, после чего занимал позицию в крохотном
вестибюле между сдвинутой сеткой и розовыми дверями. Он сидел за столиком
перед разложенными на нем деньгами и билетами. Ему везло, говорили в
округе: он владел еще несколькими танцзалами.
   Люди съезжались на велосипедах или старых машинах - сельские жители,
такие же, как Брайди, с окрестных ферм и из деревень. Люди, не слишком
часто видевшие других людей, встречались здесь - парни и девушки, мужчины
и женщины. Они платили мистеру Дуайеру и шли в зал, по бледно-голубым
стенам которого бродили тени, а свет хрустальной люстры был притушен.
Оркестрик, известный под названием джаз-банд "Романтика", состоял из
кларнета, барабанов и пианино. Барабанщик иногда еще пел.
   Брайди начала ездить в танцзал до того, как закончила монастырскую
школу, когда еще жива была мать. Ее не пугало путешествие длиной семь миль
в один конец:
   такое расстояние она проезжала каждый день в школу, на том же самом
велосипеде, принадлежавшем сперва ее матери: эту старую лошадку купили еще
в 1936 году. По воскресеньям она отправлялась на нем же за шесть миль к
мессе, что тоже ее не смущало: она выросла в таких поездках и привыкла к
ним.
   "Как дела, Брайди?" - спросил мистер Джастин Дуайер, когда осенним
субботним вечером она появилась перед ним в новом алом платье, и она
сказала, что в порядке, а потом, в ответ на следующий вопрос мистера
Дуайера, сообщила, что ее отец в порядке тоже. "Я как-нибудь заеду", -
пообещал мистер Дуайер, и эти обещания он давал неизменно вот уже
двенадцать лет.
   Она заплатила за билет и прошла через розовые двери. Джаз-банд
"Романтика"
   наигрывал популярную в прошлом мелодию "Вальс судьбы". Несмотря на
название оркестрика, джаз в танцзале никогда не игрался: мистер Дуайер не
одобрял музыку такого сорта, как впрочем и танцевальные стили, которые
успели появиться и исчезнуть за все эти годы. Джига, рок-н-ролл, твист и
их вариации не поощрялись мистером Дуайером, который считал, что его
танцзал должен быть, насколько это возможно, местом возвышенным. Джаз-банд
"Романтика" состоял из мистера Малони, мистера Свентона и Дано Райана -
барабанщика. Трое мужчин средних лет, артисты-любители, приезжавшие из
города на машине мистера Малони и работавшие к тому же на сосисочной
фабрике, в магазине электротоваров и муниципалитете соответственно.
   "Как дела, Брайди?" - спросил Дано Райан, когда она проходила мимо него
в раздевалку. Он даже отвлекся ненадолго от своих барабанов: вальс судьбы
не требовал слишком большого его участия.
   "Нормально, Дано", - ответила она. - "А как ты? Глаза лучше?" - Неделю
назад он говорил, что стали слезиться глаза, наверное, что-то вроде
простуды. Начиналось утром и продолжалось до полудня: для него это было
странно, сказал он ей, добавив, что никогда в жизни серьезно не болел и
вообще не испытывал длительных неудобств.
   "Наверно, мне нужны очки", - сказал он теперь, и, заходя в раздевалку,
она представила, как он будет в очках ремонтировать дороги: он постоянно и
занимался этим в муниципалитете. Она никогда не видела дорожных рабочих в
очках и подумала, что, наверное, пыль, которую он глотает на своей работе,
так подействовала на его глаза.
   "Как дела, Брайди?" - спросила в раздевалке девушка по имени Энни
Макке, всего год назад закончившая монастырскую школу.
   "Какое красивое платье, Энни", - сказала Брайди. - "Это нейлон?"
   "Трисел. И не мнется."
   Брайди сняла плащ и повесила его на крючок. В раздевалке стоял
небольшой умывальник, над которым располагалось овальное зеркало.
Цементный пол устилали обрывки полотенец, клочки ваты, окурки и обгоревшие
спички. Выкрашенная в зеленый цвет стенка отгораживала в углу туалетную
кабинку.
   "Боже, ты отлично выглядишь, Брайди", - заметила Мэдж Даудинг,
дожидавшаяся своей очереди к зеркалу. При этих словах она придвинулась к
нему поближе, сняла очки и приготовилась мазать тушью ресницы. Она
близоруко щурилась, глядя в овальное стекло и копалась так долго, что у
остальных девушек начало лопаться терпение.
   "Да поторопись ты, ради Бога!" - воскликнула Энни Макке. - "Или мы
простоим здесь всю ночь."
   Мадж Даудинг единственная была здесь старше Брайди. Ей уже исполнилось
тридцать девять, хотя обычно она в этом не признавалась. Девушки
посмеивались над ее уловками и говорили, что ей давно пора смириться с
тем, что имеет - с возрастом, косоглазием и плохой фигурой - и перестать
гоняться за мужчинами и смешить всех вокруг. Какой нормальный мужчина на
нее позарится? Уж лучше бы Мэдж Даудинг трудилась по субботам в церкви
Пресвятой Девы Марии: кажется, каноник О'Коннел подыскивал недавно себе
помощников.
   "Тот парень уже приехал?" - спросила она, отодвигаясь, наконец, он
зеркала. - "Ну, тот, с длинными руками. Кто-нибудь его видел?"
   "Он танцует с Кэт Болгер", - ответила одна. - "Она к нему клеится."
   "Симпатичный мальчик", - заметила Пэтти Берн, и все засмеялись,
поскольку человек, про которого это говорилось, давно уже не был мальчиком
- выглядел лет на пятьдесят и был, судя по всему, одним из старых
холостяков, изредка выбиравшихся на танцы.
   Мэдж Даудинг поспешно выскочила из раздевалки, даже не дав себе труда
притвориться, будто ее не волнуют Кэт Болгер и человек с длинными руками.
Два ярко-красных пятна разгорелись у нее на щеках, а когда она в спешке
споткнулась о порог, все дружно рассмеялись. Будь она помоложе, так бы не
волновалась.
   Дожидаясь своей очереди, Брайди болтала со знакомыми. Некоторым надоело
ждать, и они довольствовались пудреницами. Затем по двое или трое, редко в
одиночку, они покидали раздевалку и занимали свои места у спинок стульев,
сдвинутых к одной стене танцзала, где и оставались, пока их кто-нибудь не
приглашал. Мистер Малони, мистер Свентон и Дано Райан играли "Полнолуние",
"Кто ее целует сейчас"
   и "Я буду рядом".
   Брайди танцевала. Отец, наверное, уже заснул, сидя у камина; приемник,
настроенный на волну "Радио Эйрин", что-то бормотал в одиночестве. Отец
послушал "Порядок и добросовестность" и "Зерна таланта". Ковбойский роман
"Три дороги"
   Джека Матолла соскользнул с его единственного колена на плиточный пол.
Через некоторое время отец вздрогнет и проснется, как это бывает каждый
вечер, спросонья не сообразит, что сегодня за день, и почему он не видит
ее на обычном месте, где она всегда сидит за починкой одежды или мытьем
яиц. "Новости еще не кончились?" - спросит он автоматически.
   Пыль и сигаретный дым клубились вокруг хрустальной люстры, каблуки
стучали, девушки смеялись и прыскали в ладошку, некоторые, не желая ждать
настоящих партнеров, танцевали друг с дружкой. Музыка грохотала, музыканты
поснимали пиджаки. Они энергично проиграли несколько куплетов из "Страны
огня", потом романтическую "Просто один из всех". Темп танца задал Пол
Джонс, потом Брайди обнаружила себя с каким-то юношей, рассказывающим, что
собирается эмигрировать:
   с этой нацией, по его мнению, все кончено. "Я сижу в холмах со своим
дядей", - говорил он, - "работаю по четырнадцать часов в сутки. Разве это
жизнь для молодого человека?" - Она знала его дядю, фермера, чьи
каменистые акры отделяла от земли ее отца только одна ферма. - "Он помешан
на работе", - говорил ей юноша, - "Ну какой в этом смысл, а, Брайди?"
   В десять часов поднялся небольшой переполох, вызванный появлением трех
великовозрастных амбалов, приехавших на велосипедах из пивной Кари. Они
громко кричали и свистели, приветствуя кого-то в противоположном конце
зала. Вокруг себя амбалы распространяли запах портера, виски и пота.
   Каждую субботу, сразу после их появления, мистер Дуайер складывал свой
столик и запирал ящик с выручкой: танцзал был полон.
   "Как дела, Брайди?" - спросил один из амбалов, известный как Бозер
Эган. Другой, Том Дэйли, спросил Пэтти Берн, как ее дела. "Потанцуем?" -
предложил Лупоглазый Хорган Мэдж Даудинг, и тут же прижался своей грудью в
синем костюме к вырезу ее платья. Брайди танцевала с Бозером Эганом,
который отметил, что она сегодня прекрасно выглядит.
   Амбалы никогда ни на ком не женятся, давно уже заключили девушки
танцевального зала: они связаны семейными узами с портером, виски и ленью,
а еще с тремя мамашами где-то в холмах. Человек с длинными руками не был
пьян, но во всем остальном явно принадлежал к той же породе: что-то в его
лице выдавало вечного холостяка.
   "Отлично", - сказал Бозер Эган, нетвердо и пьяно выписывая танцевальные
па. - "Ты прекрасный маленький танцор, Брайди."
   "Немедленно прекрати!" - вскричала Мэдж Даудинг так, что голос ее
перекрыл музыку. Лупоглазый Хорган засунул пальцы в вырез на спине ее
платья и сейчас пытался сделать вид, что это вышло случайно. Он глуповато
улыбался, лицо лоснилось от пота, а глаза, из-за которых он получил свое
прозвище, выкатились еще больше и налились кровью.
   "Смотри под ноги", - откликнулся Бозер Эган и засмеялся, брызгая слюной
так, что несколько капель попало Брайди на лицо. Энни Макке, танцевавшая
неподалеку от места происшествия, тоже засмеялась и подмигнула Брайди.
Дано Райан отставил в сторону барабаны и запел. "Как я мечтаю твои губы
целовать", - негромко мурлыкал он, - "и как хочу тебя к себе прижать."
   Никто не знал имени человека с длинными руками. Единственное, что от
него слышали в зале, - стандартное приглашение. Он был из тех застенчивых
мужчин, которые стоят в стороне, когда не знают фигур какого-нибудь танца.
А когда вечер кончится, он уедет на велосипеде, ни с кем не попрощавшись.
   "Наша киска сегодня распрыгалась", - громко прошептал Тим Дэйли на ухо
Пэтти Берн: оживление, с которым Кэт Болгер приняла приглашение сначала на
фокстрот, потом на вальс, не осталось незамеченным.
   "Я жду тебя", - пел Дано Райан. - "Страдаю и мечтаю о тебе."
   Дано Райан ей подойдет, часто думала Брайди, потому что Дано Райан
принадлежал к совсем другому типу холостяков: у него было всегда грустное
лицо, словно он устал быть один. Каждую субботу она думала, что он ей
подойдет, а потом целую неделю не раз возвращалась к этой мысли. Дано
Райан подойдет, потому что ему ничего не стоит переселиться к ним на
ферму, несмотря на ее одноногого отца.
   Втроем они смогут жить не беднее и не богаче, чем вдвоем, - так, по ее
мнению, должен рассуждать Дано Райан, потому что, отдавая им деньги,
которые зарабатывал на дорожных работах, он сможет зато экономить на плате
за жилье. Однажды, когда танцы закончились, она придумала, что у ее
велосипеда прокололо заднее колесо, и он некоторое время возился с ним, а
мистер Мэлони и мистер Свентон ждали его в машине мистера Мэлони. Он
накачал колесо автомобильным насосом и сказал, что, по его мнению, оно
продержится.
   В танцзале всем было хорошо известно, что она прикидывает свои шансы
насчет Дано Райана. Но так же хорошо было известно и то, что Дано Райан
как-то устроил свою жизнь, и вот уже несколько лет ничего в ней не меняет.
Он снимал квартиру у вдовы по имени миссис Гриффин, жившей со своим
умственно-отсталым сыном в коттедже на окраине города. Говорили, что он
привязан к ребенку, часто покупает ему сладости и катает на передней раме
велосипеда. Час или два в неделю он посвящал церкви Пресвятой Девы Марии и
был вполне предан мистеру Дуайеру. Он играл и пел также в двух других
танцзалах мистера Дуайера, отклоняя предложения более престижного
городского танцевального клуба, несмотря на то, что выступать там было бы
для него удобнее, а гонорар больше того, который платил мистер Дуайер. Но
мистер Дуайер открыл Дано Райана, и Дано Райан никогда не забывал об этом
- так же, как мистер Малони и мистер Свантон не забывали о том, что их
тоже открыл мистер Дуайер.
   "Давай выпьем лимонада", - предложил Бозер Эган. - "И возьмем бисквиты,
а, Брайди?"
   Крепкие напитки никогда не продавались в танцзале "Романтика", у
заведения не было разрешения торговать этим дополнительным возбудителем.
Фактически, мистер Дуайер никогда и не пытался получить разрешение ни для
одного из своих заведений, полагая, что романтика и алкоголь трудно
совмещаются, особенно в таком возвышенном месте, как танцевальный зал. За
спинками стульев, на которых обычно сидели девушки, маленькая толстушка -
жена мистера Дуайера - продавала бутылки лимонада с воткнутыми в них
соломинками, бисквиты и печенье. Она не переставая болтала, в основном -
об индюшках, которых разводила. Однажды она сказала Брайди, что отностится
к ним, как к детям.
   "Спасибо", - сказала Брайди, и Бозер Эган повел ее к стойке. Скоро
должен был начаться перерыв: скоро все трое музыкантов пройдут через зал к
выходу. Она стала думать, о чем бы спросить Дано Райана.
   Когда в шестнадцать лет она впервые попала в танцзал "Романтика", Дано
Райан был уже здесь, на четыре года старше ее, и точно так же, как и
сейчас, играл на барабанах мистера Малони, Она тогда почти не замечала
его, потому что он был не одним из танцоров, а, скорее, частью обстановки
зала, как высокая стойка, лимонадные бутылки, мистер Дуайер или миссис
Дуайер. Юноши, танцевавшие тогда с нею в своих вечерних темно-синих
костюмах, потом исчезли: кто в город, кто в Дублин или Брайтон, - а те,
кто остался, превратились со временем в великовозрастных деревенских
холостяков. Был еще мальчик по имени Патрик Грэйди, в которого она была
тогда влюблена. Неделю за неделей она уезжала из танцзала "Романтика",
сохраняя в памяти его лицо - тонкое бледное лицо, обрамленное черными
волосами. Она чувствовала что-то особенное, когда танцевала с ним, и
думала, что он чувствует то же самое, хотя он никогда ей об этом не
говорил. Все ночи он не выходил у нее из головы, да и дни тоже, когда она
помогала матери на кухне, или отцу в коровнике. Неделю за неделей она
спешила в танцзал, радуясь розовому фасаду, танцам и Патрику Грэйди. Часто
они пили вместе лимонад, ничего не говоря друг другу и не зная, что
сказать. Она думала, что он ее любит, и верила, что однажды он уведет ее
из этого туманного романтического зала со всей его голубизной, розовыми
дверями, хрустальной люстрой, светом и музыкой. Она верила, что он уведет
ее туда, где светит яркое солнце - в город, где будет церковь Пресвятой
Девы Марии, свадьба и улыбки на лицах. Но Патрик Грэйди достался другой -
девушке из города, никогда и не бывавшей в придорожном танцзале. Она
получила Патрика Грэйди , когда у того не оставалось выбора.
   Брайди плакала, когда узнала об этом. Ночью она лежала в постели, и
слезы текли по ее волосам и мочили подушку. Утром, как только она
проснулась, эти мысли вернулись к ней снова и не оступали целый день,
заняв место счастливых видений.
   Кто-то сказал ей позже, что он переехал в Англию, в Вулверхэмптон,
вместе с девушкой, на которой женился, и она часто представляла его там, в
городе, который не могла вообразить, как он работает на какой-нибудь
фабрике, и что у него родились дети, и они разговаривают на чужом
диалекте. Танцзал "Романтика"
   без Патрика стал другим, и ни о ком уже она не мечтала так, как о нем,
и потом, когда никто так и не предложил ей выйти замуж, она вдруг
обнаружила, что думает о Дано Райане. Если не любовь, то почему не
обратить внимание на скромного порядочного человека.
   Бозер Эган явно не принадлежал к этой категории, как и Тим Дэйли. И
всем было ясно, что Кэт Болдер и Мэдж Даудинг зря тратят время, крутясь
вокруг человека с длинными руками. Мэдж Даудинг со своей манерой вертеться
вокруг амбалов давно уже стала посмеши