и,
отсеивают.
     На  его  тропической  полевой  форме  стрелки   остры  как   бритвы,  и
накрахмалена она до такой степени, что похожа на зеленую броню. Он исполняет
безупречную  "Короткую   паузу",  любимый  приемчик   начальников,   который
предназначен  для  поражения  жертв  посредством  приведения их  в состояние
неуверенности,  несовместимой  с  жизнью.  Мне  вовсе не хочется  сколь-либо
ущемлять   самоуверенность  полковника,  поэтому  я  отвечаю  ему  насколько
возможно совершенным исполнением приема,  который освоил в Пэррис-Айленде, и
который именуется "я-всего-лишь-рядовой-и-стараюсь-быть-послушным".
     - Морпех...
     Полковник будто  штык проглотил. Эта поза называется "Командный вид", и
назначение ее в том, чтобы меня запугать, несмотря на то, что я  на фут выше
его и вешу
     фунтов на  пятьдесят  больше. Полковник  внимательно изучает  все,  что
находится ниже моего подбородка.
     - Морпех...
     Ох, и нравится ему это слово.
     - Что это у тебя на бронежилете, морпех?
     - Сэр?
     Крыса-полковник  поднимается на  цыпочках.  На  миг я  опасаюсь, что он
собирается  укусить  меня в шею. Но он  всего лишь  хочет обдать  меня своим
дыханием. Его улыбка холодна. Его кожа чересчур бела.
     - Морпех...
     - Сэр?
     - Я тебе вопрос задал.
     - Вы имеете в виду этот пацифик, сэр?
     - Что это такое?
     - Символ мира, сэр...
     Я  терпеливо жду,  пока полковник  пытается вспомнить содержание  главы
"Межличностные отношения с подчиненными" из учебника офицерского училища.
     Крыса-полковник продолжает  обдавать своим  дыханием все  мое лицо. Его
дыхание пахнет  мятой. Офицерам корпуса морской пехоты  не разрешается иметь
плохой запах изо рта, плохо пахнуть,  иметь прыщи на лице или дырки в нижнем
белье.   Офицерам  корпуса  морской   пехоты  не  разрешается  иметь  ничего
нетабельного,  только  то,  что   им  выдается.  Полковник  тычет  в  значок
указательным пальцем, демонстрирует мне весьма недурной "Отточенный свирепый
взгляд". Его голубые глаза сверкают.
     - Хорошо, сынок, можешь притворяться,  будто ничего не  знаешь. Но я-то
знаю, что означает этот значок.
     - Так точно, сэр!
     - Это пропагандистский значок, "Запретить бомбу". Подтвердить!
     - Никак нет,  сэр. - Мне уже  больно  не  на шутку.  Тому,  кто изобрел
стойку "смирно", явно никогда не приходилось топать в полевом снаряжении.
     - И что же это?
     - Просто символ мира, сэр.
     -  Ах, вот  как?  - Он начинает дышать чаще, подошел  совсем  вплотную,
будто обладает даром выявлять ложь на запах.
     - Так точно, полковник, это просто -
     - МОРПЕХ!
     - АЙ-АЙ, СЭР!
     - СОТРИ ЭТУ УЛЫБКУ С ЛИЦА!
     - АЙ-АЙ, СЭР!
     Крыса-полковник обходит меня кругом, надвигается на меня.
     - Ты считаешь себя морпехом?
     - Ну...
     - ЧТО?
     Скрещиваю пальцы, чур меня!
     - Так точно, сэр.
     -  А теперь  поговорим серьезно, сынок...  Полковник начинает с блеском
исполнять "Отеческий подход".
     -  Расскажи-ка,  кто   дал  тебе  этот  значок.  Со  мной  можешь  быть
откровенным. Можешь мне доверять. Я же всего лишь помочь тебе хочу.
     Крыса-полковник улыбается.
     У полковника такая идиотская улыбка, что я улыбаюсь в ответ.
     - Где ты  взял этот значок, морпех? -  На  лице  полковника  появляется
страдальческое выражение. - Разве ты не любишь страну свою, сынок?
     - Ну...
     -  Веришь  ли  ты, что  Соединенные  Штаты должны  дозволять вьетнамцам
вторгаться во Вьетнам лишь потому, что они здесь живут?  - Крыса-полковник с
видимым усилием пытается вернуться в  хладнокровное состояние. - Веришь ты в
это?
     У меня сейчас плечи отвалятся. Ноги уже отнимаются.
     - Никак нет, сэр. Мы должны забомбить их обратно в Каменный век... сэр.
     - Сознайся, капрал, сознайся, ты ведь хочешь мира.
     Я исполняю для него "Короткую паузу". - А полковник разве не хочет мира
... сэр?
     Полковник медлит с ответом.
     -  Сынок,  нам  всем  следует  не  терять головы  до тех пор, пока  эти
пацифистские поветрия не рассеются. Я от  своих парней лишь одного  требую -
чтобы они выполняли мои приказы, как повеления господни.
     - То есть, ответ отрицательный ... сэр?
     Крыса-полковник  пытается  придумать,  чего   бы   такого   еще   более
вдохновляющего мне сказать, но  весь свой запас он уже исчерпал. А потому он
говорит: "Ты должен снять этот значок, морпех. Это  противоречит требованиям
уставов  и наставлений.  Или  ты его немедленно  снимешь, или тебе  придется
держать ответ перед начальством".
     Где-то  наверху   в  раю,  где  морпехи  на   страже,  Джим  Нейборс  в
обмундировании  Гомера Пайла распевает:  "Монтесумские  чертоги, Триполийцев
берега..."
     - МОРПЕХ!
     - ТАК ТОЧНО, СЭР!
     - СОТРИ ЭТУ УЛЫБКУ С ЛИЦА!
     - АЙ-АЙ, СЭР!
     -   Командующий  корпуса  морской  пехоты  приказал  защищать  свободу,
разрешая   вьетнамцам  жить  как   американцам  поелику  возможно.  И,  пока
американцы находятся во Вьетнаме,  у вьетнамцев  должно  быть право выражать
свои политические убеждения без страха перед репрессиями. А потому  повторяю
еще раз, морпех - сними этот пацифистский значок, или я тебе обеспечу срок в
Портсмутской военно-морской тюрьме.
     Я стою по стойке "смирно".
     Крыса-полковник по-прежнему спокоен.
     -  В отношении тебя, капрал, я новый приказ составлю. Я лично потребую,
чтобы твой начальник тебя в хряки заслал. Покажи свои жетоны.
     Я вытаскиваю свои жетоны и срываю  с  них зеленую  маскировочную ленту,
которой они  обмотаны. Крыса-полковник  записывает  в  зеленый блокнотик мои
имя, звание и личный номер.
     - Идем-ка со мной, морпех, - говорит крыса-полковник, засовывая зеленый
блокнотик обратно в карман. - Хочу показать тебе кое-что.
     Я  подхожу  к   джипу.  Для  пущего   эффекта   крыса-полковник  делает
драматическую паузу, а затем стягивает пончо с некоего  крупного предмета на
заднем сиденье. Этот предмет - младший капрал морской  пехоты,  скрюченный в
позе зародыша. Шея младшего капрала исколота - много-много раз.
     Крыса-полковник  ухмыляется, обнажая вампирские  клыки,  делает шаг  ко
мне.
     Я бью ему в грудь деревянным штыком.
     Он замирает на месте. Переводит глаза вниз  на деревянный штык. Смотрит
на  палубу,  потом  на  небо. Неожиданно  проявляет  жгучий интерес к  своим
наручным часам.
     - Я ... Э-э ... Не могу больше тратить времени на столь  непродуктивное
общение... И вот еще что - постригись!
     Я  отдаю честь.  Крыса-полковник  мне  отвечает.  Мы  по-дурацки держим
поднятые  руки, пока  полковник произносит: "Когда-нибудь,  капрал, когда ты
станешь чуток постарше, ты поймешь, каким наивным - "
     Голос крысы-полковника срывается на слове "наивным".
     Я ухмыляюсь. Он опускает глаза.
     Мы оба четко отрываем руки от головных уборов.
     -  Всего хорошего, морпех. - говорит  крыса-полковник. И,  закованный в
броню   своего   высокого   чина,  жалованного  ему  конгрессом,   полковник
возвращается к своему
     "Майти-Майту", залезает в него и уезжает, увозя с собой обескровленного
младшего капрала.
     "Майти Майт" крысы-полковника  срывается  с  места, оставляя  на дороге
следы покрышек - столько проговорили, а он меня даже подвезти не хочет.
     - ТАК ТОЧНО, СЭР! - говорю. - КАК ВСЕ ХОРОШО СЕГОДНЯ, СЭР!
     Война продолжается. Бомбы продолжают падать. Маленькие такие бомбочки.
     Часом позже водитель 2,5-тонного грузовика бьет по тормозам.
     Я забираюсь в кабину к водителю.
     Всю  дорогу до  Фу-Бай, подскакивая  на  выбоинах,  водитель  грузовика
рассказывает  мне  об  изобретенной  им математической  системе,  с  помощью
которой он сорвет банк в Лас-Вегасе, как только вернется обратно в Мир.
     Водитель болтает, солнце садится, а я  думаю:  пятьдесят  четыре дня до
подъема.

     Остается сорок  пять дней  до  подъема, когда капитан Джэньюэри вручает
мне листок.  Капитан  Джэньюэри что-то мямлит насчет того, что  он надеется,
что мне повезет, и убывает на хавку, хотя время вовсе не обеденное.
     Бумага  приказывает  мне  явиться  для  прохождения  службы в  качестве
стрелка в роте "Дельта" первого пятого, нынешнее место дислокации - Ке-Сань.
     Я  прощаюсь  с Чили-На-Дом,  с Дейтоной Дейвом и  Мистером  Откатом,  и
говорю им, что  я рад  стать  хряком, потому что отныне  мне  не надо  будет
сочинять подписи к фотографиям с жестокостями,  которые  они только прячут в
папках, и не придется больше врать,  потому что теперь служакам угрожать мне
нечем. "И что они сделают - во Вьетнам пошлют?"
     Дельта  Шесть  решает  помочь Ковбою,  и  я получаю  назначение  в  его
отделение  на  должность  командира  первой  огневой  группы  -  заместителя
командира  отделения  -  пока  не наберусь  достаточно полевого опыта, чтобы
командовать своим собственным стрелковым отделением.
     Именно так.
     Я теперь хряк.





ХРЯКИ



     Посмотри  на  морского пехотинца, эту тень  рода  человеческого и  лишь
напоминание о нем, этот человек еще жив и  стоит в полный  рост,  но  он уже
похоронен в полном снаряжении своем и с торжественными церемониями...

     - Торо, "О гражданском неповиновении"




     Налет по программе "Раскат грома".


     Облака, как  величественные стальные корабли, одно за другим проплывают
через белый  круг  луны. Взмахивая черными крыльями,  огромные штуки несутся
вниз. Очередная операция "Дуговая лампа" среди  муссонных дождей,  воздушный
налет под  покровом ночи. Звено  бомбардировщиков "B-52" кружит над Ке-Сань,
усеивая землю черными железными яйцами. Каждое яйцо весит две тысячи фунтов.
Каждое яйцо выбивает яму в холодной земле, втыкает кратер в  стянувшую землю
паутину  узких  траншей,  которую сорок тысяч  усердных  и  целеустремленных
маленьких  людей  отрыли  менее   чем  в  ста  ярдах  от  наших  проволочных
заграждений. Земля, вся  черная и мокрая, вздымается, как палуба гигантского
корабля, поднимается навстречу низкому гулу смертоносных птиц.
     Даже  среди неистовства  воздушной  бомбардировки мы  продолжаем спать,
притворившись  тенями среди  складок  земли.  Мы спим в щелях,  которые сами
вырыли  шанцевым  инструментом.  Наши щели  -  как могилки,  и запах  в  них
могильный - густой и влажный.
     Муссонный дождь холоден и плотен, и ветер разносит его повсюду. В ветре
чувствуется мощь. Ветер ревет,  свистит, о чем-то доверительно  нашептывает.
Ветер дергает за навесы от дождя, которые мы соорудили из пончо,  нейлоновых
веревок и бамбуковых палок.
     Капли  дождя стучат по моему  пончо как камушки  по пробитому барабану.
Уткнувшись  лицом  в амуницию, улегшись в неглубокой своей могилке, ловлю  в
полусне отзвуки ужаса,  царствующего  вокруг.  В кровавых снах  я  занимаюсь
любовью со скелетом. Клацают кости, земля плывет, мои яички взрываются.
     Шрапнель впивается в  навес. Я окончательно просыпаюсь. Прислушиваюсь к
затихающему гулу "B-52". Слушаю, как дышат  мои братаны, мое отделение - как
призраки в кромешной тьме.
     По  ту сторону наших заграждений вражеский солдат провожает воплями уже
невидимые самолеты, которые только что его убили.
     Я пытаюсь заставить себя увидеть сон  о чем-нибудь красивом и добром...
Вижу  бабушку,  которая сидит  в кресле-качалке  на веранде  и  отстреливает
вьетконговцев,  которые потоптали ее розы.  Она попивает драконью  кровь  из
черной бутылки из-под "Кока-Колы", а моя мама Горинг в это время кормит меня
полной белой грудью и гонит, и гонит германские войска, и слова его вырезаны
на танковой броне...
     Я сплю  на стальном ложе, положив лицо на кровяную подушку. Втыкаю штык
в плюшевого медвежонка и начинаю храпеть. Если снится дурной сон - наверное,
наелся чего-то на ночь. Так что спи, мудак.
     Ветер с ревом врывается  под навес  и срывает пончо с  бамбуковой рамы,
обрывая веревочные  растяжки. Дождь  обрушивается  на  меня  черной  ледяной
волной.
     Чей-то   рассерженный   голос  доносится  с  той  стороны  заграждения.
Вражеский сержант ругается непонятными грязными словами. Вражеский сержант в
темноте о труп запнулся....
     Ночной дозор.
     В  предрассветном  небе  маленькая, отблескивающая  металлом звездочка,
вспыхивает как суперновая звезда - осветительная ракета.
     Ни  свет  ни  заря поглощаю  завтрак в своей  щели,  вырытой  в красной
склизкой  глине,  возле  города  Ке-Сань. Вчера  соорудил себе новую  печку,
наделав  дырок для  прохода воздуха в пустой консервной  банке из-под сухого
пайка.  Внутри печки кусок  пластической  взрывчатки С-4 тускло отсвечивает,
как кусок серы. На  печке - другая банка защитного цвета, в ней побулькивает
и  попукивает  свинина с мудаками.  Я  помешиваю  варево белой пластмассовой
ложкой.
     Где-то  на  грани видимости оранжевые трассеры прошивают  ночное  небо.
"Пух -  волшебный дракон",  он же  "Призрак",  самолет C-47 с многоствольным
электропулеметом   в  носу,  вливает  триста   пуль   в  минуту  в  поллюции
какого-нибудь дрыхнущего гука.
     Пробую, как  там  моя  ветчина  с лимской  фасолью. Горячо. Жира много.
Пахнет как  дерьмо  свинячье. Зацепив штыком,  снимаю  полную банку с печки.
Прочно вкручиваю банку в красную глину. Стараясь не уронить, ставлю на огонь
кружку,  засыпаю пакетик порошкового  какао и  вливаю  полфляжки  родниковой
воды.  Горячий шоколад худо-бедно, но отбивает кислый вкус, который остается
во рту из-за таблеток галазона, которые мы добавляем в воду для дезинфекции.
     Мой  завтрак  подвергается  атаке  вьетконговской  крысы,  которая явно
пытается перетащить его под свое коммунистическое влияние.
     Эта крыса - моя  старая  знакомая, поэтому  я отваливаю ей  халявы и не
поджигаю, облив  бензином для зажигалок, как мы с братанами обычно поступаем
с ее родичами. Я топаю ногой, и крыса отступает в тень.
     В свете осветительной ракеты мои братаны из  кабаньего взвода четвертой
роты  первого батальона пятой дивизии  похожи  на  бледных  ящериц.  Братаны
переводят  на меня рептильи глаза.  Халявы  не будет.  Показываю им  средний
палец. Рептильи глаза прыгают обратно на карты, которыми они играют в покер.
     Перейдя   на   новую   стратегическую  позицию,   вьетконговская  крыса
уставилась на меня, пытаясь установить здесь свои коммунистические правила.
     Осветительная  ракета  дрожит,   и  Ке-Сань  застывает,  превращаясь  в
выцветший дагерротип.  Можно подивиться на мусор, который современная  война
разбросала по всей нашей пыльной цитадели, подивиться на  то, что  бородатые
солдаты  держатся здесь и  тогда, когда  весь мир кружится  и силы тяготения
врут, подивиться на бетонные кости старой французской заставы (на которой по
ночам заступают  на пост призраки мертвых легионеров  и монгольские всадники
Чингиз-Хана) - и увидеть, как гнилыми зубами  торчат разбитые стены заставы,
подивиться  через  проволоку   на  тысячи  акров  развороченного  подлунного
пейзажа,  ощутить  скрытый  в  нем  холодный  цепенящий ужас и  его  мертвое
спокойствие.
     На протяжении последних трех месяцев на каменистую землю вокруг Ке-Сань
было сброшено  величайшее  количество  взрывчатых  веществ  за  всю  военную
историю. Двести  миллионов фунтов бомб и всех возможных видов других средств
уничтожения  рвали  и вспахивали бесплодную красную землю, разбивали валуны,
разносили  в  щепки  деревья и вгрызались  в  их обрубки,  испещрили  палубу
кратерами, в которых можно танки прятать.
     Ракета  плавно  скользит вниз на  миниатюрном  парашюте, раскачиваясь и
поскрипывая, роняя искры и шипя, пока не падает на проволоку. Свет ее тает в
темноте.

     Во  тьме ночной  я  ощущаю себя  одним целым с Ке-Сань  - живой ячейкой
этого  места  - этого прыща, который,  весь в  мешках  с песком и в колючке,
вскочил на пустынном плато на краю земли.  Я нутром чувствую, что мое тело -
одна из многих  составляющих, хрящей, мускулов  и костей Ке-Сань, небольшого
американского поселка, который ежедневно долбят 152-миллиметровыми снарядами
из пещер, что в одиннадцати километрах отсюда в  Лаосе, на Ко-Рок-Ридж,  его
долбят  полторы  тысячи  снарядов в день,  долбят,  и долбят,  и  долбят,  с
отупляющей  регулярностью долбят  этот  муравейник, угодивший  под кузнечный
молот.
     Сегодня у меня настроение просто супер - я старик. Двадцать два  дня до
подъема.
     Вьетконговская крыса сидит на низком старте,  на мешке с песком в дюйме
от  моего локтя.  Я  наклоняюсь и выкладываю ее долю  ветчины с мудаками  на
носок  ботинка. Крыса  наблюдает за  мной  черными глазками-бусинками. Крысы
маленькие  зверушки, но  умные.  Убедившись, что я заслуживаю доверия, крыса
спрыгивает с мешка в щель. Запрыгивает на носок ботинка. Когда она ест, щеки
у нее раздуваются. Классная крыса, просто красавица.
     Командуют построение.

     Отделение в колонну по одному выходит за проволоку. Мы  не обмениваемся
шутками  с  сонными  часовыми,  которые  расставлены  в линию  по  бункерам,
сооруженным  из  мешков с песком, бревен,  притащенных из джунглей, и листов
оцинкованной  жести. Мы не обращаем внимания  на сотни солдат из 26-го полка
морской пехоты,  которые  рассыпались  по  всему  периметру,  приготовившись
выступить  на операцию  "Золото".  Наше  отделение  возглавляет  батальонную
колонну. Мы не обращаем внимания на мины  "Клеймор", на ржавые банки  из-под
"Кока-Колы" с камнями внутри, которые развешаны  на проволочных спиралях, на
красные алюминиевые треугольники с проштампованными на них надписями "Мины",
на окопы, полные всякого  барахла, на  засранные ячейки с  полчищами мух, на
горы гильз от гаубичных снарядов...

     На  этот  раз никто не отдает честь Бедному Чарли.  Бедный Чарли  - это
обгоревший  дочерна череп. Наш  пулеметчик Зверодер установил этот череп  на
палке в обстреливаемой  зоне. Мы  уверены, что это череп вражеского солдата,
которого сожгло  напалмом по  ту сторону наших заграждений. На  Бедном Чарли
все  еще красуются мои  старые  войлочные  ушки  Мыша-Мушкетера, которые уже
начали  покрываться плесенью.  Я  смеха ради примотал эти уши  проволокой на
Бедного Чарли. Когда  мы проходим мимо,  гляжу  в  пустые глазницы.  Жду, не
вылезет ли белый паук. Черное, четко очерченное лицо смерти смеется над нами
своими обугленными  зубами, костяшками, которые  застыли  в оскале навсегда.
Бедный Чарли  всегда  над  нами смеется,  как  будто  ему известен  какой-то
смешной секрет. А мы и не спорим, что он знает больше, чем мы.
     Сзади  нас на  высоте  вертолеты  снабжения  шлеп-шлепают к  земле  как
гигантские кузнечики, среди минометных снарядов, разрывающих стальной  ковер
аэродрома.
     Заряжаем оружие.
     Погружаем мысли в ноги.
     На пеньке  в лесной полосе кто-то приколотил кусок патронного ящика, на
котором  сквозь  стелющийся  туман  чернеется:  ОСТАВЬ  НАДЕЖДУ,  ВСЯК  СЮДА
ВХОДЯЩИЙ. Мы уже не смеемся над этим и не отрываем глаз от тропы. Мы сто раз
видели этот знак и согласны с тем, что там написано.
     Встречаем  ребят  из  девятой  роты третьего батальона  пятой  дивизии,
которые  топают  домой из ночных засад. Говорят, никто не вляпался. Вьетконг
не появлялся.  "Отлично"  - приходим  мы к общему мнению. Достойно, говорим,
потом  интересуемся, дают ли их сестренки. В ответ они говорят, что выставят
нам пива,  если  мы  пообещаем  в  штаны  себе  нассать,  а  если  не  будет
получаться, мы должны послать им письмо и позвать на помощь.
     Восходит солнце.

     Доходим  до  последнего поста слухового  наблюдения,  где  дежурят  два
человека. Ковбой машет рукой, и Алиса становится в голове колонны.
     Алиса  -  это  черный  колосс,  африканский дикарь,  голову  он обмотал
косынкой из  куска зеленого парашютного  шелка, чтоб на  лицо не стекал пот.
Каски он  не носит.  На нем жилет из шкуры  бенгальского  тигра, которого он
замочил однажды ночью на высоте 881. На шее ожерелье из вудуистских костей -
курин