Геродота,  Фукидида,  Сократа,  Платона,  Аристотеля,  Демосфена,  Цицерона,
Виргилия,  Горация,  Сенеки  и Эпиктета, они  поклялись любить друг друга  и
поцеловались долгим поцелуем.
     Тут же г-жа дез'Обель вспомнила, что ей предстоит еще сделать несколько
визитов и нужно спешить. Любовь не мешала ей заботиться о светских успехах.
     Но не успели они с Морисом выйти на площадку, как услышали хриплый крик
и увидели Сарьетта, который вне себя выскочил на лестницу.
     -  Держите  его,  держите!  Я видел, как он  улетел. Он сам  соскочил с
полки... Перелетел через комнату. Вон  он!.. Вон он!.. Он летит по лестнице.
Держите!.. Он вылетел в дверь, наружу!
     - Кто? - спросил Морис.
     Сарьетт смотрел с площадки в окно и в ужасе лепетал:
     - Летит через сад... к павильону... Держите его! Держите!
     - Да кого же? - переспросил Морис.- Кого, бога ради?
     -  Моего  Иосифа  Флавия, - вскричал Сарьетт, -держите его... И  тяжело
рухнул навзничь.
     -  Ну,  вы  сами  видите,  что  он  сумасшедший,  -  сказал Морис  г-же
дез'Обель, поднимая несчастного библиотекаря.
     Жильберта, слегка побледнев, сказала,  что ей  тоже  показалось,  будто
что-то летело именно там, куда показывал  бедняга библиотекарь. Морис ничего
не видел, но он почувствовал что-то вроде порыва ветра.
     Он сдал Сарьетта на руки Ипполиту и экономке, прибежавшим на шум.
     Старик разбил себе голову.
     - Оно и  к лучшему, - заметила экономка.- Может, у него из-за этой раны
кровь в голову не бросится и удара не будет.
     Г-жа  дез'Обель  дала свой платок,  чтобы  унять  кровь, и посоветовала
сделать примочку из арники.

ГЛАВА IX,
     из коей явствует, что, как сказал один древнегреческий поэт, "нет
ничего милее золотой Афродиты".

     Уже  шесть  месяцев  Морис  обладал  г-жой  дез'Обель,  и  все-таки  он
продолжал ее любить. Правда,  летняя пора разлучила их.  Так  как у него  не
было  денег, ему пришлось ехать с матерью в Швейцарию, а затем жить со своей
семьей в замке д'Эпарвье. А она провела лето у своей матери в Ниоре, а осень
с мужем, в маленьком приморском местечке Нормандии, так что за все это время
они  виделись только  раза четыре  или пять. Но когда зима, благосклонная  к
любовникам, вновь соединила их в городе под  своим  туманным покровом, Морис
два  раза в неделю принимал Жильберту - и только ее одну - в своей маленькой
квартирке, в  первом этаже на улице Рима. Ни  одна  женщина  не внушала  ему
столь постоянного  и верного чувства, и тем приятнее было  ему думать, что и
он любим. Он  полагал, что она его  не обманывает, и  не потому, что  у него
были какие-нибудь основания для этого, а просто  ему казалось справедливым и
естественным, чтобы она довольствовалась только им. Он больше всего сердился
на то, что она вечно опаздывала на свидания и всегда заставляла  себя ждать,
причем по-разному, но обычно подолгу.
     Так  вот 30  января в субботу,  с  четырех часов дня, одетый  в изящную
пижаму  с  цветочками, Морис поджидал  г-жу  дез'Обель в  маленькой  розовой
комнате, покуривая  восточный  табак  перед  ярким  огнем камина. Сначала он
мечтал,  как встретит ее дивными Поцелуями,  необыкновенными ласками. Прошло
четверть часа, и  он  стал  придумывать нежные, но серьезные упреки,  затем,
после того как он напрасно ждал ее целый час, он дал себе слово встретить ее
холодным  презрением. Наконец она  появилась,  свежая, ароматная.  -  Уж  не
стоило  и  приходить  сейчас, - сказал он с  горечью, в  то  время как  она,
положив на стол муфту и сумочку, снимала перед зеркальным шкафом вуалетку.
     Она стала уверять своего любимого, что никогда еще  так  не торопилась,
как  сегодня, и  приводила тысячу оправданий, которые он упорно отклонял. Но
как  только она догадалась замолчать, он  перестал ее  упрекать:  теперь уже
ничто не отвлекало его от желания, которое она вызывала.
     Созданная,   чтобы   нравится    и    пленять,   она   раздевалась    с
непринужденностью женщины, которая знает, что ей очень идет быть голой и она
достойна  показывать свою  красоту.  Сначала он любил ее  с мрачной  яростью
человека,  находящегося  во  власти Необходимости-владычицы  людей и  богов.
Хрупкая с виду, Жильберта обладала достаточной  силой,  чтобы вынести натиск
неотвратимой  богини. Затем он  стал  любить ее, не столько подчиняясь року,
сколько   руководствуясь  наставлениями  Венеры   Искушенной   и   причудами
Эроса-Изобретателя. Природная пылкость переплеталась с выдумками изощренного
ума:  так лоза обвивается вокруг тирса  вакханки. Видя, что ей  нравятся эти
забавы,  он  длил их, ибо любовникам свойственно стремиться к удовлетворению
любимого существа. Затем оба они погрузились в немое и томное забытье.
     Занавески были опущены,  комната  тонула  в горячем сумраке,  в котором
плясали  отблески  тлеющих головешек. Тело  и простыни,  казалось,  излучали
фосфоресцирующий  свет.  Зеркала  в  дверце шкафа и над камином  были  полны
таинственными  отсветами.  Жильберта  мечтала,  облокотившись  на  подушку и
подперев  голову  рукой. Один мелкий  ювелир,  человек смышленый и надежный,
показывал  ей замечательно красивый браслет с жемчугом и сапфирами; стоил он
очень дорого,  но сейчас продавался за бесценок. Какой-то  кокотке в трудную
минуту понадобилось  продать  его, и  она дала его ювелиру.  Такого случая в
другой раз не дождешься, и было бы ужасно обидно упустить его.
     -  Хочешь посмотреть, милый? Я попрошу моего ювелира  дать  мне  его на
время.
     Морис не прямо отклонил это предложение, но видно было,  что его нимало
не занимает замечательный браслет.
     - Когда мелким ювелирам представляется выгодный случай, - сказал  он, -
они  берегут  его  для  себя,  а  не  уступают  своим  клиентам.  А впрочем,
драгоценности сейчас  не в  ходу.  Порядочные  женщины их больше  не  носят.
Сейчас все увлекаются спортом, а драгоценности не вяжутся со спортом.
     Морис  грешил  против правды, но он  говорил  так  потому, что  недавно
подарил своей подруге меховую  шубку,  и ему нечего  было торопиться с новым
подарком.  Он не  был скуп, но  знал  счет деньгам. Родителя  давали ему  не
слишком  много,  а долги росли с  каждым днем.  Если  он  станет  с излишней
готовностью  удовлетворять желания  своей  подруги, то, пожалуй, у нее будут
пробуждаться  вс„  новые  и  новые.  Случай  казался  ему  отнюдь  не  таким
заманчивым,  как Жильберте, а, кроме того,  ему хотелось сохранить за  собой
инициативу своей щедрости. И, наконец, говорил  он себе, если делать слишком
много подарков, нельзя быть уверенным, что тебя любят ради тебя самого.
     Такое  отношение  нимало не рассердило и не удивило г-жу дез'Обель: она
была покладиста  и  умеренна, знала  мужчин  и считала, что их  нужно  брать
такими, каковы они есть; она знала,  что в большинстве случаев  они дарят не
очень охотно и женщина сама должна добиваться того, чтобы ей дарили.
     Внезапно  на  улице  загорелся  газовый  фонарь и блеснул в шелку между
занавесками.
     - Половина седьмого,  -  сказала она,  - надо  одеваться. Подхлестнутый
взмахами  крыльев улетающего  времени,  Морис  снова  загорелся  желанием  и
почувствовал  прилив  новых сил.  Белая  лучезарная жертва  - Жильберта -  с
запрокинутой  головой,  умирающими  глазами,  полуоткрытыми  губами,  тяжело
дышала, изнемогая, но вдруг привскочила и воскликнула в ужасе:
     - Что это такое?
     -  Да подожди ты, -  сказал  Морис, удерживая  ее в объятиях.  Он в эту
минуту не заметил бы даже, если бы небо упало на землю.
     Но она вырвалась и  одним  прыжком  ринулась с  постели.  Забившись  за
кровать,  она  в  ужасе показывала пальцем  на  фигуру,  появившуюся в  углу
комнаты между камином и  зеркальным шкафом. Затем, не  в силах выносить  это
зрелище, почти теряя сознание, она закрыла лицо руками.

ГЛАВА X,
     которая  по своей смелости оставляет далеко  позади воображение Данте и
Мильтона.

     Повернув,  наконец, голову, Морис  увидел  фигуру и,  заметив,  что она
двигается, тоже испугался. Жильберта уже успела овладеть собой. Ей пришло на
ум,  что фигура,  которую  она  увидала,  была  какой-нибудь  любовницей  ее
возлюбленного, которую он спрятал в комнате. Вспыхнув  злобой и обидой, кипя
негодованием при мысли о подобном  предательстве  и  не  сводя глаз со своей
соперницы, она закричала:
     -Женщина, женщина,  да  еще голая! Ты принимаешь  меня в комнате,  куда
водишь своих женщин! Я прихожу, а они даже не успели одеться! И  меня же еще
смеешь упрекать, что я  опоздала! Какой  наглец! Сейчас же, вышвырни вон эту
девку... Уж если ты хотел, чтоб мы  были здесь  вместе, так спросил бы меня,
по крайней мере, согласна ли я...
     Морис, вытаращив  глаза, ощупью отыскивал на ночном  столике револьвер,
которого там никогда не было, и шептал на ухо подруге:
     - Да  замолчи  ты, это не женщина!  Ничего не разберу... но только это,
кажется, мужчина.
     Тут Жильберта снова закрыла лицо руками и завопила изо всех сил:
     - Мужчина! Как он  сюда  попал?  Вор,  разбойник,  помогите,  помогите!
Морис, убей его, убей, зажги свет... Нет, не зажигай!
     Она мысленно дала обет поставить  свечку  святой Деве, если останется в
живых. Зубы ее стучали.
     Фигура пошевелилась.
     - Не смейте подходить, - закричала Жильберта, - не смейте подходить!
     Она обещала вору бросить ему все деньги и драгоценности, которые у  нее
лежали на столике, только бы он не двигался с места.
     Среди  этого страха и смятения  у нее возникла мысль,  что, может быть,
это ее муж, втайне подозревая ее, устроил за ней  слежку, нашел свидетелей и
вызвал полицейского  агента. В  одну  секунду  она  представила себе  долгое
мучительное будущее, громкий скандал, всеобщее открытое презрение, трусливое
отступничество подруг, заслуженные  насмешки  общества,  потому что, в конце
концов, попасться  таким  образом  просто смешно.  Ей  представился  развод,
потеря положения  в  свете, убогая,  унылая жизнь у матери,  и никто уже  не
станет за  ней  ухаживать,  так  как  мужчины избегают  женщин,  которые  не
гарантируют  безопасности своим семейным положением. И из-за чего же?  Из-за
чего же это несчастье,  эта катастрофа?  Из-за  глупости, из-за пустяка! Так
говорила во внезапном озарении совесть Жильберты дез'Обель.
     -  Сударыня, не  бойтесь!  - произнес нежный  голос. Жильберта  немного
успокоилась, и нашла в себе силы спросить:
     - Кто вы такой?
     - Я ангел, - ответил голос.
     - Что?
     - Я ангел, ангел-хранитель Мориса.
     - Повторите, я с ума  схожу... ничего не понимаю. Морис,  понимавший не
больше ее, вне себя  от возмущения,  накинул пижаму  и  выскочил из постели,
весь в цветочках. Схватив правой рукой  ночную туфлю, он угрожающе поднял ее
и грубо крикнул:
     -  Болван!  Извольте  немедленно  убраться отсюда той же дорогой, какой
явились.
     -Морис  д'Эпарвье,  -  снова  раздался  нежный  голос,  -  тот, кому вы
поклоняетесь  как своему  создателю, приставил  к каждому истинно  верующему
доброго  ангела, который должен наставлять и  охранять  его: таково исконное
мнение отцов церкви. Оно основано на целом ряде цитат из священного писания.
Церковь  признает  его  единодушно,  хотя  к  не предает  анафеме  тех,  кто
придерживается иного взгляда. Вы видите перед собой одного из таких ангелов,
вашего ангела,  Морис. Мне было  поручено беречь вашу  невинность и охранять
вашу чистоту.
     -  Возможно, - ответил Морис, - но ясно, что вы не принадлежите к кругу
порядочных людей. Порядочный человек  никогда  не позволил  бы себе  войти в
спальню в ту минуту, когда... Короче говоря, какого черта вам здесь надо?
     - Я принял облик, который вы видите, Морис,  потому, что  мне предстоит
теперь общаться с людьми, и я должен уподобиться им.  Небесные духи обладают
способностью  облекаться  в  видимые  формы,  которые  делают  их  явными  и
осязаемыми.  Формы эти  реальны, поскольку они видимы, ибо нет  в мире  иной
реальности, кроме видимости.
     Жильберта, теперь  уже совершенно  успокоившись, поправляла  волосы  на
лбу.
     Ангел продолжал:
     - Небесные духи могут, по желанию, воплотиться в существо мужского  или
женского пола, или даже  в то и другое сразу, но они не могут менять облик в
любое время по своему капризу  и  фантазии, Их превращения подчинены твердым
законам,  которые  вы  не  в  состоянии  постигнуть.  Таким  образом,  я  не
стремлюсь,  да и  не властен превратиться  на ваших глазах,  для  вашего или
моего собственного удовольствия, в тигра, льва, муху, в щепочку сикоморового
дерева,  как тот  юный  египтянин, жизнеописание  которого  было  найдено  в
гробнице, ни в осла, как  это сделал Луций с помощью притираний юной Фотиды.
Мудрость, которой я владею, предопределила час  моего появления среди людей,
и ничто не могло бы его приблизить или отдалить.
     Морис,  которому не терпелось  выяснить, что  все это означает, спросил
снова:
     - Да, но, в конце концов, какого черта вам здесь надо?
     И, вторя голосу своего возлюбленного, г-жа дез'Обель подхватила:
     - Вот именно, что вам здесь нужно?
     Ангел ответил:
     -  Мужчина, преклони свой слух, женщина,  внемли моему голосу. Я открою
вам  тайну,  от  которой зависит судьба вселенной. Возмутившись против того,
кого вы считаете  творцом  мира видимого  и невидимого, я готовлю  восстание
ангелов.
     - Оставьте эти шутки, - сказал Морис, ибо он был верующим и не выносил,
когда насмехались над святыней.
     Но ангел с упреком ответил:
     - Что заставляет вас, Морис, считать меня легкомысленным, а слова мои -
пустой болтовней?
     -  Ах, бросьте это, - сказал Морис, пожимая плечами, - Не будете  же вы
восставать против...
     Он указал на потолок, не решаясь договорить. Но ангел в ответ:
     - Разве  вы  не  знаете, что сыны божии  уже восставали однажды и что в
небесах разыгралась великая битва?
     - Это давно было, - сказал Морис, натягивая носки. Ангел сказал:
     -  Это было до  сотворения мира,  но с тех  пор на  небесах  ничего  не
изменилось.  Природа  ангелов не отличается и ныне от той,  какой она была в
начале времен. И то, что они сделали тогда, они могут повторить и сейчас.
     - Нет,  это  невозможно,  это  противно вере.  Если б вы были  ангелом,
добрым ангелом, как вы говорите,  вам не пришла бы в голову мысль преступить
волю создателя.
     - Вы ошибаетесь, Морис, и авторитет  отцов  церкви  говорит против вас.
Ориген  в  своих   поучениях  утверждает,  что   добрые  ангелы   подвержены
заблуждениям,  что они постоянно  грешат и падают с неба, как мухи. Впрочем,
вы, может быть,  отвергаете, этого отца, если  можно так назвать его, потому
что, несмотря на  все его познания в священном писании,  он  не причислен  к
лику святых.  Тогда  я напомню вам  вторую главу  Апокалипсиса,  где  ангелы
Эфесский и Пергамский осуждаются за то, что  плохо блюли свои церкви. Но тут
вы,  конечно,  возразите, что  ангелы, о  которых  говорит апостол, были,  в
сущности говоря, епископами этих двух городов, и он, называя их так, имеет в
виду  их  сан.  Это  возможно,  я  с  этим  готов  согласиться.  Но  что  вы
противопоставите, Морис, мнению стольких  ученых богословов и  пап,  которые
учат, что ангелы способны уклониться от добра  ко злу? Так, по крайней мере,
утверждает святой Иероним в своем "Послании Дамазу"...
     - Сударь, - сказала г-жа дез'Обель, - я прошу вас удалиться.
     Но ангел не слушал ее и продолжал:
     -   ...блаженный   Августин  "Об   истинной   вере",  глава
тринадцатая,   святой   Григорий  "Поучений",   глава   двадцать
четвертая, Исидор...
     - Сударь, дайте же мне одеться, я тороплюсь.
     - ..."О  высшем благе", книга  первая,  глава  двенадцатая,
Бэда "Об Иове"...
     - Сударь я вас прошу...
     - ...глава восьмая; Дамаскин "О вере",  книга вторая, глава
третья. Все  это, я полагаю,  достаточно  веские авторитеты, и  вам,  Морис,
только остается признать  свою ошибку. Вас обмануло то, что вы, забыв о моей
природе,  свободной, деятельной  и  подвижной, как  у всех  ангелов, помните
только  о  благостях  и  щедротах,  которыми  я, по  вашему мнению,  осыпан.
Люциферу было дано не меньше, однако он восстал.
     - Но зачем вам восставать, для чего? - спросил Морис.
     - Исайя,  -  отвечал сын света, - Исайя уже спрашивал об  этом  до вас:
"Quomodo  cecidisti  de coelo,  Lucifer, qui mane  oriebaris?"[1].   Узнайте   же,   Морис!
Некогда,  до начала  времен, ангелы  восстали,  чтобы воцариться на небесах.
Прекраснейший из серафимов возмутился из гордости. Мне же  благородную жажду
освобождения внушило знание. Пребывая возле вас, в доме, где помещается одна
из обширнейших библиотек в мире, я обрел привычку к чтению и любовь к науке.
В то время, как вы, усталый от трудов плотской жизни, спали тяжелым сном, я,
окружив  себя книгами в  зале библиотеки,  под изображениями  великих  мужей
древности или  в глубине сада, в  комнате павильона, что примыкает к  вашей,
изучал и обдумывал тексты священного писания.
     Услышав эти слова, юный д'Эпарвье разразился неудержимым хохотом и стал
бить кулаком по подушке -  явное свидетельство  того, что человек  не  может
совладать собой!
     -  Ха, ха, ха! Так это вы разворошили папашину библиотеку и свели с ума
несчастного Сарьетта? Вы знаете, он стал совершенным идиотом.
     - Стремясь привести свой разум к совершенству, -  отвечал ангел, - я не
обращал на  него внимания,  как на низшее  существо; но когда  он  осмелился
препятствовать моим  занятиям и вздумал, помешать моей работе, я наказал его
за назойливость. Как-то раз ночью, зимой, в  зале Философов и Сфер я обрушил
ему на голову тяжелый том, который он пытался вырвать из моих невидимых рук,
а недавно, подхватив мощным рычагом, образованным из столба сжатого воздуха,
драгоценный манускрипт Иосифа Флавия, я вселил в этого глупца  такой  страх,
что он с  воплем выбежал  на площадку и (выражаясь  красочным  языком  Данте
Алигьери) упал, как падает мертвое тело. Правда, он был вознагражден за это,
ибо вы,  сударыня,  отдали ему  свой  надушенный  платок, чтобы унять кровь,
бежавшую из раны. Это произошло, если вы припоминаете, в  тот день, когда за
небесной сферой вы поцеловались с Морисом в губы.
     -  Милостивый государь, - воскликнула, нахмуря брови, возмущенная  г-жа
дез'Обель.- Я не позволю вам!..
     Но  она тут же осеклась, сообразив, что  вряд ли это подходящий  момент
для  того,   чтобы  проявлять  слишком  большую  требовательность  в  смысле
уважения.
     Ангел невозмутимо продолжал:
     -  Я  задался целью  исследовать  основания  веры.  Сначала  я  занялся
памятниками иудейства и перечел все древнееврейские тексты.
     - Вы знаете еврейский язык? - воскликнул Морис,
     - Это мой родной язык. В раю мы долгое время говорили на этом языке.
     -  Ах,  вы еврей?  Я, впрочем, должен  был  догадаться об этом по вашей
бестактности.
     Ангел, пропустив  это замечание мимо  ушей, продолжал своим  мелодичным
голосом:
     -  Я  изучал  древние  памятники  Востока,  Греции,  Рима.  Я  поглощал
богословие, философию,  физику,  геологию, естествознание. Я  познал, я стал
мыслить и потерял веру.
     - Как, вы не верите в бога?
     - Я верю в него, поскольку самое мое бытие связано с его бытием, и если
бы не  было его, то и я обратился бы  в ничто. Я  верю в  него  так же,  как
силены и менады верили в Диониса, и по тем же причинам. Я верю в бога иудеев
и христиан, но я отрицаю, что он сотворил  мир. Он всего-навсего лишь привел
в относительный порядок некоторую незначительную  его  часть, и все, до чего
он  коснулся,  носит  на себе печать его грубого и  недальновидного ума.  Не
думаю,  чтобы  он  был  вечен  и  бесконечен,  ибо  нелепо  представить себе
существо, которое не ограничено ни  во времени, ни в пространстве.  Я считаю
его недалеким, весьма недалеким. Не  верю я также и в то, что он един