важно было только то, что перевалил
через середину еще один день, день ничем не отличающийся от других, кроме,
разве что, жары. Она придет домой, где находятся оба ее родителя, но перед
глазами все так же будет стоять лицо мисс Уайтхед, а в ушах звенеть голос
Лиз Джонс. Она сделает уроки, потом будет "Перекресток" по телевизору,
потом жареная картошка, потом мытье посуды, потом опять телевизор, потом
он уйдет, заметив в дверях, что ей пора спать. "До завтра," - скажет он, и
вскоре после этого они с матерью разойдутся по кроватям, и она будет
лежать и думать о белой фате и церкви, и о красивом нежном человеке,
который ее полюбит и будет счастлив оттого, что она сберегла для него свою
девственность. Осенью, когда листья на деревьях станут желто-коричневыми,
она поселится в маленькой двухкомнатной квартирке. Она будет лететь в
самолете компании "Эр Франс" или "Британик", и все время человек с тонкими
мягкими пальцами будет держать ее руку в своей. А потом она вернется в
квартирку, где шторы на окнах цвета лаванды, такие же, как стены, где
будет потрескивать камин, на деревянном полу - лежать ковер, а телефон -
бледно-голубого цвета.
   - Ты чего? - спросила Сюзи Крам.
   - Ничего.
   Они прошли мимо булочной Лена Париса, мимо химчистки, мимо супермаркета
"Экспресс Дэйри", газетного киоска и почты.
   - Вон этот чувак, - сказала Сюзи Крамм. - Дэнни Прайс.
   Голова Дэнни Прайса как-то неестественно сидела на шее, все время
наклоняясь в сторону. Волосы у него были рыжие и длинные, так что мелкое
лицо среди них терялось. У него были карие глаза и толстые вывернутые губы.
   - Привет, - сказал он.
   Сюзи Крамм хихикнула.
   - Подымим? - предложил он, протягивая пачку "Анкора". - Закуривайте,
девочки.
   Сюзи Крамм опять хихикнула и вдруг осеклась.
   - Ой, бля! - воскликнула она, не успев дотянуться до сигареты. Через
плечо Денни Прайса она смотрела на мужчину в синем комбинезоне. Мужчина,
заметивший ее в эту же минуту, резко мотнул головой, приказывая подойти.
   - Вляпалась, - пробормотала она, потом улыбнулась и подчинилась.
   - Это ее отец, - сказал Дэнни Прайс, довольный, что Сюзи Крамм ушла. -
Закуривай, Элеонор.
   Она покачала головой и двинулась по тротуару. Он зашагал рядом.
   - Я знаю, как тебя зовут, - заговорил он. - Лиз Джонс сказала.
   - Да.
   - Меня зовут Дэнни Прайс. Я работаю у Гримса.
   - Да.
   - А ты учишься в Спрингфилдской школе.
   - Да.
   Она почувствовала, как его пальцы сжали ей руку повыше локтя.
   - Давай погуляем, - сказал он. - Пошли к реке.
   Она снова покачала головой, но потом неожиданно согласилась - ей вдруг
стало все безразлично. Что плохого в том, чтобы прогуляться к реке с
мальчиком из лавки Гримса? Она перевела взгляд на пальцы, все еще
сжимавшие ее руку. Весь день они возились с мясом; ногти были обломаны, а
кожа вокруг покраснела. Ну не глупо ли, как в дурацкую рекламу, верить в
то, что будет когда-нибудь свадьба с белой фатой и церковью, "Эр Франс"
или "Британик".
   - Доедем до моста на автобусе, - сказал он. - На тридцать седьмом.
   Он взял билеты и сел рядом, придвигаясь и протягивая сигареты. Она
взяла одну, и он достал зажигалку. Глаза у него лисьи, подумала она, и в
них - желание.
   - Я заметил тебя еще неделю назад, - сказал он.
   Они шли по тропе вдоль реки, удаляясь от моста. Он обнял ее рукой за
талию и принялся теребить одежду, пытаясь добраться до тела.
   - Давай посидим, - сказал он.
   Они опустились на траву; внизу плыли баржи и переругивались мальчишки.
Вдалеке, на мосту, он которого они отошли на приличное расстояние, слышен
был шум машин.
   - Господи, - сказал он, - у тебя фантастические груди.
   Руки его были как раз на них, и толкали ее на траву. Она чувствовала на
своем лице его губы, зубы, язык и слюну. Одна рука двинулась по ее телу
вниз. Элеонор почувствовала, как она забирается под юбку, ползает по голой
коже бедер и живота. Рука была, как живая, словно крыса, которая собралась
ее укусить, а пока примеривалась и тыкалась носом. Никого вокруг не было;
он пробормотал тонким срывающимся голосом:
   - Сними трусы.
   Она оттолкнула его, и он сначала решил, что ей нужен перерыв, чтобы
снять кое-что из одежды. Вместо этого она вскочила и побежала назад по
тропе, заливаясь слезами и повторяя про себя, что если он ее догонит, она
будет отбиваться портфелем.
   Но он не стал ее догонять, и когда Элеонор, наконец, оглянулась, то
увидела, что он лежит там, где она его оставила, вытянувшись на траве,
словно раненый.


 Отец размышлял о том, кто сегодня вечером может появиться в "Дэйзи".
Например, принцесса Маргарет. Принцесса Маргарет точно видела его на
ринге, или, если это была не принцесса Маргарет, то кто-то очень на нее
похожий. Еще могут появиться Бартонсы; о Бартонсах никогда нельзя сказать
заранее, придут они или нет.
   Мать поставила перед ним тарелку с жареной рыбой, картошкой и фасолью.
Она никогда не прислушивалась к его рассуждениям о ночном клубе, потому
что в голове в это время еще крутилось то, что происходило недавно в
"Перекрестке". Не загасив, она положила сигарету на блюдце. Еще она
вспоминала газетную заметку, которую читала утром.
   Завтра будет еще хуже, думала Элеонор. В эту самую минуту Дэнни Прайс
сообщает Лиз Джонс своими вывернутыми губами, что Элеонор уже почти дала
ему, а потом вдруг испугалась. Я ходила сегодня с мальчиком на реку,
хотелось сказать ей. Я хотела, чтобы он меня сделал, потому что во второй
ступени это модно. Я устала от насмешек Лиз Джонс. Она могла бы положить
вилку с куском трески на тарелку, опустить глаза и только потом сказать
все это. Тогда бы она не увидела смущенное изумление на лице отца, как в
тот раз, когда она попросила денег на гигиенические принадлежности. Мать
сначала не услышит, но она будет повторять все громче и громче, пока до
нее не дойдет. Она прокричит на всю квартиру, что ей противно думать о
том, как отец снимает каждое утро форменную одежду, или как Рого Полини
делает Долли Рорк. И как было противно, когда Дэнни Прайс велел ей снять
трусы.
   - Поразительная женщина, - сказала мать. - Представляете, два дня
просидеть заваленной в ванне.
   Отец засмеялся. Это наверняка преувеличено, сказал он: как можно верить
всему, что читаешь в газетах.
   - Поразительно, - пробормотала мать.
   Ее мать попала в ловушку, когда вышла за него замуж, она получает от
него деньги на хозяйство, из которых можно сэкономить на ежедневный стакан
джина. Он и сам в ловушке, Жеребец с поломанной спиной, облачающийся
каждый вечер в форму швейцара. Он сломал мать, потому что раньше сломали
его. Какое же им может быть дело до того, что она устала от насмешек, что
ей нужен совет и утешение.
   Им нечего будет ей сказать, даже если она поможет им и объяснит, что
все понимает, что нет на свете человека с мягкими тонкими пальцами,
который уведет ее с собой, когда листья на лондонских деревьях будут
желто-коричневыми, а есть только вывернутые губы Дэнни Прайса и запах
мяса, его окружающий, и отец Сюзи Крамм, который сделал миссис Рорк, и
отец Лиз Джонс - то же самое, и железнодорожный грузчик из Западной Индии,
и сама миссис Рорк, который ни до чего нет дела. Они не поймут, когда она
скажет, что лишь мисс Уайтхед смогла отгородиться от всего этого одинокими
ночами в своей эшерской комнате, где все аккуратно и чисто. Лучше быть
мисс Уайтхед, чем расплатой за поломанную мужскую спину. Мисс Уайтхед в
своей сияющей белизной комнате притворяется лучше, чем они здесь. Мисс
Уайтхед, одинокая и недоступная, потому что смогла добровольно отказаться
от того, что не хотела принимать, когда поняла и приняла, что нет на свете
мистера Идеала.
   - В школе был хороший день? - неожиданно спросила мать в своей обычной
рассеянной манере, словно вспомнив о некой обязанности.
   Элеонор подняла глаза от рыбы и как будто заново увидела их обоих. Она
заставила себя улыбнуться и пожалела их, потому что они попали в ловушку
друг к другу, и потому что им уже слишком поздно прятаться в комнате, где
все чисто.







   Я видела, как он идет через двор (фр.).
   Англичанин, проводящий морские каникулы во Франции (фр.).
   Грешник: это человек, который: (фр.).
   Грешит? (фр.)
   Очень хорошо. Прачка - это женщина, которая: (фр.)
   Стирает белье (фр.)
   Мама не любит сыр (фр.)
   садиться (фр.)


                            Speaking In Tongues
                               Лавка Языков

Уильям Тревор

                           Внизу у Фитцджеральда

 Перевела Фаина Гуревич





   Отец будет не торопясь выковыривать из раковин устриц. Сесилия -
рассказывать о школе, братьях и, конечно, о матери, потому что не
вспомнить о ней просто невозможно. Попадется на язык и Ронан, но отец
всегда нормально относился к ее отчиму, так что это не вызовет неловкости.
   - По-моему, устрицы сегодня удались, - заметит, как обычно, официант
Том, перед тем как поставить перед отцом Сесилии вторую пинту портера.
   - Замечательно, Том, - незамедлительно ответит отец, и тогда Том
спросит у Сесилии, как ей понравился стэйк, и не пережарена ли картошка.
Потом он произнесет кличку одной из скаковых лошадей, а отец,
неодобрительно вздохнув и задумчиво поджав губы, сообщит, что он думает по
ее поводу.
   Встречи в устричном баре Фитцджеральда - нижний этаж углового здания -
прошли через все детство Сесилии, как нанизанные через равные промежутки
бусинки, и никогда потом она не могла их забыть. Дублин в 1940-м году
сильно отличался от того, чем он стал позже; сама она тоже стала другой.
Сесилии было пять лет, когда отец впервые привел ее к Фитцджеральду, через
год после того, как разошлись родители.
   - А скажи-ка мне, - спросил он некоторое время спустя, когда она
чуть-чуть подросла, - ты уже решила, чем собираешься заниматься?
   - Ты имеешь в виду после школы?
   - Да, я понимаю, что спешить пока некуда. Но все-таки тебе ведь скоро
будет тринадцать.
   - В июне.
   - Я знаю, что в июне, Сесилия, - он рассмеялся, не донеся до рта стакан
с портером. Он смотрел на нее, заслонив стаканом половину лица, и его
светло-голубые глаза забавно моргали - ей всегда очень нравилось, как это
у него получается. Отец был крупным мужчиной с лысой загорелой головой и
веснушками, рассыпанными по рукам, лбу и носу.
   - Я не знаю, что буду делать, - ответила она.
   - Умыкнет тебя какой-нибудь парнишка. Так что можешь не волноваться. -
Он проглотил еще одну устрицу и вытер рот салфеткой. - Как мать?
   - Нормально.
   Он ни разу не сказал плохого слова о матери, как и она о нем. Когда
Сесилия была еще маленькой, он подъезжал на старом дырявом корыте "морисе"
прямо к их дому в Чапелизоде и забирал Сесилию. Они перекидывались с
матерью несколькими словами, а если дверь открывал Ронан, или если тот
возился в саду, отец спрашивал у него, как дела, словно между ними никогда
не было недоразумений. Сесилия не понимала, как такое может быть, но
смутные воспоминания о временах, когда отец жил с ними, лишь изредка
прорывались на поверхность сознания. Вот они сидят в гостиной у камина, и
он читает ей книжку - какую, она не помнит. "Ты юбку на левую сторону
надела", - говорит он матери и смеется, потому что сегодня первое апреля.
Отец с Ронаном делали мебель - в Чапелизоде неподалеку от их дома у них
были две большие мастерские.
   - Счастливчик, - добавил он теперь, когда они сидели у Фитцджеральда, -
парень, которому ты достанешься.
   Она покраснела. Школьные подружки часто болтали о замужестве, но не
всерьез.
   Марин Финнеган была влюблена в Джеймса Стюарта, а Бетти Блум - в
мальчика по имени Джорж О'Малли - все это было глупо, на самом деле.
   - Трудный случай, - обратился к отцу человек в толстом свитере: он как
раз проходил мимо них и направлялся к бару. - Есть шанс заработать на
Персе?
   Отец покачал головой, и человек кивнул, соглашаясь с его вердиктом. Он
подмигнул Сесилии, как это часто делали все отцовские друзья, когда хотели
показать, что ценят его мудрость в лошадиных делах. Человек отошел, и отец
сказал, что это славный малый, который, однако, скатывается все ниже и
ниже, потому что много пьет. Отец часто отпускал подобные замечания, голос
его при этом звучал совершенно равнодушно, в нем не было ни злорадства, ни
сожаления. Сесилия, в свою очередь, тоже рассказывала о школе, о мисс
О'Шонесси, или о мистере Хоране, или о том как идут дела у Марин Финнеган
с Джеймсом Стюартом. Отец всегда внимательно слушал.
   Он с тех пор так и не женился. Жил один в небольшой квартирке на шоссе
Ватерлоо, у него было несколько источников дохода, один из которых -
скачки. Он объяснил ей это, когда она как-то спросила, ходит ли он каждый
день на работу. Она ни разу не была у него дома, но он подробно описывал
ей обстановку, потому что ей это тоже было интересно.
   - Будешь пирожное? - спросил отец. У Фитцджеральда были особенные
пирожные - с банановым кремом, по поводу которых официант Том всегда
одобрительно кивал головой.
   - Да, пожалуйста, - сказала она.
   Когда они доели, отец заказал себе виски, Сесилии - стакан соды, и
закурил третью за послеполуденное время сигарету. Они никогда не
поднимались на второй этаж, где находлся настоящий ресторан. "Пойдем, я
тебе покажу", - предложил год назад отец, и они долго стояли перед
стеклянной дверью с выписанным на ней замысловатыми буквами словом
Фитцджеральд. Там за покрытыми розовыми скатертями столиками сидели
мужчины и женщины, а над ними, несмотря на то, что на улице было еще
светло, горели лампы под красными абажурами. "Нет, внизу лучше", - сказал
тогда отец, но Сесилия не могла с ним согласиться, потому что ей казалось,
что внизу нет и половины того уюта, который разливался по верхнему залу.
Вместо розовых павлиньих обоев стены внизу были облицованы зелеными
плитками, за стойкой плотными рядами теснились бутылки, и шумел хитро
сделанный подъемник, который возил вверх-вниз тарелки с устрицами.
Официант Том по совместительству работал барменом, а посетителями были
только мужчины. Сесилия ни разу не видела ни одной женщины внизу у
Фитцджеральда.
   - Да, ее светлость подрастает, - сказал Том, когда отец допил виски, и
они поднялись из-за стола. - Подумать только, недавно была совсем крошкой.
   - Да, совсем недавно, - согласился отец, а Сесилия опять покраснела и,
опустив глаза, принялась разглядывать свои руки, потому что не знала, куда
еще смотреть.
   Ей не нравились ее руки. У нее были самые тонкие запястья во всей
третьей ступени, это был доказанный факт, потому что неделю назад мальчики
измерили всем руки с помощью обрывка проволоки. Ей не нравились ее черные
волосы, которые падали на плечи, а не вились в локоны, как у матери. Ей не
нравились ее глаза, не нравилась форма ее рта, но мальчик, который измерял
ее запястье, сказал, что она самая красивая во всей третьей ступени.
Другие тоже так думали.
   - Вы можете ею гордиться, сэр, - сказал Том, собирая со стойки банкноты
и мелочь. - Большое спасибо.
   Отец подал ей плащ с вешалки за дверью. Плащ и шляпка были частью
школьной формы, и то и другое - зеленого цвета, только на шляпке имелась
еще голубая каемка. Отец не стал надевать свой плащ, сказав, что на улице
тепло. А шляпу он никогда не носил.
   Они пошли мимо Кафедрального Собора в сторону кинотеатра "Графтон". Они
всегда по субботам сначала ходили к Фитцджеральду, и пока ели, отец или
говорил, что у него есть билеты на регби, или к дверям подъезжало такси,
чтобы отвезти их на скачки в парк "Феникс". Иногда они ходили в музей или
картинную галерею. У отца теперь не было машины.
   - Пойдем в кино, - предложил он. - В "Графтоне" "Унесенные ветром".
   Он не стал дожидаться ответа, потому что не сомневался, что она
согласится. Он шел немного впереди, аккуратный и подтянутый в своем темном
костюме, держа плащ на согнутой руке. Не доходя до кинотеатра, он протянул
ей деньги, чтобы она купила в лавке Ноблета конфет, а когда она вышла из
магазина, уже ждал ее с билетами. Она улыбнулась и сказала спасибо. Она
часто думала о том, как ему, наверное, скучно одному дома, и где-то в
глубине сознания зрела мысль, что если ей и хочется чем-то заниматься
после школы - так это быть с ним. Она думала о маленькой квартирке, про
которую он ей рассказывал, представляла, как на тесной кухне готовит ему
обед, и чувствовала, как внутри поднимается тепло.
   После кино они выпили в кафе Роберта по чашке чая, потом он проводил ее
до автобусной остановки. По дороге рассказывал о старичке с женой, которых
они встретили в кафе, и которые обратились к нему по имени - эта пара жила
в Грэйстоне и разводила там датских лошадей.
   - До встречи, - сказал он, когда подъехал автобус, и поцеловал ее
неловко, совсем не так, как люди обычно целуются.
   Она помахала ему рукой и долго смотрела, пока он не пропал в толпе. По
дороге домой он заглянет в несколько баров, названия которых часто
упоминал в своих рассказах: к Тонеру, к О'Доно, на верхний этаж заведения
Муни - в этих барах он встречался с друзьями, и они говорили о скачках.
Она часто представляла его в компании таких же мужчин, как тот, который
спрашивал, можно ли заработать на Персе. И опять думала, что, наверное,
отец очень одинок.


 Уже стемнело, и начался дождь, когда Сесилия добралась до белого домика в
Чапелизоде, где когда-то жил отец, и где сейчас обитали мать, Ронан, сама
Сесилия и два ее брата. Печь с корзинками для дров с двух сторон,
просторная прихожая, где она оставляла плащ и шляпку. Медные дверные ручки
тускло поблескивали в электрическом свете. Из комнаты доносился звук радио.
   - А, гуляка вернулась, - пробормотал Ронан, и приветливо улыбнулся.
   Братья строили из кубиков ветряную мельницу. Мать с Ронаном сидели
рядышком - он в кресле, а она у его ног на коврике. Они куда-то
собирались, решила Сесилия, судя по тому, что мать подкрасила светлой
помадой губы, ресницы тушью, а на веки положила тон, который красиво
оттенял ее темные глаза - такие же темные, как у Сесилии. Мать была
темноволосой и очень красивой - похожей на Клаудию Кольберт, как однажды
сказала Морин Финнеган.
   - Привет, - сказала мать. - Хорошо погуляли?
   - Да, спасибо.
   Она не стала ничего рассказывать, потому что они слушали радио. Отец,
наверное, опять пьет портер, подумала она, плащ висит на спинке стула, а
во рту у него сигарета. Между улицей Стефана и шоссе Ватерлоо нет ни
одного бара, где бы его не ждали приятели. Конечно, он не одинок.
   По радио рассказывали какую-то смешную историю, потом девушка запела
песню про соловья. Сесилия переводила взгляд с Ронана на мать: та сидела,
прислонившись к его ногам, он обнимал ее за плечи. Ронан был очень худым,
у него торчали скулы, а щеки казались втянутыми; улыбка появлялась на его
губах словно нехотя, и так же нехотя исчезала. Он никогда не сердился:
ссор у них в семье не было, в отличие от семей многих ее школьных друзей,
которые постоянно боялись или отца, или матери. Каждое воскресенье Сесилия
ходила с Ронаном в мастерскую, где делали мебель, и он показывал ей, что
нового появилось за неделю. Ей нравился запах опилок, клея и французской
полировки.
   Программа по радио завершилась, и мать пошла наверх заканчивать сборы.
Ронан недовольно пробурчал, что опять придется впихивать себя в костюм. Он
добавил в огонь поленья и подвинул на место коврик.
   - Я погладила тебе твидовый, - строго сказала мать, поднимаясь по
лестнице. Он состроил рожу мальчикам - те как раз достроили мельницу.
Потом состроил рожу Сесилии. Это была их старая семейная шутка - то, что
Ронан ненавидел костюмы.


 Сесилия ходила в школу на противоположном конце города, в Ранлахе. Школа
была необычной для Дублина того времени: в ней учились вместе мальчики и
девочки, католики, протестанты, евреи и даже мусульмане, если таковые
вдруг появлясь в округе. Когда-то на месте школы располагалось большое
имение, но потом его перестроили, добавили несколько сборных домико