из нас может похвастаться мудростью? Недалеко простирается
предвидение  человека, и все  предосторожности нередко оказываются тщетными.
Удары  судьбы  неотвратимы,  никому  не  дано  избежать  своей  участи.  Все
наставления  разума, все  старания  бессильны против  рока. Горе нам! Слепая
сила,  управляющая светилами и атомами, из превратностей нашей жизни  строит
порядок вселенной. Наши бедствия  находят себе место  в гармонии миров. Этот
день был днем  переплетчика, которого круговорот времен приводил сюда дважды
в  год  под знаком Тельца и под знаком  Девы.  В этот  день  с  утра Сарьетт
приготовлял книги переплетчика, он складывал на стол новые, не переплетенные
тома, признанные достойными кожаного или картонного переплета, а также и те,
одежда коих требовала  починки, и тщательно составлял список  с подробнейшим
описанием.  Ровно в  пять часов  старый  Амедей  - служащий  от Леже-Массье,
переплетчика  с  улицы  Аббатства, являлся  в  библиотеку д'Эпарвье и  после
двойной  проверки,   произведенной   г-ном   Сарьеттом,   складывал   книги,
предназначенные   для  его   хозяина,  на  кусок  холста  и  затем,   связав
крест-накрест все  четыре конца, вскидывал этот  узел  себе  на плечо, после
чего прощался с библиотекарем следующей фразой:
     - Счастливо оставаться честной компании.
     И спускался по лестнице.
     Так и на этот раз все  произошло обычным порядком. Но Амедей, найдя  на
столе "Лукреция", положил его самым простодушным образом  в свою
холстину  и  унес  с  другими книгами, а г-н  Сарьетт  как на грех этого  не
заметил. Библиотекарь вышел  из залы  Философов  и  Сфер, совершенно забыв о
книге,  отсутствие  которой сегодня  днем доставило  ему  столько  тревожных
минут. Строгие  судьи, пожалуй, поставят ему это в упрек как непростительную
забывчивость. Но не лучше ли сказать, что таково было веление свыше, ибо это
ничтожное обстоятельство,  которое, с человеческой точки  зрения, привело  к
невероятным  последствиям,  было  вызвано  так   называемым  случаем,   а  в
действительности естественным ходом вещей. Г-н Сарьетт  отправился обедать в
кафе   "Четырех   епископов";   прочел  там   газету   "Ла
Круа". На душе у  него было спокойно и безмятежно. Только на следующее
утро, войдя в залу Философов и Сфер, он вспомнил о "Лукреции" и,
не обнаружив его на  столе, бросился искать повсюду,  но нигде не мог найти.
Ему не пришло в голову, что  Амедей мог захватить книгу нечаянно. Первой его
мыслью было,  что библиотеку  опять посетил  незримый гость,  и его охватило
страшное смятение.
     В  это время на  площадке  лестницы раздался какой-то шум, и несчастный
библиотекарь,  открыв  дверь,  увидел маленького  Леона  в кепи с  галунами,
который  кричал: "Да  здравствует  Франция!" - и швырял  в своих
воображаемых врагов тряпки, метелки и мастику, которой Ипполит натирал полы.
Эта  площадка  была  излюбленным  местом   мальчика   для  его  воинственных
упражнений, и нередко он забирался даже в библиотеку. У г-на Сарьетта тут же
возникло  подозрение,  что Леон взял "Лукреция" и воспользовался
им в качестве  метательного  снаряда,  и он внушительно и грозно потребовал,
чтобы мальчик сейчас  же  принес книгу. Леон  стал отрекаться, тогда Сарьетт
сделал попытку подкупить его обещаниями:
     - Если ты принесешь  мне маленькую красную книжку,  Леон,  я  дам  тебе
шоколаду.
     Ребенок задумался. В тот же вечер г-н Сарьетт, спускаясь  по  лестнице,
встретил  Леона,  который, протянув ему растрепанный альбом  с раскрашенными
картинками - "Историю Грибуля", сказал:
     - Вот вам  книга, - и  потребовал  обещанный шоколад. Спустя  несколько
дней после этого происшествия Морис получил по почте проект некоего сыскного
агентства, во главе  которого стоял бывший  служащий префектуры. Оно обещало
быстроту действий  и полное сохранение тайны. Явившись по указанному адресу,
Морис  нашел мрачного, усатого субъекта с озабоченным лицом, который, взяв с
него задаток, пообещал тотчас же приступить к поискам.
     Скоро Морис получил письмо  от бывшего служащего префектуры,  в котором
тот сообщал ему, что начал розыски, что это дело требует больших расходов, и
просил еще денег.  Морис денег не дал  и решил искать сам. Предположив, - не
без  основания,  -  что  ангел, раз  у него нет  денег,  должен  общаться  с
бедняками  и  такими же отщепенцами-революционерами, каким он был сам. Морис
обошел все меблированные комнаты в  кварталах Сент-Уан, Ла-Шапель, Монмартр,
у Итальянской заставы,  все ночлежные дома, где спят  вповалку, кабачки, где
кормят  требухой  и  за  три  су  дают  рюмку  разноцветной  смеси,  подвалы
Центрального рынка и притон дядюшки Моми.
     Морис заглядывал  в  рестораны,  куда  ходят нигилисты и  анархисты, он
видел там женщин, одетых по-мужски, и мужчин, переодетых женщинами, мрачных,
исступленных  юношей  и  восьмидесятилетних  голубоглазых  старцев,  которые
улыбались младенческой улыбкой.  Он наблюдал, расспрашивал,  его приняли  за
сыщика, и какая-то очень красивая женщина ударила его ножом. Но на следующий
же день он продолжал  свои поиски и опять  ходил по кабачкам,  меблированным
комнатам, публичным  домам, игорным притонам,  заглядывал во  все  балаганы,
харчевни, лачуги, ютящиеся подле укреплений, в логова старьевщиков и апашей.
     Мать, видя, как Морис худеет, нервничает и молчит, встревожилась.
     - Его нужно женить, - говорила она.-Какая досада,  что у мадемуазель де
ла Вердельер небольшое приданое!
     Аббат Патуйль не скрывал своего беспокойства.
     - Наш мальчик, - говорил он, - переживает душевный кризис.
     - Я склонен  думать, - возражал г-н Ренэ д'Эпарвье, - что он  попал под
влияние какой-нибудь дурной  женщины. Надо подыскать ему занятие, которое бы
его  увлекло и  льстило  бы  его самолюбию. Я мог бы устроить его секретарем
комитета охраны сельских  церквей или  юрисконсультом синдиката католических
водопроводчиков.

ГЛАВА XVII,
     из которой  читатель  узнает о том, как  Софар, алчущий золота, подобно
самому Маммону,  предпочел  своей  небесной  родине Францию,  благословенную
обитель Бережливости и Кредита, и в которой еще раз доказывается, что имущий
страшится каких бы то ни было перемен.

     Аркадий между тем жил скромной трудовой жизнью. Он работал в типографии
на улице  Сен-Бенуа  и жил в  мансарде на  улице Муфтар. Когда  его товарищи
устроили стачку, он  покинул типографию и посвятил все свои дни  пропаганде;
он вел ее столь успешно, что привлек на  сторону восставших свыше пятидесяти
тысяч  ангелов-хранителей,   которые,  как  правильно  говорила  Зита,  были
недовольны  своим  положением  и  заразились  современными  идеями.  Но  ему
недоставало денег, а тем самым  и свободы действий, и он не мог, как  ему ни
хотелось, тратить все  свое время  на то, чтобы просвещать сынов неба. Точно
так  же и князь  Истар из-за  отсутствия денег изготовлял  меньше бомб,  чем
следовало, и  притом худшего качества. Правда, он делал множество  маленьких
карманных бомб. Он завалил ими всю квартиру Теофиля и каждый день забывал их
где-нибудь  на  диване в кафе. Но изящная, портативная  бомба, которой можно
было  бы уничтожить несколько  больших  домов, стоит от двадцати до двадцати
пяти  тысяч  франков.  У  князя Истара  было всего  лишь  две  таких  бомбы.
Одинаково  стремясь   добыть  средства,   Аркадий  и  Истар  отправились  за
поддержкой к знаменитому  финансисту Максу  Эвердингену, который, как всякий
знает, стоит во главе крупнейших кредитных учреждений Франции  и всего мира.
Однако далеко не все знают, что Макс Эвердинген не родился от женщины, а что
он - падший ангел. Тем не менее эта истина. На небесах он носил имя Софара и
был хранителем  сокровищ Иалдаваофа,  великого любителя золота и драгоценных
камней. Выполняя свои обязанности,  Софар возгорелся  любовью  к  богатству,
которую нельзя  удовлетворить в обществе,  не  знающем  ни биржи, ни банков.
Однако сердце его было полно пылкой привязанности к богу иудеев, которому он
оставался верен очень долгое время. Но в начале двадцатого века христианской
эры, обратив с высоты небес свой взор на Францию,  он увидел, что эта страна
под   именем  республики  превратилась   в  плутократию,   где   под   видом
демократического  правления властвует  безо  всяких  преград  и  ограничений
крупный капитал.  С той поры пребывание в эмпирее стало для него невыносимо.
Он  всей душой  тянулся к  Франции, как к своей избранной отчизне, и в  один
прекрасный день, захватив столько драгоценных камней, сколько мог унести, он
спустился на землю и обосновался в Париже. Здесь этот корыстный  ангел начал
вершить  большие дела. После того как он  воплотился, в его лице не осталось
ничего небесного, оно воспроизводило во всей чистоте семитический тип и было
испещрено морщинами и складками, которые  мы наблюдаем  на лицах  банкиров и
которые  намечаются уже у  менял  Квентин-Матсиса.  Он начал  скромно,  но с
головокружительной быстротой  пошел в гору.  Он женился  на очень некрасивой
женщине,  и оба они могли видеть себя, как  в зеркале, в своих детях. Дворец
барона  Макса Эвердингена, возвышающийся  на  холме Трокадеро,  битком набит
различными реликвиями  христианской  Европы. Барон принял Аркадия и Истара в
своем кабинете-одной из самых скромных комнат дворца. Потолок ее был украшен
фреской  Тьеполо, перенесенной из  какого-то  венецианского  палаццо.  Здесь
стояло бюро регента Филиппа  Орлеанского, различные шкафы, витрины,  статуи;
по стенам висело множество картин.
     Аркадий, оглядываясь кругом, сказал:
     - Как это случилось, брат мой  Софар, что ты,  сохранивший  израильскую
душу, так плохо соблюдаешь  заповедь твоего бога, которая гласит:  "Не
сотвори себе кумира"... Ибо я вижу здесь Аполлона работы Гудона,  Гебу
Лемуана и несколько бюстов Каффьери. Подобно  Соломону  в старости, ты,  сын
бога,  поместил в  своем  доме  чужеземных  идолов,  вот  эту  Венеру  Буше,
рубенсовского    Юпитера,   нимф,    которых    кисть   Фрагонара   украсила
красно-смородинным вареньем,  текущим по их смеющимся ягодицам. А вот здесь,
Софар,  только  в  одной этой витрине ты  хранишь  скипетр Людовика Святого,
шестьсот жемчужин  из разрозненного ожерелья Марии-Антуанетты, императорскую
мантию  Карла V, тиару, которую  чеканил Гиберти для папы Мартина V Колонны,
шпагу Бонапарта... да всего не перечислишь.
     - Пустяки, - сказал Макс Эвердинген.
     - Дорогой барон, - сказал князь Истар, - вы владеете даже тем перстнем,
который Карл  Великий  надел  некогда  на палец одной феи и который считался
потерянным... Но обратимся к делу.
     Мой друг и я пришли просить у вас денег.
     - Разумеется, я так  и думал,  - ответил Макс  Эвердинген.-  Все просят
денег, но для разных целей. Для чего же вы пришли просить денег?
     Князь Истар ответил просто:
     - Чтоб устроить революцию во Франции.
     - Во Франции!- повторил барон.- Во Франции! Ну нет,  на это  я денег не
дам, можете быть уверены.
     Аркадий  не  скрыл, что он  ожидал от своего небесного собрата  большей
щедрости и более великодушной поддержки.
     - У нас грандиозный  план, - сказал он, - этот  план  охватывает небо и
землю.  Мы  разработали  его  во всех  подробностях. Сначала  мы  устраиваем
социальную  революцию  во  Франции,  в  Европе, на всем  земном шаре,  затем
переносим войну на небеса  и  устанавливаем там мирную демократию.  Но чтобы
овладеть  небесными   твердынями,  чтобы  сокрушить   Гору  господню,  взять
приступом   небесный   Иерусалим,   нужна  громадная   армия,   колоссальное
снаряжение, гигантские орудия, электрофоры  неслыханной мощности. У  нас нет
средств  для  всего  этого. Революцию в  Европе  можно  устроить  с меньшими
затратами. Мы думаем начать с Франции.
     - Вы  с ума сошли!- воскликнул барон Эвердинген.- Вы безмозглые глупцы!
Слушайте меня,  -  Франция  не  нуждается ни в  каких  реформах, в  ней  все
совершенно, законченно, нерушимо. Вы слышите: нерушимо.
     И  чтобы  придать  больше  веса своим  словам, барон Эвердинген  трижды
стукнул кулаком по бюро регента.
     - Наши взгляды расходятся, - кротко сказал Аркадий.-  Я  и  князь Истар
считаем, что в  этой  стране следует  изменить все. Но  к  чему  спорить? Мы
пришли говорить с  тобой, брат  мой Софар,  от имени  пятисот тысяч небесных
духов, намеренных завтра же поднять всемирную революцию.
     Барон Эвердинген крикнул, что они  все взбесились, что он не даст им ни
одного  су,  что это  преступление,  безумие ополчаться против прекраснейшей
вещи в мире, благодаря которой земля стала краше небес, - против финансов.
     В  нем заговорил поэт и  пророк; сердце его вспыхнуло  священным  огнем
вдохновения,   и  он  изобразил   французскую  Бережливость,  добродетельную
Бережливость,  чистую,  непорочную  Бережливость,  подобную  деве  из  Песни
Песней,  шествующую  из  деревенской  глуши в  своем сельском наряде,  чтобы
вручить  ожидающему ее  жениху, могучему и  прекрасному  Кредиту,  сокровища
любви. Он изобразил,  как Кредит, обогащенный дарами своей супруги, изливает
на все народы  земного шара потоки золота, которые тысячами невидимых ручьев
возвращаются, еще более обильные, на благодатную почву, откуда они истекли.
     - Благодаря  Бережливости  и  Кредиту Франция стала новым  Иерусалимом,
который светит всем  народам  Европы, и цари  земные  приходят  лобызать  ее
позлащенные стопы. И это вы хотите разрушить, вы богохульники, святотатцы!
     Так говорил ангел-финансист. Незримая арфа вторила  его голосу, и глаза
его метали молнии.
     Тут Аркадий,  небрежно  облокотившись на бюро регента,  развернул перед
глазами  барона  наземный,  подземный  и воздушный планы  Парижа, на которых
красными крестиками были отмечены  места, где  проектировалось  одновременно
заложить бомбы в подвалах и подземельях, рассеять на улицах и скинуть сверху
с целой флотилии аэропланов. Все финансовые учреждения и, в частности,  банк
Эвердингена со всеми его отделениями были отмечены красными крестиками.
     Финансист пожал плечами.
     -  Оставьте! Вы нищие бродяги, преследуемые полицией всего  мира. У вас
нет ни гроша за душой. Где вы возьмете все эти снаряды?
     Вместо ответа князь Истар вынул из кармана маленький медный  цилиндр  и
любезно протянул его барону Эвердингену.
     -  Посмотрите  на  эту  простую коробочку,  -  сказал он,  - достаточно
уронить ее  вот здесь на пол, чтобы превратить весь этот громадный дворец со
всеми  его  обитателями  в  груду  дымящегося пепла  и зажечь пожар, который
истребит  весь квартал Трокадеро. У меня  таких штучек десять тысяч. Я делаю
их по три дюжины в день.
     Финансист   попросил  керуба   спрятать  бомбу  в   карман   и   сказал
примирительным тоном:
     -  Послушайте, друзья мои, отправляйтесь сейчас же устраивать революцию
на  небесах и  оставьте эту страну  в покое. Я подпишу  вам чек, у вас будет
достаточно  средств, чтобы приобрести все, что вам нужно для осады небесного
Иерусалима.
     И барон Эвердинген уже прикидывал что-то в уме, предвкушая великолепную
аферу с электрофорами и военными поставками.

ГЛАВА XVIII,
     где   начинается   рассказ   садовника,  в   котором   перед  читателем
развертываются судьбы мира, рассуждения о коих настолько отличаются  широтой
и    смелостью   взглядов,   насколько    "Рассуждение   о   всемирной
истории" Боссюэта страдает узостью и убожеством.

     Садовник  усадил Зиту и Аркадия в глубине сада, в беседке, увитой диким
виноградом.
     - Аркадий,  -  сказал  прекрасный  архангел,  -  сегодня,  может  быть,
Нектарий согласится открыть тебе то, что ты так жаждешь узнать. Попроси его.
     Аркадий  стал просить, и  старый  Нектарий, положив свою трубку,  начал
так:
     -  Я знал его. Это был  прекраснейший  из  Серафимов, он блистал умом и
отвагой,  и его  великое  сердце  вмещало в  себе  все  добродетели, которые
рождает гордость:  прямодушие, мужество,  стойкость в испытаниях, упорство в
надежде.  Во  времена, предшествовавшие началу времен в полуночном небе, где
сверкают  семь  магнитных  звезд, он обитал во  дворце из алмазов  и золота,
оглашавшемся непрестанным шелестом крыльев и победоносными  гимнами. Ягве на
своей горе завидовал Люциферу.
     Вам обоим известно, что ангелы так же, как и люди, носят в себе зачатки
любви и ненависти.  Они способны иной раз на благородные решения, но слишком
часто руководствуются корыстью и поддаются страху. В те времена, как и ныне,
им чужды были возвышенные помыслы, и единственной  их добродетелью был страх
перед  господином. Люцифер, который  с пренебрежением отворачивался от всего
низменного,  презирал  эту стаю  прирученных  духов, погрязших  в игрищах  и
празднествах. Но тем,  в ком  жил  дерзновенный ум, мятежная душа, тем,  кто
пылал  неукротимой любовью к свободе, он дарил свою  дружбу,  на которую они
отвечали  ему обожанием.  И  они  во  множестве  покидали  Гору  господню  и
воздавали Серафиму почести, которых тот, другой, требовал для себя одного.
     Я принадлежал  к  лику  Господств,  и  имя  мое, Аласиил,  пользовалось
славой. Чтобы насытить мой  разум, снедаемый  неутолимой  жаждой познания  и
разумения, я наблюдал природу вещей, изучал свойства камней, воздуха и воды,
старался проникнуть в законы, управляющие плотной и жидкой материей, и после
долгих размышлений я, наконец, постиг, что вселенная возникла совсем не так,
как  старался внушить нам ее лжесоздатель. Я понял, что все сущее существует
само собой, а не по  прихоти Ягве, что вселенная сама является своим творцом
и что дух сам в  себе бог. С той поры  я проникся презрением к  Ягве  за его
обман и возненавидел его за  его враждебность ко  всему  тому,  что я считал
прекрасным  и  желанным:  к  свободе,  пытливости,  сомнению.  Эти   чувства
приблизили меня к Серафиму. Я восхищался им и любил его, я жил его светом. И
когда,  наконец,  пришел  час сделать  выбор между  ним и другим, я  стал на
сторону Люцифера, горя  одним желанием  -  служить ему, одним стремлением  -
разделить его участь.
     Вскоре  война  стала  неизбежной,  он  готовился  к  ней  с  неутомимой
бдительностью, со всей изобретательностью расчетливого ума. Обратив Престолы
и Господства в Халибов и Циклопов, он добыл из гор, окруживших его владения,
железо, которое он  предпочитал золоту,  и в пещерах  неба  выковал  оружие.
Затем он  собрал на  пустынных равнинах  севера мириады духов, вооружил  их,
обучил  и подготовил. Несмотря на  то, что все это делалось втайне,  замысел
его  был  столь грандиозен, что не мог в  скором времени не стать  известным
противнику. Можно сказать,  что другой давно ожидал и опасался этого, ибо он
превратил свою обитель  в  крепость, а  из своих  ангелов создал ополчение и
нарек  себя богом воинств. Он  держал наготове  свои молнии. Больше половины
детей  неба  остались  верными  ему,  и он видел,  как  теснятся вокруг него
покорные души и терпеливые сердца. Архангел Михаил, который не ведал страха,
стал во главе этих послушных войск.
     Когда  Люцифер  увидел,  что  его  войско  достигло  полной  мощи   как
численностью, так  и умением, он стремительно двинул  его  на врага;  обещав
своим  ангелам  богатство и славу, он повел  их к Горе,  на  вершине которой
возвышается  престол вселенной.  Три дня бороздили  мы стремительным полетом
эфирные равнины. Черные знамена  восстания  развевались  над нашими главами.
Уже Гора господня, розовея,  показалась вдали на востоке, и наш военачальник
измерял взоров ее сверкающие  твердыни. Под  сапфирными стенами  выстроились
вражеские колонны, сверкая золотом и драгоценными камнями, а мы приближались
к ним, закованные в бронзу  и железо. Их  алые и  голубые стяги трепетали на
ветру, и молнии  вспыхивали на остриях их копий. Скоро наши войска оказались
отделенными  друг  от  друга  лишь  узким   пространством,  полоской  ровной
пустынной  тверди,  и, глядя  на нее, самые отважные  из нас с