тебе,
- она беспомощно развела руками, -  что-нибудь  о  том,  как  он  проводит
время?
   - Мальчишки говорят, что он спятил. - Дэвид вовсе не хотел говорить  во
весь голос, но почему-то выходило громко. - Они говорят, что он  не  может
уйти с вокзала: у него что-то случилось с головой и он  лишится  рассудка,
если уйдет с вокзала, вот он никогда оттуда и не уйдет, если только его не
заберут... в психушку или еще куда-нибудь.
   Едва Дэвид произнес слово  "психушка",  из  глаз  его  ручьем  полились
слезы. Он сидел забившись глубоко в  кресло,  и  рыдал,  никого  и  ничего
больше не замечая. Рыдания его не были громкими,  но  они  сотрясали  его,
душили.
   Элизабет подошла утешить сына, но он оттолкнул  ее,  и  она  беспомощно
опустила руки. Элизабет с мольбой посмотрела на Суортмора, а тот,  хоть  и
понимал, что должен предпринять какие-то шаги, совершенно растерялся. Двое
взрослых не решались прервать молчание. Первой заговорила Анджела. Все про
нее забыли, а ее душил гнев, и теперь он прорвался.
   - Как похоже на Дэвида  -  поверить  в  дурацкую  историю,  которую  он
подхватил в школе у  какого-то  абсолютного  кретина  _ребенка_,  а  потом
устраивать дома сцены и рыдать на глазах у всех.
   - Замолчи, Анджела. Нельзя быть злой.
   - Ничего себе! Я - _злая_. А Дэвид тогда какой?
   Она хотела сказать,  что  Дэвид  испортил  что-то  очень  важное.  Этот
удивительный  вечер,  приход  Суортмора,  человека,  лицо  которого  знают
миллионы, оно сейчас сияло _для нее_, и предчувствие чего-то невероятного,
влечение ее мамы к этому незнакомому мужчине; Анджела и не  подозревала  о
том, что с ней сейчас творится, а объясни ей кто-нибудь, она  бы  отчаянно
засмущалась; в воздухе было нечто такое, что Анджела волей-неволей чуяла -
словно  запах  тропического  цветка:  это  сулило  перемены  в  ее  полной
событиями жизни, приключение, посвящение в тайну, это необходимо ей, после
скучного детства она имеет на такую перемену полное право, а тут противный
Дэвид встрял; его отсутствие объединяло их, его присутствие - угнетало. По
ее сценарию ему надлежало попасть в беду, конечно не утонуть  или  угодить
под машину, ей вовсе не нужна была смерть брата, но уж если он исчез - так
исчез: убежал бы из дому, его бы искала полиция  и  после  долгих  поисков
нашла бы под забором умирающим от голода.
   - Дэвид хуже чем  злой,  -  сказала  она.  -  Ведет  себя  как  глупый,
слезливый _ребенок_.
   Пока что в ее лексиконе это слово было самым  обидным.  Произнеся  его,
она замолкла. Потрясла головой и вышла из  комнаты,  вскидывая  ноги,  как
жеребенок.
   - Дэвид, - предложил Суортмор, стараясь, чтобы  его  голос  звучал  как
можно ласковее, - неплохо бы тебе лечь в постель, как ты  считаешь?  Пойди
отдохни, а мы с мамой обсудим то, что услышали от тебя.
   Ненависть в Дэвиде была сильнее горя. Какое право  имеет  этот  человек
обсуждать папино несчастье? С кем бы то ни было, тем более с мамой?
   Он больше не плакал и с ненавистью взглянул на Суортмора.
   - А вы остаетесь?
   Суортмор подарил ему непринужденную улыбку.
   - Не волнуйся. Я проведу у вас только вечер. И скоро вернусь в Лондон.
   - О, не уезжайте, - вырвалось у Элизабет Джири.
   Ее возглас всех удивил, саму ее  -  не  меньше  остальных.  У  нее  это
получилось чисто импульсивно. Слова сорвались с губ помимо ее  воли.  Пока
они не были произнесены, она даже не подозревала, как сильно ей  хотелось,
чтобы Суортмор остался и защитил ее, как сильно она  боялась  той  минуты,
когда он уйдет и дом снова останется без мужчины.
   - Дэвид, - повернулась она к  сыну,  пытаясь  скрыть  смущение,  -  иди
спать, а я принесу тебе горячего молока. Не огорчайся, дорогой.  Тебя  все
это слишком расстроило, но увидишь - все уладится.
   - И папа так сказал, - угрюмо буркнул Дэвид. Однако встал  с  дивана  и
вышел, даже не взглянув на Суортмора.
   Элизабет не решилась упрекнуть сына за эту грубость. Она поняла  вдруг,
что он еще уязвимее, чем она сама.
   - А теперь, - воскликнул Суортмор, довольный, что все  снова  на  своих
местах и с уходом детей он опять  может  управлять  событиями.  -  Давайте
поедим как следует. Я так проголодался.
   - Я накормлю вас, - ответила она бесцветным голосом.  И  лицо  ее  тоже
ничего не выражало: жизненные силы  покинули  ее,  их  хватало  только  на
заученные действия.
   Ай да умница Суортмор, покоритель женщин, словно в воду  глядел.  Пусть
ее похлопочет, принесет еду, повертится вокруг него,  а  там,  глядишь,  и
кровь заиграет в жидах. Ей ведь было над чем призадуматься, и он готов был
помочь ей, но он ничего не мог предпринять, пока она не подчинится ему. Он
стремился прийти ей на помощь и в то же время  имел  на  нее  виды,  хотел
завладеть ею,  чтобы  она  стала  беспомощной,  безвольной,  обессиленной;
дрожащей, стала его женщиной; и эти два желания слились в  нем  воедино  и
одновременно обуревали его.
   Элизабет поставила перед Суортмором яйца с ветчиной, извинилась, что не
может составить ему компанию - кусок в горло не лезет, - и понесла  наверх
Дэвиду горячее молоко. Он уже крепко спал. Или притворялся? Она  поставила
чашку на столик и низко наклонилась над сыном. Нет, в самом деле спит. Он,
должно быть, как только донес голову до подушки,  буквально  провалился  -
сработал  защитный  рефлекс  здорового  ребенка.  Он  забылся,  убежал  от
неприятностей, навалившихся на него, в зеленую пелену сновидений.  Анджела
с рассерженным видом бродила по своей комнате. Элизабет решила не заходить
к ней. Она пока дочери не помощник - сама  еле  на  ногах  держится.  Тихо
закрыв дверь комнаты Дэвида, она сошла вниз к Адриану Суортмору.
   Тот повернул к ней лицо - честное, открытое, ничем не омраченное.
   - Элизабет, у вас есть свободная комната, чтобы я мог переночевать?
   - Да, - ответила она и подумала: небо вняло ее мольбам.
   - Вы не будете ужинать? - продолжал он, спеша разделаться  с  ненужными
формальностями и перейти прямо к делу.
   - Не хочется. Выпью чаю.
   - Прекрасно. Давайте выпьем вместе.  Но  перед  тем  как  вы  поставите
чайник, подскажите мне, кому я могу позвонить,  чтобы  проверить  всю  эту
историю, касающуюся вашего мужа.
   - А разве надо проверять?
   - Безусловно. Потому что, если все так на самом деле, вы должны  будете
что-то предпринять.
   - Вы правы. Но меня эта история  доконает.  По  мне,  пусть  будет  что
будет. Что я изменю?
   - Я понимаю вас, Элизабет, но взгляните на все с другой стороны. Если у
него действительно нервное потрясение, тогда понятно, почему  он  совершил
такую глупость - ушел от вас. Положению женщины, от которой ушел  муж,  не
позавидуешь. Но если он душевнобольной, если ему нужна  врачебная  помощь,
тогда ему уже не до жены. И развод в этом случае - не ее вина.
   - Возможно, они скажут, что _это я свела_ его с ума.
   - Проследите за  событиями  несколько  дальше.  Допустим,  вы  захотите
развестись с ним; если он невменяем, это не составит никакого труда.
   - Но зачем впутывать меня во все это? Вменяем он или  нет,  я-то  здесь
при чем? Очень скоро выяснится, что с  ним,  и,  если  он  невменяем,  его
изолируют.
   - Не согласен. Совсем не обязательно, что это произойдет скоро. В таком
состоянии он может продержаться месяцы - тихое помешательство,  и  все,  а
покуда на людях он ведет себя  нормально,  не  скандалит  и  не  кричит  в
общественных местах, так может тянуться, пока у него не кончатся деньги  и
его не выбросят из гостиницы. А тем временем все будут судачить  по  этому
поводу. Представьте себе, что ждет Дэвида в школе. Там и сейчас  для  него
ад кромешный, раз он решился сесть в поезд и отправиться на Паддингтонский
вокзал.
   - Джулиан Робинсон, - произнесла Элизабет, ее голос оставался  грустным
и отрешенным. - Его родители - Филип и Дженифер Робинсон. - На имена у нее
была великолепная память. - В телефонной книжке  записан  их  номер.  Если
хотите звонить, звоните прямо сейчас,  пока  я  на  кухне.  Я  в  принципе
выносливая, но на сегодня с меня хватит.
   - Понятно, - посерьезнев, сказал он ей. - Я  и  хочу  избавить  вас  от
лишних страданий.
   Она взглянула на него с  искренней  благодарностью,  которую  не  могла
погасить усталость, и вышла на кухню. Как только она  удалилась,  Суортмор
принялся быстро листать телефонную книжку. Вот она, золотая  жила.  Теперь
есть с чем прийти к Бену. Какой типаж для  программы  новостей!  Известный
ученый (если  пока  и  неизвестный,  то  скоро  им  станет)  поселился  на
Паддингтонском вокзале. Одинокий  человек,  сбежавший  с  передовой  линии
науки. Или по-другому: куда идет человечество? Известный ученый  чувствует
себя дома только среди тех, кто в пути.
   Может, он просто псих. Но какое получится интервью!
   - Алло?
   - Могу я поговорить с Филипом Робинсоном?
   - Слушаю.
   - Мистер Робинсон, мы с вами незнакомы. Меня зовут Адриан Суортмор.
   - Да? - Робинсон довольно редко смотрел телевизор, имя  ему  показалось
знакомым, но...
   - Вы, думаю, поймете, по какому вопросу я беспокою вас, если  я  скажу,
что звоню из дома миссис Элизабет Джири.
   - Элизабет Джири? - Мысли Робинсона, словно стрелка компаса, пометались
и приняли нужное направление. - Жена Артура Джири?
   - Совершенно верно. Жена Артура Джири. Она очень обеспокоена,  господин
Робинсон.
   - И вы хотите навести справки об Артуре Джири?
   - Верно. Миссис Джири  очень  серьезно  обеспокоена  дошедшими  до  нее
странными слухами. Я ее давний друг, и хочу помочь ей, и, чтобы освободить
ее от излишних волнений, навожу справки  сам.  Вы  не  скажете,  как  себя
чувствует сейчас Артур Джири и где он находится?
   Скверно, что не захватил магнитофона, а то бы подключил к телефону.  Но
всего не предусмотришь.
   Робинсон вкратце рассказал, что ему  известно  о  Джири,  а  под  конец
сообщил, что обратился за консультацией к доктору Морису Блейкни. Пришлось
объяснить Суортмору, кто такой Блейкни, и, как только Суортмор все  понял,
он  рассыпался  перед  Робинсоном  в  благодарностях.  Ему  не   терпелось
закончить разговор и набрать номер доктора Блейкни.
   Блейкни, отдыхая после обеда, курил сигару. Трубку он взял нехотя.  Но,
узнав о цели звонка Суортмора, насторожился, и к нему тотчас вернулась его
деловитость.
   - Да, я  знаю  человека,  о  котором  вы  говорите.  Меня  неофициально
попросили повидаться с ним. Конечно, речь шла не о  том,  чтобы  поставить
медицинский диагноз. Просто его друг, бывший коллега...
   - Филип Робинсон, - подсказал Суортмор.
   - А,  вы  знаете.  Да,  Робинсон  повстречал  Джири  на  Паддингтонском
вокзале. Сказал мне, что он какой-то странный,  и  попросил  взглянуть  на
него. Я побеседовал с  Джири  сегодня  утром  в  гостинице,  и  ждал,  что
Робинсон позвонит мне справиться о результатах, но он еще не позвонил.
   - Зато позвонил я, - ответил Суортмор. - Я давний друг Элизабет Джири и
помогаю ей разобраться во всем этом.
   - Элизабет Джири? Жена? Ясно. Но я мало  что  могу  сообщить  вам.  При
таких обстоятельствах много я и не смог бы узнать. У Джири явные  признаки
нервного истощения. Я сразу понял, как только повстречался  с  ним  утром.
Его объяснения так логичны, что  не  подкопаешься.  Он  слишком  старается
скрыть, что чем-то сильно расстроен, но в глубине души он совсем убит.  Не
надо быть специалистом, чтобы заметить это. Днем я видел его еще  раз.  Не
знаю, уходит ли он когда-нибудь с вокзала, но сегодня утром и днем часа  в
четыре он был там. Вместе с сыном. Кстати, мальчик  благополучно  добрался
до дома?
   - Вы видели их вместе? - спросил Суортмор. Его  взволновал  этот  новый
поворот дела. - Как себя вел Джири?
   - Конечно, при мальчике он не был так замкнут и скован; меня он  увидел
неожиданно и очень смутился. Настолько  выбился  из  колеи,  что  даже  не
способен был держаться со мною вежливо.
   Суортмор услышал, как вошла Элизабет с чайным подносом.  Ничего,  пусть
будет в курсе дела. Он не мог прервать разговор.
   - Почему же, как вы думаете? - спросил он, крепче сжав  трубку,  словно
боялся, что ее отберут. - Почему это так его потрясло?
   - Судя по всему, он боится, что за ним следят. Возможно,  чувство  вины
из-за того, что он оставил жену  и  детей.  А  может,  что-нибудь  другое,
подспудное. Но что именно, не могу сказать, пока не понаблюдаю за ним.
   - А это возможно?
   - Думаю, нет, - ответил Блейкни. - Я ведь делаю только то, о  чем  меня
просят, а никто не просил меня лечить Джири. Если его состояние ухудшится,
он может попасть в психиатрическую больницу, а там за ним будет  наблюдать
специалист...
   - Думаете, оно ухудшится?
   - Ничего не могу сейчас сказать.
   - А если нет? Если он останется в теперешнем состоянии?
   - Нет, не останется, - с мрачной категоричностью ответил Блейкни. - Ему
сделается или лучше, или хуже. Не исключено, что самое правильное сейчас -
оставить его в покое. Мне лично не хотелось бы теперь мешать ему.
   - Эта история, как вы понимаете, весьма тревожит его близких и друзей.
   - Если его близкие и  друзья  тревожатся,  -  произнес  Блейкни  слегка
высокомерным и небрежным тоном, - они могут поручить  кому-нибудь  следить
за ним, чтобы он не бросился под поезд. А кроме этого, нам, думаю,  ничего
не нужно предпринимать. Люди, как правило,  попадают  в  стресс,  а  потом
выбираются из него без чужой помощи. Мозг человека, как и  тело,  обладает
способностью освобождаться от инфекции. А это - самый лучший исход.
   - Благодарю вас, доктор Блейкни, - сказал Суортмор. -  Вы  оказали  нам
добрую услугу тем, что откликнулись на  случившееся.  Мы  вам  чрезвычайно
признательны.
   И они вежливо распрощались. Суортмор положил трубку.
   - Легкая инфекция в мозгу, - сказал он скорее себе, чем Элизабет.
   - В чем дело? - спросила Элизабет. Разливая чай, она  низко  склонилась
над чашками, чтобы скрыть волнение и страх.
   - Как я понял, этот Филип Робинсон, сын которого был так мил с Дэвидом,
связался с неким доктором Морисом Блейкни.
   - Он ведущий врач у Грейсона. - Теперь она испугалась не на шутку.
   - Дорогая, не надо так пугаться слова "Грейсон", - сказал  Суортмор.  -
Робинсон просто попросил Блейкни повидаться с Артуром, взглянуть, в  каком
он состоянии, и решить, действительно ли его поступки ненормальны. Блейкни
так и сделал и пришел к выводу, что причин бить тревогу нет.
   - Очень мило с его стороны. Нынешние врачи так бессердечны.
   - Тем не менее, похоже, он прав.
   - А Дэвид сказал, что Артур на самом деле сошел с ума, -  сквозь  слезы
проговорила она.
   - Дэвид - десятилетний мальчик, его вся эта история  просто  выбила  из
колеи.
   - Адриан, что же мне делать?
   - Во-первых, идите сюда. - Они сели на диван, и  Суортмор  взял  ее  за
руку. - Элизабет, я помогу вам разделаться с этой  историей.  -  И  затащу
тебя в постель, подумал он. После стольких передряг получишь  удовольствие
высшего класса. - Артур на Паддингтонском вокзале. Доктор считает, что его
можно без всякого риска оставить там, надо только за ним присматривать.
   Она согласно кивнула.
   - Но кто же станет присматривать?
   - Я. Я сам. И попрошу кое-кого помочь мне.
   - Пожалуйста, Адриан, не впутывайте в эту историю много посторонних.
   - Я же не сказал "много". У меня есть один-два подчиненных,  которым  я
доверяю, они - могила. А если  выяснится,  что  работа  эта  действительно
трудоемкая, найму детектива из какой-нибудь частной фирмы, снискавшей себе
хорошую репутацию и умеющей хранить  секреты.  В  любом  случае  ничто  не
выплывет наружу, никто не будет задет или обижен.  Задача  ведь  проста  -
следить, чтобы Артур не причинил себе вреда. До тех пор пока...
   - Пока что?
   Он повернулся к ней.
   - Доктор Блейкни говорит, что ему станет или лучше,  или  хуже.  Нечего
сказать, точный прогноз для больного. Если ему станет лучше,  он  уйдет  с
вокзала, вернется к людям, в общество, тогда мы облегченно вздохнем, и вся
история на этом кончится. - Черта с два. Не раньше, чем  он  сослужит  мне
добрую службу для Бена, думал тем временем Суортмор. - А если  ему  станет
хуже, мы тщательно продумаем, как быть.
   - Но что же делать, если ему сделается хуже?
   - Элизабет, у вас сейчас трудное время. Если - что бог не допустит, и я
всерьез не думаю о таком исходе -  ваш  муж  окажется  тяжелобольным,  ему
нужен будет уход, как всякому больному. В любом случае, это не зависит  ни
от вас, ни от меня. И сейчас, когда все ждут, как развернутся события,  от
вас требуются только выдержка и присутствие духа.
   - И сейчас, - сказала она мягко, - некая сила послала мне в помощь вас.
   - Да, - засмеялся он. - Сила по имени Пелт. - Он вскочил. - Боже мой! Я
же совсем забыл о нем!
   Он начал торопливо листать справочник,  разыскивая  телефон  ресторана,
потом попросил позвать мистера Пелта, подождал, пока за ним сходят,  затем
серьезно и доверительно объяснил приглушенным голосом:
   - Ее нельзя оставить в беде. Здесь все очень сложно. Уверен, вы поймете
меня правильно. Хотите обсудить что-нибудь со мной?.. Может, встретимся  в
городе? В следующую среду? Прекрасно.
   Отделавшись от Пелта, он вернулся в гостиную спокойный и беспечный.
   - А теперь, Элизабет (о, с какой непринужденностью он это произнес! Так
говорят со старым другом, с настоящим другом!), доверьтесь мне, поделитесь
со мной, что вы на самом деле думаете об этом?
   - Обо всем этом?
   - О вашем муже, о его уходе из дома, о его villeggiatura [здесь:  отдых
(итал.)] на вокзале, о слухах насчет его невменяемости,  о  том,  как  это
сказалось на вас и ваших детях, обо всем этом. Расскажите!
   - Я ведь не католичка, Адриан, - ответила она, - а если и была  бы  ею,
вы - не мой духовник.
   Он с удовлетворением отметил про себя, что  в  ней  еще  остались  силы
сопротивляться.
   - И тем  не  менее  я  хочу  знать,  -  настаивал  он.  -  Хочу  понять
происходящее до конца. Меня ведь беспокоит ваша судьба.
   - Почему, Адриан?
   - Потому что вы всегда мне очень нравились, хотя жизнь разлучила нас. А
теперь она снова свела нас, и вы - в беде.
   - Иными словами,  вам  жаль  меня,  как  жаль  любую  другую  старушку,
невезучую, прикованную ревматизмом к креслу.
   - Элизабет, не надо язвить. Люди любят вас за ваши достоинства. И  если
вам хотят помочь, так это оттого, что вы достойны помощи.
   - О Адриан. - На затуманенном лице пробилась улыбка. - Мне так хотелось
бы в это верить.
   - Разрешаю вам поверить. Это правда.
   - Что же мне делать с детьми, Адриан?
   -  Оставьте  их  в  покое.  У  них  свой  круг  интересов,  дающий   им
жизнестойкость. Девочка вот-вот увлечется мальчиками, и на уме у нее будет
только одно - как бы выскочить замуж. А потом у нее начнутся свои  заботы.
А Дэвид...
   - Меня тревожит именно Дэвид. Почему он поехал сегодня к  Артуру  и  не
сказал мне ни слова?
   - Очень просто. Если бы он что-нибудь сказал вам, вы бы не пустили его.
Возможно, он подсознательно чувствовал, что вы станете  ревновать  его  за
то, что он установил какие-то отношения с отцом, когда у  вас  с  ним  все
порвано. - Суортмор замолчал и пристально посмотрел на нее. - Он  ведь  не
ошибся, Элизабет?
   Она медленно покачала головой.
   - В глубине души я смирилась, что между мной и Артуром все  кончено.  Я
знаю, он не вернется.
   - Почему вы в этом уверены?
   - Потому что последние пять лет  мы  все  глубже  и  глубже  забивались
каждый в свою нору. Под конец я совсем перестала понимать его.
   - И чья в этом вина?
   -  Трудно  сказать.  Казалось,  он  где-то,  куда  мне  доступ  закрыт.
Возможно, будь я другой, мне бы удалось понять его.  Он  никогда  не  умел
говорить о своей работе и оттого был одинок. Думаю, это - главная причина.
   - Почему же он  не  умел  рассказывать  о  своей  работе?  Она  слишком
сложная?
   - Для непосвященных - да, но, даже когда  он  встречал  людей,  которые
поняли бы его, он и тог