.
     У  Мьи-реки  пробился  к мясному ряду, увяз и  испугался, не того,  что
увязнет, а что подошва отстанет, и тогда увидят, что шестипалый.
     Он долго ходил. Деньги были  при нем. В манатейном ряду на Васильевском
острове он  купил себе всю новую одежду,  чистую. Цырульник-немец  чисто его
выбрил. И Яков  стал  похож  на  немца,  на  немецкого мастерового  человека
средней руки. В иршаных рукавицах,  бритый -- видно, что из немцев. И сперва
он  ходил  окраинами,  а теперь  стал гулять  всюду. И  одни дома были крыты
лещадью,  другие гонтом. На окраине, на большой Невской перспективной дороге
--  там  и  дерном и берестой. Скота  было  мало. Только у  большого Летнего
острова, на лугу паслись  коровы молочные, да за манатейным рядом у Мьн-реки
плакали бараны. Ни бортьев, ни пасек, и негде им быть.
     Он еще не знал, куда себя поместить и чем жить будет. И так он пошел на
главный, Петерсбуркский остров, увидел церковь Петра и Павла и крепость.
     На церкви кроме  креста  еще  были  три  спицы,  а  на  спицах мотались
полотна,  узкие,  крашеные, до  того  длинные, как  змеиные  языки;  знатная
церковь.
     А у дома, широкого, в одно жилье, -- площадка, и туда смотрел  народ, и
оттуда шел человеческий голос. И Якову сказали, что это плясовая площадка. И
он долго не мог понять,  какова площадка. И Якову все пальцем туда показывал
какой-то человек и, не глядя на него, дергал за рукав  и говорил: "Во-во-во!
вот он! закрутился!" А понимающие люди, из  канцеллистов, смотрели смирно  и
строго, со знанием.
     Там плясал человек.
     На  площадке  стояло  деревянное лошадиное  подобие.  Шея длинная, бока
толстые, ноги и морда малые. А спина острая, и было видно на  воздухе, какая
она  тонкая  -- как  нож; над ней  самый воздух  был тонкий.  И  вокруг этой
монструозной лошади были вбиты в  землю  колья,  ровные, тесаные,  с острыми
концами, и густые, как сплошник, как сосновый лес. А на них плясал  человек.
Человек был разутый, босой, на нем только  рубашка, и он ходил по кольям, по
бодцам,  и  корчился,  припадал,  потом опять вскакивал.  А вокруг частокола
стояли солдаты с фузеями, и человек подбежал к краю и пал на колени -- на те
острия,  -- а потом  с  великим визжанием и воем вскочил на  ноги и о чем-то
просил солдата. Но тот  взял фузею наперевес, и человек снова пошел плясать.
И  Яков  подвинулся  поближе.  Сосед  сказал ему, что этот  пляс  военный  и
сторожевой, для винных солдатов. Тогда шестипалый подошел еще ближе и видел,
как сняли солдаты того человека с кольев -- осторожно, неловко, как берут на
руки  детей,  -- и так посадили на  лошадь.  И  видел, как держится  человек
руками за ту длинную деревянную шею, как те руки слабеют.
     И как слабеют руки  -- опускается человек на острую спину и воет и лает
дробно. И так, сказал Якову канцеллист, он должен сидеть полчаса, тот винный
солдат. А баба-калашница ходила и  продавала калачи, она сказала, что солдат
провинился,  украл или  у него украли,  и вот пляшет, --  и  она улыбнулась,
калашница,  еще молодая. И когда те голые руки обнимали шею, --  было видно,
как  устроена  человеческая  рука, какие  на ней ямины. Он  сидел  на остром
хребте и прыгал  вверх, а кругом мальчишки  похохатывали. Оттого площадка  и
звалась плясовая. А раньше  площадка называлась: пляц,  пляцовая площадка, и
только когда  на  ней  начали  так плясать,  стала  зваться:  плясовая. Мать
подняла ребенка, и он смотрел на солдата и пружился и тпрукал.
     -- А за что ему такое большое битье? -- спрашивал Яков.
     -- Это не битье, это учение, -- сказал канцеллист. И другой подтакнул:
     -- Так дураков и учат, из фуфали в шелупину передергивают.
     А  когда сняли солдата и  положили его на рогожку,  Яков подошел совсем
близко  и увидел: лежал  и смотрел на  него  Михалко, его  брат.  Отбылый из
службы солдат Балка полка. Сторожевой команды.  А лицо его было худое, глаза
переменились в цвете. И те глаза были умные.
     И Яков прошел  мимо брата, как и все проходит,  как проходит время, или
как проходят огонь и воду, как свет проходит сквозь стекло, как пес проходит
мимо раненого пса -- он тогда  притворяется, что  не видел, не заметил  того
пса, что он сторонний и идет по своему делу.
     И пошел в харчевню, в многонародное место, где пар, где люди, где еда.

3
     Он сидел перед большими зеркалами, потому что сегодня был высокий  день
рождения и  потому что уже публично и обще снят траур, и он хотел одеться на
вкус своего великолепия.
     Он  сегодня  хотел  быть  особенно  хорошо  одетым.  Он  сидел  тихо  и
посматривал в зеркала взглядом пронзительным, истинно женским, без  пощады к
себе, но и  с  исследованием достоинств. Не было  красоты, но сановитость  и
широкость в поклоне и здравствовании. Он разделся весь, и двое  слуг натерли
его спиритусом из фляжки. Посмотрел  в  зеркала -- и  кожа  была еще молода.
Накинули  сорочку  тонкого  полотна  с  рукавами  полными,  сложены  мелкими
складками, а к ним кружевные манжеты на два вершка, и руки в них потонули.
     Потом  натянули чулки  зеленого  персидского  шелка и  стали, возясь на
коленках, управлять золотые пряжки на башмаках.
     А когда надели  камзол, он слуг выслал и оставил одного барбира. Он сам
продернул кружева в галстук в три  сгиба и пришпилил запонкой, с хрустальным
узелком. Сам  наладил под мышками новый кафтан. Сам опоясался золотым поверх
кафтана  поясом.  Тут  барбир  надел  ему на  голову  парик  взбитый, лучших
французских  волос. И тогда  принял, смотрясь  в зеркало,  лицо: выжидание с
усмешкою.
     Надел перстни.
     На нем был красный кафтан  на зеленой подкладке, зеленый камзол и штаны
и чулки зеленые.
     И взял в одну руку денежные мешочки, шитые золотом,  -- для музыкантов,
а в другую -- муфту перяную, алого цвета.
     Это были его  цвета,  по  тем цветам его издали  признавали иностранные
государства. И кто хотел показать ему, что любит его или держит его сторону,
партию, тот надевал  красное и зеленое. И почти все  были так одеты, на одну
моду.
     И он  поехал  во дворец  и  почувствовал:  как  от тельного спиритуса и
роскошества он помолодел и у него смех на губах  играет, только  еще  не над
кем шутить.
     Сначала -- разговор тайный,  чтоб ягужинское дело разом кончить,  --  а
потом веселье с насмешками и с  венгерским горячим. А Пашке он на дом тут же
пошлет сказать арешт и с высылкой.
     А и ветерок повевает в лицо, ай-сват-люли!
     Избудет дела, тогда в Ранбове сделает каскады пирамидные.
     Так, с высоким духом и с радостью,  приехал он во дворец и прошел с той
перяною муфтою, как птицею, в руках -- по залам, а ему все кланялись в пояс,
и он видел,  у кого  хоть мало шелк на спине или в  боках истерся, -- это он
нес свой поклон ее самодержавию.
     Но когда донес уж свой поклон, увидал, что возле нее стоит  Ягужинский,
Пашка.
     И  тут герцога Ижорского несколько  отшатнуло.  А Пашка  нашептывал,  а
Екатерина смеялась, и госпожа Лизавет хваталась за живот, такие  жарты он им
говорил.
     Но отшатнулся герцог Ижорский  всего на одну минуту -- он был роскошник
и никогда не терял своей гордости, он усмехнулся и подошел.
     Тут  встала  Екатерина и взяла  его за руку,  а  госпожа Лизавет  взяла
Пашку, и, подведя друг к другу, заставили целоваться.
     Пашкин поцелуй был  прохладный, а герцог в воздух  громко чмок и только
нюхнул носом Пашкину шею.
     Когда обошел?
     И тут  же быстро,  как  он умел,  потому что был  роскошник  и  быстрый
действователь, -- бросил думать, чтобы сослать Пашку именно к самоедам или в
Сибирь, -- а можно его  с почетом и  не без пользы -- послом в Датскую землю
или куда-нибудь, может, и поплоше, но только подальше.
     И  сделал  герцог  Ижорский  музыкантам  ручкой  и  бросил  им денежный
мешочек.
     Тут фагот заворчал, как  живот,  заскрыпели скрыпицы  и вступила в дело
пикулька.
     И  герцог  Ижорский, Данилыч, засмеялся  и прошел по  зале той птичьей,
хорохорной, свободной поступочкой, за которую его жена любила.
     Он  закрыл до  половины  свои  глаза, заволок  их,  от  гордости  и  от
уязвления.  И глаза были с ленью, с обидой, как будто он сегодня уклонился в
старость, морные глаза.
     Он все бросал музыкантам свои перстни, и ему не было жалко.
     А потом сел играть в короли с  Левенвольдом, с Сапегою и  с Остерманом,
взял сразу все семь взятков и стал королем.
     Остерман сказал  ему  вежливо  --  снять,  а  он посмотрел  на  него  с
надменней и усмехнулся, ему стало смешно. Он  знал, что не  нужно снимать, а
нужно сказать: "Хлопцы есть". Но на него нашла гордость, смех, ему ничего не
было жалко, и он снял.
     Тут  все  засмеялись,  и  он все, что взял, -- отдал другим. И Остерман
смеялся так, что смеха не слышно было: замер. А ему было смешно и все равно,
и он сделал это от гордости.
     А Ягужинский, Пашка,  тоже был весел.  За него запросили, его отмолили,
он знал  это дело, мог рассказывать веселые штуки. Рассказывал Елизавете про
Англию, что она остров, а  госпожа  Елизавет не верила и думала,  что он над
ней  смеется.  Потом стал  рассказывать  про  папежских монахов,  какие  они
смешные грехи между собою  имеют, и все со смеху  мерли. Он пошел плясать. И
тоже бросил музыкантам кошель.
     Он плясал.
     А победы не было, он плясал и это понял.
     Придет  он домой и ляжет спать. Жена его  умная,  она его помирила. Она
щербатая.
     А поедет он, Пашка, в город Вену, и там метресса, та, гладкая.
     Ну и приедет к нему и ляжет с ним, и все не то.
     Он понимал, что выиграл, все выиграл, и вот нет победы. А отчего так --
не понимал.
     Он плясал кеттентанц. Пистолет-миновет, что сам хозяин любил, больше не
плясали. А плясали  с  поцелуями, связавшись носовыми  платками, по парам, и
дамы  до того впивались,  что рушили все танцевальные фигуры и  их с великим
смехом  отдирали. А  многие  так, с платком  вместе -- и валились в соседнюю
камору; там было темно и тепло.
     И плясал Ягужинский.
     Делал каприоли.
     Он  свою  даму давно бросил, и глаза у него были в пленке, и он  ими не
глядел, а все плясал.
     Он плясал,  потому что  не понимал, почему  это нет победы?  Отчего это
так, что он выиграл и опять, может, войдет в силу, а нет победы?
     И увидит опять шляхтянку из Вены, глаза неверные, губы надутые, и ляжет
с нею -- и все не то?
     И это совсем другое дело.
     Это морготь, олово, ветки --  и старая жена убежала опять из монастыря,
дура, и, задравши подол, пляшет там вокруг дома.
     Эй, сват-люли!
     И  гости  надселися  от  смеха  и   все  казали  пальцами,  как  пляшет
Ягужинский. Кружится, вертится, сбил мундкоха с ног, всем  женщинам на шлепы
наступает, выпятил губы -- так вдался Ягужинский в пляс.
     А он вдался в пляс и плясал, и  потом кончился  этот вечер, апреля 2-го
числа 1725 года.

4
     В куншткаморе  выбыли две натуралии:  капут пуери No  70, в склянке, ее
двупалый выбросил в окошко, и с пуером, в день обмана первого апреля, так, с
дурацких глаз,  взял  да  и  выбросил. Он видел, что  другие  тащат оленя  и
сибирских болванов, вот он и пустил младенца в окно.
     Выбыл монстр шестипалый, курьозите, живой.
     Две  большие скляницы  со  спиртами, что привезли к  вечеру 2-го дня  в
куншткамору  из Выборгских  стекольных,  по  светлейшему  повелению,  стояли
праздны.
     А двупалые  выпили из одной склянки спиритус -- размешали его пополам с
водою, на  это  ума у них  хватило.  Они были  в  великом веселье, и ходили,
толклись, смеялись, хмыкали, а потом  стали плясать перед восковым подобием,
и так неловко, что оно встало и указало им: вон.
     И неумы ушли к себе, гуськом, смирно. Им было весело и все равно.
     А воск стоял, откинув голову, и указывал на дверь.
     Кругом было его хозяйство, Петрово, -- собака Тиран, и собака Лизета, и
щенок Эоис. Эоиса шерстка стояла.
     Лошадка Лизета, что носила героя в Полтавском сражении, с попоною.
     Стояли в  подвале  две головы, знакомые, домашние:  Марья  Даниловна  и
Вилим Иванович. А у Марьи Даниловны была вздернута правая бровь.
     Висел попугай гвинейский, набитый, вместо глаз два темных стеклышка.
     Только не было внучка, его выбросил в банке неум, в окно, того важного,
золотистого.
     Лежало на столах великое хозяйство минеральное.
     И все было спокойно, потому что это была великая наука.
     А у Марьи Даниловны все еще была вздернута бровь.
     Стоял в Кикиных палатах, в казенном доме воск работы знаменитого,  всем
известного мастера, господина  графа  Растреллия, который  теперь невдалеке,
тоже по Литейной части, спал.
     А  важная  натуралия,  монструм  рарум,  шестипалый  -- выбыл; это  был
убыток, и его велено ловить.
     Шестипалый  стоял теперь в одном  доме,  у полицейской жены Агафьи, где
был тайный шинок, возле  тайных торговых бань; и бани и шинок были для одних
закрыты, а для других открыты.
     И  в  это время шестипалый  сидел  и рассказывал, а напротив него сидел
Иванко Жузла, или Иванко Труба, или Иван Жмакин, и оба были трезвые.
     -- Наука там большая,  --  говорил шестипалый,-- большая наука. И  конь
там крылат,  и змей рогат. И наука вся как есть  уставлена по шафам; те шафы
немецкого  дела и деланы в самом  Стекольном городе.  Камни честные -- те  в
шафах замкнуты, чтобы не покрали,  их не видать.  А другая наука -- та вся в
скляницах,  винных.  И  вино  там  всякое: есть  простое  вино, есть двойное
вострое.
     И Иван ему завидовал.
     --  Привозили из  немцев,  -- говорил он,  -- корабль голландский --  я
помню.
     -- А главная наука -- в погребе, в склянице, двойное вино, и это девка,
и у ней правая  бровь дернута. И  никто в анатомиях не знает,  для  чего  та
бровь дернута. И Иван сомневался:
     -- Для чего правая?
     А потом собрались,  и  шестипалый расплатился с хозяйкой.  А когда  они
уходили,  к ним пристал  один  кутилка  кабацкий и  сказал,  чтоб стереглись
рогаточных и трещотцых людей, потому что они близко, и чтоб лучше домой шли.
     Тут Иванко  сощурил  глаз,  схватил  кабацкого человека  за шивороток и
усмехнулся.
     -- А  была бы, -- сказал  Иванко, сощурившись, --  по кабакам зернь, да
была  бы по городам чернь, а теперь мы пойдем подаваться на Низ, к башкирам,
на ничьи земли.
     И ушли.

     Комментарии
     Впервые -- "Звезда", 1931, NoNo 1, 2.
     В  числе  документальных  источников, которыми пользовался  Ю. Тынянов,
работая над этой повестью, следует назвать книги: Осип Беляев, Кабинет Петра
Великого, СПб. 1793 (2-е изд. -- СПб. 1800); "Опись предметам, сохраняющимся
при  Императорской  Академии  наук  (в  здании  Кунсткамеры),  в  отделении,
называемом: Кабинет Петра Великого, приведенном в  новое устройство  в  1837
году", СПб. 1837 (2-е  изд. -- СПб. 1844); П. Пекарский,  Наука и литература
при Петре  Великом, СПб.  1862; В.  Андреев, Представители власти  в  России
после Петра  I, СПб., 1871; Д.  Ровинский, Русские народные  картинки,  СПб.
1881; М. И. Семевский,  Царица Екатерина Алексеевна, Анна и Вилим Монс, СПб.
1884.
     Стр.  360.  Акт  о  Калеандре.  --  В  начале  XVIII  в.  словом  "акт"
обозначалась не часть драмы или  спектакля, а все  драматическое действие  в
целом. "Акт  о  Калеандре  и  Неонильде" -- инсценировка переводного  романа
(итальянского происхождения). Главная тема этой огромной пьесы (она занимает
четыреста страниц  печатного  текста большого формата)  --  библейская  тема
"Песни песней": любовь сильнее смерти.
     Блументрост Иван Лаврентьевич (1676--1756) -- полковой  врач, а с  1722
г.  архиятр  (то  есть  главный  придворный  медик),  начальник  медицинской
канцелярии и придворной аптеки.
     Яков Тургенев -- один из шутов Петра I.
     Бечевник (бичевник) --  береговая  полоса вдоль  судоходных рек, дорога
для бурлаков и  лошадей, тянущих суда бечевой;  место для причала судов, где
их конопатят и смолят, или для жилья работников.
     От сестры был  гоним... --  Имеется в виду старшая сестра Петра I Софья
(1657--1704),  бывшая с 1682  до 1689  г. фактической правительницей России.
Она  боролась  с  Петром  за  власть и, потерпев  неудачу,  была  заточена в
монастырь.
     Монахине   несносен...   --  Первая   жена  Петра   Евдокия   Федоровна
(1669--1731) была пострижена  в монахини  в  1698 г.  Вместе со своим  сыном
царевичем   Алексеем   была   центром  партии,   враждебной   Петру   и  его
преобразованиям.
     Сын  ненавидел...  --  Алексей   Петрович   (1690--1718)   отрицательно
относился к реформам Петра. Скончался под пытками.
     Миньон (франц.) -- милый.
     ...Данилович -- вор.  -- Речь идет о Меншикове (Меньшикове)  Александре
Даниловиче  (1673--1729), любимце  Петра. Обычно  он  за свои весьма крупные
злоупотребления отделывался денежными штрафами.  Но ставшие в 1722--1723 гг.
известными  Петру  преступления  Меншикова  --  захват  частной  и  казенной
собственности, взяточничество, превышение  власти -- были столь  велики, что
он уже не мог надеяться  вернуть себе доверие царя. Петр сместил Меншикова с
поста  президента  военной коллегии, о его преступлениях  велось  следствие,
прекращенное после смерти Петра.
     ...цедула  от  Вилима  Ивановича...  --   Имеется  в  виду  Вилим  Монс
(1688--1724), личный адъютант  царя, а затем камер-юнкер, управляющий делами
царицы.  В 1724  г.,  вскоре  после  того,  как  Монс  по  случаю  коронации
императрицы  был  возведен  в   камергеры,  он   был  схвачен  и  казнен  за
взяточничество. Но имеются данные, что  это был  лишь официальный предлог, а
причиной казни явилась связь Монса с Екатериной, ставшая известной Петру. До
Петра  дошел и донос  о том,  что в  одной из записок (цедулок) Екатерины  к
Монсу содержался рецепт  отравленного  питья,  предназначавшегося  для царя.
Сохранилось свидетельство, что  Петр из мести  возил  Екатерину смотреть  на
отрубленную голову Монса.
     Стр.  361.  Герцог  Ижорский.  -- В  1707  г.  Петр пожаловал Меншикову
княжеский  титул,  выдав ему грамоту "на  княжение Российское  и  Ижорское".
Герцогу Ижорскому и светлейшему князю Российскому были подарены "во владение
вечное" города Копорье и Ямбург. В 1708  г. в Москву было отослано повеление
Петра  соединить  все ингерманландские (см.  прим.,  стр. 551) канцелярии  в
одну, назвав ее Ижорской, под командою Меншикова.
     ...монастырское пограбление... -- В России монастыри владели  вотчинами
(то есть  имениями, населенными крепостными крестьянами) и получали огромные
доходы.   Петр   решительно   ограничил   церковное   землевладение.   Часть
монастырских  доходов шла  на  нужды  государства.  У монастырей  отбирались
накопленные ими деньги и драгоценности. По  многое  при  этом попадало  не в
казну, а в руки сановников и чиновников.
     ...почепское  межевание...  --  За  Полтавское  сражение  Меншиков  был
пожалован в  фельдмаршалы и  сверх того получил города  Почеп  и Ямполь. Уже
впоследствии, не  добившись от  Петра города Батурина  (см.  ниже), Меншиков
задумал иным способом  расширить  свои владения в  Малороссии: он прибирал к
Почепу земли и людей, к этому городу не относившиеся. Гетман подал жалобу на
Меншикова, началось дело о размежевании земель "почепских", в котором против
злоупотреблений Меншикова  выступал Шафиров  (см.  ниже). Меншиков  в начале
1723  г. был вынужден  признать свою  вину и  просить  у  Петра "милостивого
прощения".
     Дача -- здесь: плата, жалованье, взятка.
     ...по  пятьдесят  ефимков...  -- Ефимок  --  русское  название  талера,
австрийской серебряной монеты, обращавшейся в России в первой половине XVIII
в.; приравнивался к одному рублю.
     Город  Батурин  -- столица  малороссийского  гетмана  Мазепы. Был  взят
приступом  Меншиковым в  1708 г.  После Ништадтского  мира  (1721)  Меншиков
настойчиво выпрашивал у Петра "город Батурин с предместьем и с уездом... и с
хуторами,  и с мельницами, и с