да не мог  им  ничего  рассказать.  Он  всегда  был
замкнут.
   - Почему же?
   -  Сразу  после  войны  он  занимался  секретными  исследованиями.  Ему
разрешалось обсуждать свою работу лишь с несколькими коллегами, и  то  при
закрытых дверях. И вот однажды, году в пятьдесят первом, он пришел домой и
сказал, что его рассекретили,  что  теперь  его  исследования  носят  иной
характер и он, если захочет, может рассказывать о них другим. Но почему-то
он никогда этого не делал.
   - У него были близкие друзья?
   - Раньше он был очень близок со своим старшим братом. Но  тот  уехал  в
Новую Зеландию, и Артур не видел его лет десять. Он часто поговаривал, что
съездит к нему на рождество или еще в  какой-нибудь  праздник,  но,  когда
праздник наступал, получалось, что такие расходы нам не по карману.
   - А кто еще?
   - У него был очень близкий друг, еще по колледжу, Джеффри  Уинтерс.  Но
Джеффри умер года три назад.
   - При грустных обстоятельствах?
   - Полагают, что он покончил с собой.
   Они замолчали, представляя себе, как  Артур  Джири  бродит  по  грязным
платформам  и  думает  о  своем  погибшем  друге.  Их   дружба   оказалась
недостаточно крепкой, чтобы удержать Джеффри на земле. Он высвободился,  и
ветер унес его на небеса. С тех пор Артур не заводил друзей.
   - Он любит детей?
   - По-моему, очень. Конечно, теперь они не так близки, как раньше, когда
дети были маленькими. Но Дэвид очень тянется к нему, это правда.
   Адриан Суортмор помрачнел, на душе стало тяжело и муторно. Да,  старина
Джири, по крайней мере одному  человеку  ты  пригодишься.  Твой  побег  на
вокзал - сюжет, который я ищу; мне нужна сенсация, способная  поднять  мой
авторитет в глазах Бена. А то, что ты смылся  отсюда  и  бросил  свою  еще
миленькую жену, - тоже неплохо, она тепленькой попадет прямиком ко мне.
   Он повернулся к Элизабет.
   - Не унывайте, Элизабет. Ведь жизнь  не  кончена.  Эти  горести  -  они
пройдут. Подумайте немного о себе, поживите для себя.
   Он привлек ее к себе и хотел поцеловать, но тут на лестнице послышались
шаги Анджелы.
   - Мам, - сказала она, с вызовом кивая на дверь, - я ухожу.
   - Что ты, девочка! Так поздно?
   - Пойду к Хейзел, - раздраженно бросила она.
   - В такой час? Одна?
   - Отпустите ее, - тихо произнес Суортмор.
   - Как можно, девочка, - продолжала Элизабет,  не  обращая  внимания  на
слова Суортмора. - Неужели  ты  пойдешь  к  Хейзел  в  такое  время?  Она,
наверное, уже спит!
   Анджела усмехнулась.
   - Хейзел никогда не ложится раньше двенадцати. Она просто сидит у  себя
в комнате, читает и слушает пластинки. У нее шикарные пластинки, я себе не
могу купить такие. Ей будет приятно, если я загляну к ней.
   - Но как же так, - растерянно продолжала Элизабет.
   - Послушай, мама, ты же знаешь, где она живет Через две улицы.
   - Идите, Анджела, - кивнул Суортмор. - Вам полезно сейчас пройтись.
   - Как вы смеете! - Элизабет повернулась к нему, вспыхнув от  искреннего
негодования.
   Но Анджела предпочла подчиниться авторитету Суортмора - вскинула голову
и вышла. Хлопнула входная дверь.
   - Не смейте обращаться со мной так, словно я пустое  место,  -  сказала
Элизабет.
   - У меня такого и в мыслях не было. - Суортмор не собирался  признавать
свою вину. - Я обращаюсь с вами как  с  личностью.  И  весьма  незаурядной
личностью. Просто я подумал, что будет очень кстати, если Анджела  немного
проветрится. Я имею в виду, для нас.
   Она встала.
   -  И  для  того,  чтобы  остаться  со   мной,   вы   готовы   позволить
пятнадцатилетней девочке тащиться среди ночи одной через весь город?
   - Сядьте. - Суортмор потянул ее к себе. - Две улицы - это  же  не  весь
город.
   Он схватил Элизабет за руку, но она вырвала ее и бросилась к дверям. Он
услышал ее шаги в холле, потом стук входной двери.
   - Анджела! - кричала Элизабет  в  сырую  мглу.  -  Анджела!  Сейчас  же
вернись!
   Она едва успела ее нагнать. Девочка была уже у ворот,  через  несколько
секунд тьма поглотила бы ее, и, хотя она услышала бы зов матери  и  сердце
ее запрыгало бы от волнения, она ни за что бы не вернулась. Но сейчас мать
ее видела, а власть Элизабет над Анджелой была слишком велика. Девочка  не
могла ослушаться - так вот просто, прямо у нее на виду.
   Ее рука, взявшаяся за щеколду калитки,  упала,  она  постояла  немного,
потом повернулась и пошла обратно к дому. Только  в  глазах,  которые  она
упорно прятала от матери, затаился гнев.
   Элизабет  молча  пропустила  Анджелу  вперед,  закрыла  дверь,  и   обе
вернулись в тепло и свет дома, где все подчинялось здравому смыслу  и  где
им ничто не угрожало.
   - Вот и хорошо, детка, -  бодро  сказала  Элизабет.  -  Жаль,  что  мне
пришлось выбежать и звать тебя, но я ведь  не  разрешила  тебе  уходить  к
Хейзел, хочешь поговорить с ней - позвони.
   Анджела прошла через холл, не поворачивая к матери головы, словно вовсе
ее не слышала. У лестницы оглянулась, уже держась одной рукой за перила, и
бросила:
   - Я пойду спать.
   - Пойди скажи "спокойной ночи" мистеру Суортмору, - все тем  же  бодрым
тоном сказала Элизабет.
   Анджела метнула на нее полный презрения взгляд. (Между нами война, а ты
хочешь, чтобы я соблюдала приличия!) Не проронив ни слова, она повернулась
и пошла к себе наверх.
   Элизабет стремительно  возвратилась  в  гостиную,  стуча  каблуками  по
дубовому паркету.  Она  была  рассержена,  чересчур  рассержена!  Суортмор
предложил ей свою помощь, поддержку, пожелал освободить ее от тисков этого
страшного напряжения. И, естественно, она приняла его намерения с открытым
сердцем. А он, оказывается, вот каков! Решил поживиться за ее счет!
   Суортмор  поднялся,  как  только  Элизабет  появилась  в  гостиной.  Он
пребывал в некоторой растерянности. Быть  с  ней  ласковым?  Или  же  идти
напролом и заставить ее сдаться?
   - Элизабет, не надо...
   - Не думаю, Адриан, - прервала она его, -  что  стоит  продолжать  этот
спектакль. Настроение испорчено, вы согласны со мной?
   - Разбито вдребезги, - криво усмехнулся он.
   - Это, наверное, то же самое. Как-то все не так  пошло.  Полагаю,  что,
появившись в моем доме, вы искренне хотели оказать мне дружескую помощь. А
потом вам пришло в голову,  что  одинокая,  беспомощная,  брошенная  мужем
женщина не будет возражать, если по отношению к  ней  позволят  что-нибудь
сверх того, надо только избавиться от ее дочери.
   - Забудьте об этом, Элизабет. - Суортмор пошел на попятный. - И никогда
не вспоминайте.
   Он посмотрел на нее долгим взглядом, глаза его  лучились  искренностью,
которую ему ничего не стоило изобразить.
   - Согласна,  -  сказала  она  наконец.  -  Мы  вычеркнем  из  протокола
последние четыре строки. Только не  думайте,  что  я  не  благодарна  вам,
Адриан.
   Тем не менее она вышла приготовить ему комнату. Инцидент,  решила  она,
исчерпан. Суортмор прошелся по гостиной в поисках виски с  содовой,  хмуро
выпил неразбавленным. Сучка кичливая!  Как  цементом  залепили,  ни  одной
лазейки не найдешь! Не мудрено, что муж у нее свихнулся - довела. Да и тот
тип не лучше. Залез в свою скорлупку, прячется от  всех.  Они  оба  бесили
Суортмора. Почему эта идиотка отказалась чуть-чуть развлечься?  Интересно,
для кого это она себя бережет? Уж не думает  ли,  что  за  такой  старухой
мужчины станут выстраиваться в очередь? Надо бы ее проучить,  позабавиться
хорошенько с ее рыжеволосой дочкой.
   Все шло своим чередом. Артур Джири находился на Паддингтонском вокзале,
и камеры телевизионной компании "Консолидейтед телевижн" скоро возьмут его
под наблюдение.
   Элизабет вернулась сказать, что комната готова.  Суортмор  поблагодарил
ее, они пожелали друг другу спокойной ночи, с улыбкой, как  старые  добрые
друзья, но комнату, где он лег  спать,  надев  пижаму  Артура  Джири,  всю
захлестнуло его ненавистью.


   А потом ночь окутала дом. И все четверо -  каждый  в  своем  отсеке  из
кирпича и штукатурки, в убежище, где обитают мечты и тревоги,  -  забылись
неспокойным сном. Девочка и мужчина злились, каждый по-своему и по  разным
поводам. Женщина была в растерянности, тонкие иглы  страстного  нетерпения
пронзали ее - она  терзалась  желаниями  жгучими  и  противоречивыми.  Она
хотела, чтобы  ею  распоряжались,  властвовали  над  ней,  и  одновременно
хотела, чтобы ее оставили в покое, а еще хотела властвовать сама, и еще  -
чтобы ее любили и жалели. Ее раны никогда не  заживут,  жизнь  кончена.  А
мальчик, тот был охвачен паническим ужасом.
   Потому что панический ужас способен настичь свою жертву  и  в  глубоком
сне и увлечь ее за собой - вот Дэвид и проснулся вскоре после полуночи.  И
в его мозгу, в пробудившемся сознании тотчас всплыл  страшный,  чудовищный
факт. Его отцу причинили боль. У него  переломаны  ребра.  Дэвид  лежал  в
темноте и вновь переживал ту минуту, когда  отец  вдруг  скинул  пиджак  и
рубашку и он увидел серый панцирь пластыря на его теле. Думая об этом,  он
представлял себе еще и переломанные кости. Грустно, грустно. Это  же  тело
отца. Тело, которое дало ему жизнь, когда отец занимался этим  с  мамой  и
превратил его во что-то живое, вроде как в головастика. А теперь  два  эти
тела разлучили, их жар погас, и отец его - один, на чужой кровати, ему так
плохо там, и у него сломаны ребра.
   Упал с лестницы? Но ведь отец никогда не был неуклюж. Корка банана? Так
ли? Он, Дэвид, должен был защитить его. Кругом враги.  Лицо  Блейкни,  его
высокомерная улыбка всплыли в памяти Дэвида. Враги, мощные  и  бесстыдные,
они способны напасть на его отца, переломать ему кости, изуродовать его.
   Глотая слезы, Дэвид осторожно поднялся и пошел через коридор к  маминой
комнате. Элизабет Джири спала в постели, которую раньше делила  с  Артуром
Джири. Когда Дэвид был маленьким, стоило мраку окружить его тенями страха,
он норовил нырнуть между мамой и папой. Бывало, шел тихонько к их  кровати
и ложился, приткнувшись спиной к маме или к папе - смотря кто оказывался с
краю. Тогда страх отступал, и Дэвид успокаивался.
   Теперь Дэвид был взрослее, он больше так  не  делал.  Страхи  в  темной
детской улетучились,  зато  появились  другие,  эти  пришли  навечно,  они
никогда не исчезнут, так и придется жить с ними всю жизнь. Он был готов  к
этому. Но сейчас его гнал к маме, к мягким линиям ее фигуры не страх,  его
гнала тоска. Тоска оттого, что они одиноки, а тело отца изуродовано.
   Едва Дэвид придвинулся к Элизабет,  она  проснулась.  На  миг  она  вся
напряглась, готовая оказать сопротивление. Что-то в ней,  нет,  не  ум,  а
какой-то уголок подсознания, слишком примитивного, чтобы найти  объяснение
происходящему, било тревогу: берегись, это, возможно, тот  самый  мужчина,
которому ты легкомысленно доверилась. Но через секунду она поняла, что это
Дэвид, и тело ее снова обмякло.
   - Что такое, мальчик? Что-нибудь случилось?
   Дэвид уткнулся ей в плечо.
   - Милый, ты плачешь. Успокойся, родненький.
   Ее защитная кора дала трещину, нет, даже не память, а все  ее  существо
всколыхнулось, и она, крепко прижав к  себе  сына,  уложила  его  рядом  с
собой, в свою неуютную постель.
   Дэвид пытался найти слова. Он хотел  сказать  ей,  что  отцу  причинили
боль, что у него есть враги, поломавшие ему  ребра,  что  в  больнице  ему
наложили пластырь, и он все время в этом пластыре, и потому от пота у него
зудит кожа. Но, как только мамины  руки  сомкнулись  вокруг  него,  что-то
словно щелкнуло внутри -  панический  ужас  куда-то  исчез,  и  он  тотчас
заснул.
   А в комнате для гостей беспокойно ерзал на подушке Суортмор, его спящее
лицо дышало злобой.


   Будильник у кровати Элизабет Джири затрезвонил в семь  тридцать,  Дэвид
был в маминой постели, и они крепко спали. Элизабет проснулась с  тяжестью
на сердце. Она знала, что-то не так, знала еще до того, как вспомнила, что
именно не так. А потом вспомнила. В доме находился Адриан Суортмор, словно
ей мало того, что на нее свалилось, - еще и с ним надо было разбираться  с
самого утра.
   Она встала, собрала вещи, чтобы пойти в  ванную.  Дэвид  заворочался  и
проснулся.
   - Привет, - робко произнес он. При свете дня ему  было  немного  не  по
себе, что он в маминой постели.
   - Здравствуй, дорогой, - с привычной ласковостью откликнулась Элизабет.
Она не придала особенного значения тому, что он спал в ее постели.
   - Пора вставать?
   - Полежи пока, ты ведь еще сонный. Я пойду приму  душ,  оденусь;  ванна
освободится, и ты тоже умоешься.
   Она направилась  было  к  двери,  прихватив  одежду,  потом  вернулась,
достала халат и надела его. Обычно она ходила по коридору в  одной  ночной
рубашке, а сегодня - другое дело. Суортмор.
   Она ступала почти неслышно, но, когда шла мимо его комнаты, он  тем  не
менее услышал ее шаги. Он лежал  на  спине,  скрестив  руки  под  головой.
Бледный утренний свет падал на его лицо, поросшее седоватой щетиной.
   Ишь,  пошла  себе,  дрянь,  думал  он.  Чертовски  неудобно,  что  день
начинается не в городе, а здесь. Теперь половина утра пропадет в дороге.
   Он вспомнил, что поезд прибывает на Паддингтонский вокзал. Его  добыча.
Джири. Надо будет взглянуть  на  него.  Лежа  на  спине,  Адриан  Суортмор
принялся размышлять.  Размышлял  хладнокровно,  в  тишине  мысль  работала
выверенно, с небывалой энергией. Воздух в комнате был чист и свеж,  Адриан
отлично себя чувствовал. Удача идет прямо в руки.
   Он поднялся, подошел  к  зеркалу,  причесался,  посмотрел  белки  глаз,
отметил, что седины на щеках прибавилось, оглядел себя всего. Неплохо.  Он
еще не стар. Энергия так и бьет ключом. Он услышал звук льющейся  воды  за
стеной в ванной, представил себе голую Элизабет Джири, но эта  картина  не
взволновала его. Подумаешь, одна улизнула, зато остальных - пруд пруди,  и
куда более аппетитных. Он решил добраться до самой вершины, а там  курочки
только и ждут, чтобы их подцепили. Он еще не достиг вершины, лучше  честно
сознаться себе в этом. Он, конечно, высоко, но еще не на самом  пике.  Вот
сделает сенсационную многосерийную передачу, тогда и окажется там,  а  для
этого надо завоевать  Бена  Уорбла,  а  значит,  заполучить  первоклассный
материал, и таким материалом был Джири. Итак, его цель -  Джири,  а  он  -
охотник. Все просто как дважды два.
   Мягко ступая, Элизабет Джири вернулась к себе. Затем он услышал, как  в
ванную пробежал мальчишка, поплескался  немного  и  побежал  назад.  Через
несколько минут мальчишка постучал в комнату Адриана - он был уже  одет  и
стоял на пороге с чашкой чая для гостя. Ох уж эти знаки  внимания,  ни  на
минуту о них не забывают. Ох уж эти знаки внимания представителей среднего
класса. Овладей я ею на коврике у камина, размышлял Суортмор,  прихлебывая
чай, все равно утром мне бы подали чашку чая и отвезли на вокзал.
   Мальчишка сказал, что ванная свободна. Адриан поставил пустую чашку  на
столик, открыл дверь и вышел в коридор.  Поверх  пижамы  он  надел  тонкий
халат  Джири.  Он  помылся  в  ванной,  почистил  зубы   щеткой,   которую
приготовила для  него  Элизабет  Джири,  -  новенькой,  завернута  была  в
целлофан. Все те же знаки внимания. Нежданный гость, оставшийся в доме  на
ночь, не должен выходить утром к завтраку с налетом на зубах,  скопившимся
за сутки. Но бритвы не было. Джири свою забрал, а Элизабет  в  отличие  от
многих женщин бритвой не пользовалась.
   Одежду свою он оставил в комнате. Он надел на голое тело халат Джири  и
взял свою пижаму, вернее пижаму Джири. Ему лень было ее натягивать.  Халат
прикроет наготу, идти тут всего ничего, да и никого нет.
   Он открыл дверь. По коридору навстречу ему шла Анджела Джири, ее плотно
облегал халатик, личико заспанное, она еще не  совсем  проснулась.  Адриан
Суортмор стоял как вкопанный, пока она не приблизилась к нему чуть  ли  не
вплотную. Им внезапно овладело вожделение. Он ждал, когда это чистое  юное
существо окажется рядом! Без  стеснения,  открыто,  что  удивило  его,  он
испытывал удовольствие оттого, что его голое тело скрывает от ее глаз лишь
тонкий легкий халат. Суортмор ощущал себя хозяином положения.
   - О, доброе утро, - еле слышно произнес он. Он понимал, что она увидела
пижаму у него в руках, понимал, что она смущена  -  рядом  с  ней,  совсем
близко, мужчина.
   - Доброе утро, - ответила Анджела, мельком взглянув ему в глаза  и  тут
же отведя взгляд, голосок ее был не совсем детским.
   - Все тихо после вчерашней  бури,  -  доверительно  сообщил  он  ей.  -
Порядок восстановлен. Да?
   - Благодаря вам, - смущенно ответила она. Ее робость возбуждала его. Он
хотел впиться в нее, распотрошить ее всю, так чтобы  на  ее  белой  кожице
остались следы от его щетины.
   Видя, что Адриан не уступает ей дорогу, она повернула  было  обратно  к
себе. Но он опередил ее, проскользнул  мимо  и  на  пороге  своей  комнаты
пробормотал извинения:
   - Простите. Я еще толком не проснулся.
   Я никогда не был так бодр, думал он, скидывая с себя халат.  Ладно,  не
она, так другая. И очень скоро.
   Он быстро оделся. Капитан, король, человек, распоряжающийся  событиями.
Небритые скулы и подбородок  делали  его  еще  более  мужественным,  более
земным. Ну-ка, посторонитесь, я и так долго ждал своего часа.  Хм,  я  все
правильно рассчитал. И не  собираюсь  останавливаться,  не  добравшись  до
вершины, до самой вершины, до пика. Он дал себе  слово:  через  двенадцать
месяцев у тебя будет все, что пожелаешь, _все_.
   В столовой Дэвид заканчивал завтрак. Элизабет была  сама  любезность  -
положила Суортмору половинку грейпфрута и пошла варить  ему  яйцо.  Решила
забыть о его бестактности. Он усмехался, жуя грейпфрут. Мальчишка  вежливо
извинился - ему пора в школу.
   Элизабет возвратилась с яйцом. Сверху спустилась Анджела и тоже села  к
столу, так они и сидели, словно хорошо  воспитанные  незнакомцы.  Анджела,
уже в школьной форме, старалась не глядеть на него, обмениваясь с  матерью
привычными фразами.  Суортмор  ел,  исподтишка  наблюдая  за  ней.  Нельзя
отпускать ее, а то она снова забьется в свою скорлупу. Она нужна ему.  Как
только Элизабет отлучилась, Суортмор поспешил воспользоваться ситуацией, а
то и Анджела, того гляди, умчится следом за матерью.
   - Анджела, - сказал он тем же доверительным тоном, каким говорил с  ней
наверху, но без наглых эротических ноток, которые позволил себе утром. - У
вас дома есть где-нибудь фотография отца?
   Заинтригованная, она подняла голову.
   - Есть, наверху.
   - Видите ли. Я знаю, ваша мама очень переживает за него, я хотел бы  ей
помочь, если смогу.
   Она кивнула, продолжая смотреть на него.  Порядок,  я  не  спугнул  ее,
подумал он и пояснил:
   - Но для этого мне надо знать, как выглядит ваш отец.
   - Мама убрала все фотографии, - сказала Анджела,  косясь  на  дверь.  -
Наверное, не хочет расстраиваться. Но у меня в комнате висела одна, и я ее
сохранила. Можете взять пока.
   - Да мне достаточно только взглянуть. Вы говорите, она в вашей комнате?
   - Сейчас принесу. - И она выбежала.
   Суортмор остался ждать. Элизабет не возвращалась: он услышал,  как  она
проводила Дэвида, а потом пошла  наверх.  Анджела,  видно,  столкнулась  с
матерью на лестнице - она почти сразу же влетела в комнату. Ее лицо  сияло
от возбуждения, это делало ее еще красивее.
   - Вот, - сказала она.
   Фотография была хорошего качества, четкая, размером примерно девять  на
девять дюймов, в светлой окантовке. Суортмор пристально изучал ее.
   - Она недавняя?
   - Папа фотографировался  два-три  года  назад.  Но  с  тех  пор  он  не
изменился. Во всяком случае, - добавила  она,  -  не  изменился,  когда  я
видела его в последний раз, а это было всего несколько недель назад.
   Она замолчала, словно взвешивала, можно ли довериться Суортмору  или  о
чем-то спросить его. Суортмор безмолвствовал, изучая  фотографию.  Но  она
больше ничего не сказала, а вскоре вернулась  Элизабет  узнать,  когда  он
собирается на вокза