в, в
которых разместили классы; руководил школой директор, и в ней работали
учителя обоих полов. В школе училось шестьдесят восемь учеников.
   Несмотря на всю экзотичность этого заведения, Сесилия была в нем
единственной ученицей, чьи родители разошлись, и примерно лет с
двенадцати, когда все чаще стали возникать особого сорта разговоры, она
постоянно чувствовала вокруг себя растущее любопытство. Разводы были
явлением экзотическим, скорее свойственным Голливуду с его испорченными
нравами. Бетти Блюм утверждала, что видела своих родителей в постели
голыми, когда те занимались любовью; отец Энид Нили гонялся как-то за
матерью с ножкой от дивана. Произошедшее в семье Сесилии относилось к той
же теме, поэтому ее расспрашивали с особым интересом. Из-за ирландских
законов родителям пришлось оформлять развод в Англии, но это никого не
интересовало - всем хотелось знать подробности событий, этому разводу
предшествовавших. Может, Сесилия как-нибудь забежала в комнату и видела,
чем занимаются мать с отчимом? Правда, что ее мать и отчим встречались,
чтобы выпить коктейль в отеле Грешэм? И что это были за коктейли? Нанимали
ли детектива?
   Когда мать и Ронан появлялись в школе, их разглядывали с особым
интересом, и все сходились на том, что они прекрасно справляются со взятой
на себя ролью. Наряды матери выгодно отличались от невыразительных
балахонов миссис О'Нэйли-Хамильтон или матери Китти Бенсон.
   - Классно! - восхищенно говорила Марин Финнеган. - Шик!
   Но, в конце концов, однокласников Сесилии постигло разочарование.
Детективов она не помнила, и не знала, были ли у матери и отчима свидания
в отеле Грэшэм. Она ни разу не заходила неожиданно в комнату, где
происходило что-то интересное, и не помнила ни одного скандала - ничего,
что могло бы сравниться с отцом Энид Нили, размахивающим ножкой от дивана.
В Америке, если верить газетам, родители сплошь и рядом отказывались
подчиниться суду и похищали своих детей.
   - Твой папаша не пытался тебя похитить? - с надеждой в голосе спросила
как-то Марин Финнеган, и Сесилия долго смеялась над абсурдностью этого
предположения.
   Был заключен договор, уже в который раз объясняла разочарованной
подруге - все получалось слишком обыкновенно.
   Директор школы тоже расспросил ее как-то о разводе, но очень коротко.
Это был грузный, но пропорционально сложенный мужчина по прозвищу Буйвол;
каждый день он обходил шаркающей походкой сборные домики, в которых
располагались классы, выкликал учеников по именам и ставил галочки в
огромном кондуите. Часто он застревал на месте, словно забывал, где
находится, и принимался насвистывать "Британских Гренадеров" - песню, под
которую маршировал полк, в котором он когда-то служил. Его обязанности
заключались лишь в том, чтобы проверять по именам учеников, и еще на
утренних построениях, которые проводил каждый день мистер Хоран,
зачитывать иногда зычным голосом нелепые объявления. Все остальное время
он витал в каких-то своих собственных облаках, абсолютно не интересуясь ни
застарелыми феодальными войнами, не затихающими среди учителей и
воспитателей, ни шестьюдесятью восемью детьми, за чью судьбу он якобы нес
ответственность.
   Сесилия была несказанно удивлена, когда однажды утром прямо посреди
урока физики, который вела мисс О'Шонесси, ей было велено явиться в
кабинет директора.
   Мисс О'Шонесси показывала, как меняет цвет лакмусовая бумажка, когда в
класс вошел Микки - мальчик, обычно исполняющий поручения - и сказал, что
директор хочет немедленно видеть Сесилию; гул, постоянно гулявший по
классу, тут же прекратился. Причиной такого срочного вызова могло быть
какое-нибудь несчастье.
   - А, - проговорил Буйвол, когда Сесилия открыла дверь кабинета, в
котором он обычно принимал пищу, читал "Айриш Таймс" и беседовал с
родителями. На краю директорского стола стоял поднос с остатками завтрака
и валялся приключенческий роман в мягкой обложке. - А, - сказал он опять,
и не стал продолжать. Его холостяцкое существование громко сообщало о себе
бесцветной обстановкой кабинета, рядом курительных трубок, расставленных
над тускло тлеющим камином, и вымпелами Гренадерского полка, развешанными
по обитым темными панелями стенам.
   - Что-нибудь случилось, сэр? - нерешительно спросила Сесилия: мысль о
возможном несчастье носилась в воздухе.
   Директор поднял на нее глаза, и в них не было даже намека на строгость.
   Насвистывая гренадерский марш, он взял с камина одну из трубок и не
торопясь наполнил ее табаком. Потом свист прекратился, и он сказал:
   - Плата за учебу частенько запаздывает. Я понимаю, что у тебя несколько
необычные обстоятельства, и ты редко видишь своего отца. Но я был бы очень
признателен, если бы следующий раз, когда вы с ним встретитесь, ты сказала
бы ему, что платить лучше вовремя.
   Чиркнула спичка, трубка задымилась. Формально Сесилию еще не отпустили,
но могучая рука директора потянулась к раскрытому роману, и это означало,
что аудиенция окончена. Сесилии никогда прежде не приходило в голову, что
за школу платит отец, а не мать с Ронаном. Она удивилась тому, что именно
на него возложена эта обязанность, и решила, что при следующей встрече
непременно должна его поблагодарить. И ей было неловко слышать, что плата
часто опаздывает.
   - А, - произнес Буйвол, когда она была уже в дверях, - У тебя: а: у
тебя все нормально? Ну: а: семейные неурядицы:
   - Но это было давно, сэр.
   - Ну, да. Ну, да. Ну все-таки:
   - Все нормально, сэр.
   - Ну, хорошо, хорошо.
   Интерес к родительскому разводу стал вянуть, и, наверное, исчез бы
совсем, если бы не странное поведение мальчика по имени Абрахамсон.
Примерно через месяц после той субботы, когда Сесилия с отцом смотрели
"Унесенных ветром", она стала замечать, что Абрахамсон все время
пристально на нее смотрит.
   Каждое утро во время собраний, которые проводил в большом зале мистер
Хоран, она чувствовала, как темные глаза пристально ощупывают ее с головы
до ног, и когда бы они ни встретились - в коридоре или на теннисном корте
- Абрахамсон бросал на нее быстрый взгляд и тут же отводил глаза,
стараясь, чтобы она не заметила. Отец мальчика торговал мебелью, поэтому
изредка появлялся у них в чапелизодском доме.
   Больше никто к ним не ходил - все шестьдесят семь соучеников Сесилии
жили слишком далеко от Чапелизода. Абрахамсон был моложе Сесилии -
маленький смуглолицый мальчишка, которого Сесилии часто приходилось
развлекать детскими забавами, пока родители в соседней комнате пили
коктейли. Он был еще совсем ребенком, стеснительным, немного нервным и
совсем не надоедливым: он с удовольствием возился с братьями Сесилии,
катал их на спине по саду или соглашался на второстепенные роли в пьесах,
которые они любили разыгрывать.
   В школе его называли по фамилии и уважали за способности. Он не был
особенно популярен среди учеников, и держался обычно в стороне от главных
событий.
   Поэтому Сесилия не знала, как реагировать на его пристальные взгляды,
но в глубоких глазах пряталась какая-то мысль, и она чувствовала, что
внимание это - неспроста. Сесилии это скоро надоело, и она решила
выяснить, в чем дело. Однажды после школы, на пути к автобусу по
засаженному деревьями бульвару, она прямо спросила его, что происходит.
   Она была намного выше мальчика, поэтому, чтобы услышать ответ, пришлось
нагнуться. Когда он говорил, у него появлялась необычная улыбка, - такая,
словно он улыбался своим мыслям, а не предмету разговора.
   - Прости, - сказал он. - Прости, Сесилия. Я не нарочно.
   - Но это продолжается уже почти месяц, Абрахамсон.
   Он кивнул, соглашаясь с обвинениями. И поскольку от него требовали
объяснений, не замедлил их представить.
   - Знаешь, в определенном возрасте черты лица у человека перестают быть
детскими.
   Я читал в одной книжке: детское лицо прячет настоящие черты, но в
определенном возрасте перестает их прятать. Понимаешь, о чем я, Сесилия?
   - Нет, не понимаю. И не понимаю, как можно таращиться на меня только
из-за того, что ты что-то вычитал в книжке.
   - Это происходит со всеми, Сесилия.
   - Но ты же не на всех так таращишься.
   - Прости. Прости, Сесилия, я больше не буду.
   Абрахамсон остановился и открыл черный портфель, в котором он носил
школьные книжки. Сесилия подумала, что ему понадобилось что-то, что
поможет в объяснениях. Она терпеливо ждала. По улице бегали мальчишки, они
баловались и срывали друг с друга кепки. Проехала на мопеде мисс
О'Шонесси. Со футляром от скрипки в руках прошествовал мистер Хоран.
   - Хочешь? - спросил Абрахамсон, доставая из портфеля коробку с двумя
маленькими покрытыми яркой глазурью пирожными. - Бери.
   Она выбрала малиновое, после чего Абрахамсон аккуратно закрыл коробку и
сунул обратно в портфель. Каждый день он приносил в школу два или три
таких пирожных, которые пекла ему мать. Он продавал их за несколько
пенсов, а если в школе желающих не находилось, лакомства покупала девушка
из газетного киоска, мимо которого он проходил каждый день по дороге домой.
   - Я не хотел тебе говорить, - сказал он, когда они снова двинулись по
улице. - Жалко, что ты заметила.
   - Это невозможно не заметить.
   - Давай забудем, а? - Он сделал легкий жест в сторону недоеденного
пирожного, которое Сесилия держала в руке. Голос Абрахамсона звучал еще
мягче обычного, и он так же рассеянно улыбался собственным мыслям. Можно
было подумать, что у него в голове проходит шахматный матч.
   - Я хочу знать, Абрахамсон.
   Его тонкие плечики поднялись и вновь опустились. Этот жест означал, что
он считает глупостью со стороны Сесилии настаивать на ответе, но если она
все-таки хочет его услышать, он не будет тратить время на увиливания. Они
миновали школьные ворота и стояли сейчас на остановке, ожидая
одиннадцатого автобуса.
   - Просто это очень странно, - сказал он, - если ты так уж хочешь знать.
Это касается твоего отца и всего такого.
   - Что значит странно?
   Подъехал автобус. Они зашли с передней площадки. Устроившись на
сиденье, Абрахамсон равнодушно уставился в окно, всем своим видом говоря,
что сказанного, по его мнению, достаточно, и что Сесилия сама обязана
вычислить недостающее. Она толкнула его локтем, и только тогда он поднял
глаза - мягко и немного виновато - словно безмолвно извиняясь перед ней за
ее же недогадливость. Жаль, говорило его маленькое личико, что приходится
тратить время на такие глупости.
   - Когда люди разводятся, - сказал он, тщательно подбирая слова, -
всегда должна быть какая-то причина. Ты же видела в фильмах. Или читала в
газетах, например про развод Уильяма Пола и Кэрол Ломбард. Они бы не стали
возиться с разводом, если бы просто разонравились друг другу.
   Подошел кондуктор и взял у них деньги за билеты. Когда он отошел,
разговор продолжился.
   - Но, черт подери, Абрахамсон, к чему ты все это говоришь?
   - Должна быть причина, из-за которой разошлись твои родители. И должна
быть причина, из-за которой твоя мать вышла замуж за этого человека.
   Она энергично кивнула, чувствуя, что ее бросает в жар. Абрахамсон
сказал:
   - Они были любовниками, еще при твоем отце. И из-за этого произошел
развод.
   - Я это знаю, Абрахамсон.
   - Ладно тогда.
   Она снова нетерпеливо запротестовала, но вдруг оборвала себя на
полуслове и нахмурилась. Она чувствовала, что последние слова мальчика
несли в себе какой-то смысл, но никак не могла его уловить.
   - Пропусти, пожалуйста, - вежливо сказал Абрахамсон перед тем, как
выйти из автобуса.


 - Есть хочешь? - спросила мать, разглаживая на обеденном столе полосатую
скатерть. - Ты в последнее время плохо ешь.
   Сесилия покачала головой, и прямые волосы, которые ей так не нравились,
упали на плечи. Братья захихикали - в последнее время у них появилась эта
привычка. Они были намного младше Сесилии, и, тем не менее, голос матери
звучал одинаково ласково, когда она обращалась и к ним и к ней, и еще ей
часто казалось, что мать читает каким-то образом ее мысли, но она говорила
себе, что это глупо. На матери было зеленое платье, а ногти на руках
накрашены свежим лаком. Ее темные вьющиеся волосы блестели в лучах
послеполуденного солнца, а ямочки на щеках то появлялись, то пропадали.
   - Как латынь?
   - Нормально.
   - С пассивной формой разобралась?
   - Более-менее.
   - Ты чем-то расстроена, Сесилия?
   - Нет, все в порядке.
   - Что-то я не вижу.
   Сесилия почувствовала, что щеки ее начинают краснеть, а братья опять
захихикали.
   Она знала, что они сейчас пинают друг друга под столом ногами, и, чтобы
спрятаться от их взглядов, отвернулась к окну - там был сад. Когда-то
давно она спала в коляске под яблоней и ползала по клумбе; ей казалось,
что она помнит это, и помнит, как отец смеялся, вытаскивая ее из цветов.
   Сесилия допила чай и встала из-за стола, оставив на тарелке половину
недоеденного пирога. Мать окликнула ее, когда она была уже в дверях.
   - Я пойду делать уроки, - сказала Сесилия.
   - Доешь сначала пирог.
   - Не хочу.
   - Некрасиво оставлять на тарелке.
   Она ничего не ответила. Она открыла дверь и мягко закрыла ее за собой.
Она заперлась в ванной и принялась разглядывать лицо, вызвавшее такое
пристальное внимание Абрахамсона. Она заставила себя улыбнуться.
Повернулась, пытаясь рассмотреть профиль. Ей не хотелось об этом думать,
но получалось само. Она ненавидела себя, но не могла ничего поделать. Она
растягивала губы, щурила глаза, гримасничала и напускала на себя
равнодушный вид. Но как ни старалась, не могла разглядеть в зеркале черты
своего отчима.


 - Естественно, - объяснил Абрахамсон, - ты же не видишь себя со стороны.
Они медленно шли по беговой дорожке мимо теннисного корта и школьной
хоккейной площадки. На ней была летняя форма - сине-зеленое платье и
короткие белые носки.
   Абрахамсон был одет во фланелевые шорты и школьную форменную рубашку с
кучей нашивок.
   - Другие бы тоже заметили, Абрахамсон.
   Он покачал головой. Другим просто нет до этого дела, сказал он. И они
не знают так хорошо их семью.
   - Это даже не сходство, Сесилия. Оно не бросается в глаза. Это просто
намек, можно сказать, подозрение.
   - Лучше бы ты мне не говорил.
   - Но ты же сама захотела.
   - Да, я знаю.
   Они дошли до края дорожки. Потом повернулись и молча пошли назад к
школе. На площадке девочки играли в теннис.
   - Отлично, сорок, - воскликнул учитель английского - старик по прозвищу
Беззубый Кэрол.
   - Я ничего не вижу, - сказала Сесилия. - Я целый час проторчала перед
зеркалом.
   - Даже если бы я не читал про то, как меняются у человека черты лица, я
бы додумался сам. Что с ней происходит, все время спрашивал я себя, почему
у нее стало такое интересное лицо?
   - По-моему, ты все это придумал.
   - Может быть.
   Они наблюдали за игрой в теннис. Он не из тех, кто ошибается, и не из
тех, кто что-то сочиняет. Если бы у нее были хотя бы веснушки, как у отца
- хоть немного, на лбу или на носу.
   - Божественно! - восклицал Беззубый Кэрол. - Ну просто божественно! -
не унимался он, и игра продолжалась. Беднягу должны уволить, сказал
Абрахамсон.
   Они пошли дальше. Она тоже слышала, сказала Сесилия, что его скоро
уволят. Жаль, потому что он был неплохой учитель: делай, что хочешь,
только тихо.
   - Купи у меня пирожное, - предложил Абрахамсон.
   - Не говори никому, пожалуйста.
   - Ты можешь покупать хоть каждый день. Я сам никогда все не съедаю.


 Прошло время. Пятнадцатого июня Сесилии исполнилось тринадцать лет. По
этому поводу произошла большая суматоха, как всегда получалось у них в
семье по случаю чьего-нибудь дня рождения. Ронан подарил ей "Повесть о
двух городах", мать - платье с розовыми бутонами, которое сама сшила, а
братья - красный браслет. На обед они ели курицу с жареной картошкой и
фасолью, а на десерт лимонный пирог.
   Все ее от души поздравляли.
   - С днем рождения, дорогая, - негромко сказал Ронан, дождавшись, пока
все соберутся. Он по-настоящему ее любил, она знала это, и им обоим очень
нравилось ходить по воскресеньям в мастерскую. Она тоже любила его. Ей
никогда не приходило в голову, что его можно не любить.
   - Прекрасный день рождения, - сказал он и улыбнулся, и она вдруг
подумала о том, о чем никогда не задумывалась раньше, и что не пришло в
голову Абрахамсону:
   когда ты столько лет живешь в одном доме с человеком, женатым на твоей
матери, то вполне естественно перенимаешь некоторые его привычки.
Подхватываешь не задумываясь, словно простуду, его улыбку, жесты, походку.
Можно смеяться так, как смеется он, говорить его голосом. И никогда об
этом не догадываться.
   - Конечно, - с готовностью согласился Абрахамсон, когда она изложила
ему свою теорию, - конечно, Сесилия.
   - Может тогда так оно и есть? Я имею в виду, что из-за этого:
   - Может и так.
   Его быстрые глаза на секунду встретились с ее, затем перекинулись на
отдаленную фигуру Беззубого Кэрола, который уныло топтался около ямы для
прыжков в длину.
   - Может и так, - повторил Абрахамсон.
   - Я в этом уверена. Потому что сама не вижу абсолютно никакого сходства.
   - Сходство есть, - резко перебил ее он, словно считал нелепым и
нелогичным обсуждать опять то, что уже давно выяснено. - Это все правильно
- то, что когда долго живешь с человеком, становишься на него похожим. Это
один вариант, но есть и другие. Спроси свою мать, Сесилия, но она вряд ли
скажет тебе больше, чем кто-то другой. Так сложились обстоятельства.
   Ему надоела эта тема. Он согласился никому не говорить, и теперь не
имело смысла возвращаться опять к этому вопросу.
   - Сегодня шоколадное и клубничное, - улыбнулся он, протягивая ей
пирожные.


 Потом снова был обед в устричном баре Фитцджеральда. Сесилия надела новое
платье с розами и красный браслет. В день ее рождения от отца пришла
красивая десятишиллинговая открытка, и она не забыла сказать ему спасибо.
   - Когда мне самому было тринадцать, - сказал он, срывая целлофан с
конфетной коробки, - я не знал, куда себя девать.
   Сесилия сидела полуотвернувшись. Хорошо, что свет в баре неяркий. Он
пробивался через оконное стекло, и еще над стойкой из красного дерева
горело несколько тусклых лампочек. Она старалась не улыбаться, чтобы не
выдать себя случайным движением лица.
   - Ну, я вижу ваш парень прет впереди паровоза, - заметил официант Том.
- Не пора ли призвать его к порядку?
   - Ох, Том, этот прохиндей чертовки везучий.
   Том записал их заказ и включил подъемник.
   - Нам еще вина, Том. У леди день рождения.
   - Могу предложить французское, сэр. Масон, сэр.
   - Отлично, Том.
   Было еще рано, и бар пустовал. Двое мужчин в плащах верблюжьего цвета о
чем-то негромко разговаривали около дверей. Сесилия уже видела их здесь.
Это букмекеры, объяснил тогда отец.
   - Что-то ты скучная сегодня, - сказал отец. - У тебя зуб не болит?
   - Нет, спасибо, все в порядке.
   Бар постепенно наполнялся. Мужчины задерживались около их столика,
чтобы перекинуться несколькими словами с отцом, затем усаживались по
соседству или толпились около стойки. Отец закурил новую сигарету.
   - Я не знала, что это ты посылаешь чеки, - сказала она.
   - Какие чеки?
   Она объяснила про плату за школу; она хотела просто поблагодарить его,
и думала, что они посмеются вдвоем над волокитой, из-за которой чеки
всегда опаздывают. Но отец отнесся к замечанию серьезно. Это его вина,
сказал он, директор абсолютно прав, и он должен извиниться.
   - О чем с ним разговаривать, - заметила Сесилия и вдруг подумала, что
несмотря на то, что она часто говорила отцу о школьных делах, он на самом
деле представления не имеет ни о сборных домиках, превращенных в классы,
ни о Буйволе, обходящем их каждое утро со своим кондуитом.
   Она смотрела, как Том выкручивает из бутылки пробку. Она сказала, что
вчера мопед мисс О'Шонесси окончательно испустил дух, и что в школе
поговаривают, будто Беззубого Кэрола скоро уволят. Она не могла рассказать
о договоре молчания, заключенном с