рпеха он  появляется, когда он  чересчур
долго в говне пробудет. Ну, типа ты реально видел что-то... по ту сторону. У
всех боевых морпехов появляется. И у тебя будет.
     Стропила говорил: "Неужели?"
     Мистер Откат пару раз пыхает косяком и передает его Чили-На-Дом.
     - Давным-давно, когда я  сам еще  салагой  был, я в бога  не верил... -
Мистер Откат  вытаскивает из кармана  рубашки  зажигалку "Зиппо" и  сует  ее
Стропиле. - Видишь? Тут написано:  "Бог! Бог! Мы  с тобою заодно,  понял?" -
Мистер Откат  хихикает. Такое впечатление, что он  пытает навести  взгляд на
какой-то далекий  предмет. - Да уж,  в окопах  атеистов  не остается. Ты сам
молиться начнешь.
     Стропила  глядит на меня,  усмехается, отдает зажигалку Мистеру Откату.
"Многому тут у вас научишься".
     Я  стругаю кусок доски от патронного ящика своим  боевым ножом. Вырезаю
деревянный штык.
     Дейтона  Дейв  говорит:  "Помните  то  малолетнее  гуковское  создание,
которое  хотело батончик съесть? Оно меня  укусило.  Я же  пошел  в деревню,
сироток подыскать, и  в засаду  к этому юному Виктор-Чарли попал. Подбежал и
чуть  кусок  руки  не  отхватил". Дейтона поднимает  левую  руку,  показывая
маленькие  красные полумесяцы, оставленные зубами. "Там  детишки утверждают,
что наш ням-ням намба тен. Как бы бешенством не заболеть".
     Чили-На-Дом  усмехается.  Он  поворачивается  к Стропиле. "Именно  так,
салага.  Ты  тут  понимаешь,  что  достаточно   просолился,  когда  банки  с
консервами начинаешь бросать не детям, а в детей".
     Я говорю: "Мне  явно снова в говно надо. Столько недель  прошло, а я за
это время  не слышал ни одного  выстрела в  гневе праведном. Тоска смертная.
Как мы в Мире потом к жизни привыкать  будем? День без крови -  что день без
солнечного света".
     Чили-На-Дом говорит:
     - Не дергайся. Та старая мамасан, что нам  одежки стирает, рассказывает
такие вещи, что про них даже служаки из разведки не знают. Она говорит,  что
в Хюэ  вся  гребаная  северовьетнамская  армия  крепко  окопалась  в  старой
крепости, которая зовется Цитадель. Тебе оттуда не вернуться, Джокер. Виктор
Чарли  попадет тебе прямо в сердце. Корпус отправит твою  худосочную задницу
домой в  алюминиевом ящике  за триста  долларов, и ты будешь там весь  такой
разодетый,  как служака, на тебя там  напялят мундир из парадного комплекта.
Только шляпу белую не  дадут. И  штанов тоже. Штанов они не дают. И все твои
школьные приятели,  и  все родственники,  которых  ты  один хрен  никогда не
любил, придут на твои похороны, и будут называть тебя добрым христианином, и
будут говорить о том, что ты совершил  геройский поступок, позволив замочить
себя  в борьбе за разгром коммунизма,  а  ты  будешь  просто  лежать себе  с
холодной жопой, дохлый как селедка".
     Дейтона    Дейв   усаживается   на   раскладушке:   "Иногда   можно   и
погеройствовать чуток, но  это если перестать за жопу свою волноваться, если
тебе все  похрен  станет.  Но гражданские ведь не понимают  нихрена, поэтому
ставят статуи в парках, чтобы на них голуби гадили. Гражданские не понимают.
Гражданские не желают понимать".
     Я говорю: "Злые вы  какие. Неужто  американский образ жизни  больше  не
любите?"
     Чили-На-Дом качает  головой. "Ни  один  Виктор  Чарли не насиловал моих
сестер. Хо-Ши-Мин не бомбил Перл-Харбор. Мы здесь в плену. Мы военнопленные.
У нас отобрали свободу и отдали ее гукам,  но гукам она  не  нужна. Для  них
важнее остаться живыми, чем свободными".
     Я фыркаю. "Именно так".
     Заштриховываю  маркером  очередной  фрагмент  на  бедре  голой женщины,
нарисованной на спине бронежилета.  Число  58  исчезает.  Осталось пятьдесят
семь дней в стране - и подъем.
     Полночь.  Скука становится  невыносимой. Чили-На-Дом  предлагает  убить
время, замочив пару-другую наших маленьких мохнатых друзей.
     Я объявляю: "Крысиные гонки!"
     Чили-На-Дом спрыгивает с брезентовой раскладушки и направляется в угол.
Он  разламывает  джонуэйновскую  печенюшку. В углу  мы  сделали  треугольный
загон, приколотив доску,  которая поднимается на  шесть дюймов  от палубы. В
обгоревшей  доске  проделано  небольшое  отверстие.  Чили-На-Дом  запихивает
кусочки печенья под доску. Потом он вырубает свет.
     Я бросаю Стропиле один из своих  ботинок. Ясное дело,  он не  понимает,
что с ним делать. "Что - "
     Ш-ш-ш-ш.
     Мы сидим  в засаде, наслаждаясь  предвкушением грядущего насилия.  Пять
минут. Десять минут. Пятнадцать минут. Наконец вьетконговские крысы начинают
выползать из нор. Мы застываем. Крысы  мечутся по стропилам,  лезут вниз  по
матерчатым  стенкам, спрыгивают  на фанерную палубу  с негромкими  шлепками,
бесстрашно передвигаются в темноте.
     Чили-На-Дом  дожидается,  пока все это мельтешение не  сосредоточится в
углу. Тогда он выпрыгивает из койки и включает верхний свет.
     Все, за исключением Стропилы,  в ту  же  секунду вскакивают на  ноги  и
собираются полукругом вокруг  угла хибары. Крысы посвистывают и повжикивают,
цепляясь розовыми лапками за фанеру. Две или три вырываются на свободу - они
настолько храбрые  или  одуревшие  от  ужаса  (  в  таких  ситуациях  мотивы
поведения  уже  несущественны), что бегут прямо по нашим ногам,  прорываются
между  ног  и  через  смертельный  строй  старательно  целящихся  ботинок  и
вонзающихся в пол штыков.
     Но большинство крыс сбиваются в кучку под доской.
     Мистер   Откат  достает  банку  с  бензином  для  зажигалок  из  своего
бамбукового рундука. Он прыскает бензином в дырочку, проделанную в доске.
     Дейтона  Дейв  чиркает спичкой. "Берегись огня в дыре!" Бросает горящую
спичку в угол.
     Доска с хлопком охватывается пламенем.
     Крысы разлетаются  из-под доски, как  осколки  от  гранаты,  заряженной
грызунами.
     Крысы  охвачены  огнем.   Крысы  превратились  в   маленьких   пылающих
камикадзе, они мечутся  по фанерной  палубе,  бегут под  шконками,  по нашим
вещам, носятся по кругу, все быстрее и быстрее, куда попало,  лишь бы  туда,
где нет огня.
     -  НА  ТЕБЕ! -  Мистер  Откат орет  как  сумасшедший.  -  "НА!  НА!" Он
разрубает крысу напополам своим мачете.
     Чили-На-Дом удерживает  крысу  за  хвост,  та  визжит, а он забивает ее
насмерть ботинком.
     Я бросаю свой боевой нож в крысу на  другой стороне хибары. Здоровенный
нож пролетает мимо, втыкается в пол.
     Стропила не понимает, что ему делать.
     Дейтона Дейв вертится как волчок с винтовкой с примкнутым штыком, идя в
атаку  на  горящую  крысу  как  истребитель  в  воздушной  схватке.  Дейтона
преследует   безумно  мечущуюся   зигзагами  крысу,   крутится   на   месте,
перескакивает  через  препятствия,  с каждым  шагом сокращая  дистанцию.  От
наносит по крысе удар прикладом, а затем колет штыком, снова, снова и снова.
"Эта на счет идет!"
     И вдруг битва кончается, так же неожиданно, как и началась.
     После крысиных  гонок все  сваливаются в изнеможении. Дейтона быстро  и
шумно дышит. "Уффф. Хороший у них  отряд был. Реально  крутой. Я уж думал, у
меня сердечный приступ случится".
     Мистер  Откат  кашляет,   фыркает.  "Слышь,  салага,  сколько  на  счет
записал?"
     Стропила все так же сидит на своей брезентовой койке с  моим ботинком в
руке. "Я ... нисколько. Все так быстро было".
     Мистер  Откат смеется: "Слушай, а прикольно  иногда  убить кого-нибудь,
кого разглядеть можно. Ты побыстрее  в кондицию входи,  салага.  В следующий
раз крысы будут с оружием в руках".
     Дейтона  Дейв вытирает лицо грязной зеленой нательной рубашкой. "Да все
нормально  у  салаги  будет.  Отвали  ему халявы.  У Стропилы пока инстинкта
убийства нет, вот и все. У меня вот есть, я  где-то  с пятьдесят  мог  бы на
счет  занести. Но все знают,  что гуковские  крысы  своих  мертвецов с собой
утаскивают".
     Мы начинаем швырять чем попало в Дейтону Дейва.

     После небольшого передыха мы собираем поджаренных крыс и выносим их  на
улицу, чтобы провести ночные похороны.
     Несколько парней из взвода обеспечения, который расположился в соседней
хибаре, выходят на улицу, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
     Младший капрал  Уинслоу  Славин,  главный  у военных  трубопроводчиков,
подгребает к нам  в своем заляпанном зеленом летном комбинезоне.  Комбинезон
изорван, покрыт пятнами краски и масляными разводами.

     -  Всего шесть? Херня. Прошлой ночью мои ребята семнадцать сделали. Все
официально подтверждены.
     Я отвечаю:
     -  Так у вас там крысы-то  тыловые были.  Битва  у  вас  между  крысами
получилась.  А  эти крысы - бойцы вьетконговской  морской пехоты.  Крутейшие
хряки.
     Я  поднимаю одну из  крыс.  Поворачиваюсь к  военным  трубопроводчикам.
Держу крысу на весу и целую ее.
     Мистер Откат смеется, подбирает одну из мертвых крыс, откусывает кончик
хвоста.  Проглотив, Мистер  Откат  говорит:  "У-м-м-м...  Люблю я  хрустящих
зверушек".  Он  ухмыляется,  подбирает другую мертвую крысу,  предлагает  ее
Стропиле.
     Стропила замирает. Даже рта не может открыть. Только на крысу пялится.
     Мистер Откат смеется.
     - В чем дело, салага? Не хочешь настоящим убийцей стать?
     Мы хороним вражеских  крыс  со всеми военными  почестями - выковыриваем
неглубокую могилку и сваливаем их туда.
     Мы поем:

     Приходи-ка песни петь,
     И с нами пить и есть.
     Эм-И-Ка... Ка и И. Эм-А-У и Эс.
     Микки Маус, Микки Маус...

     - Господи! - говорит Мистер Откат, глядя в неопрятное небо. - Эти крысы
погибли как морпехи. Отвали им там халявы. А-минь.
     Мы все повторяем: "А-минь".
     После  похорон   мы   еще  какое-то  время  издеваемся   над   военными
трубопроводчиками  и  возвращаемся в нашу  хибару.  Лежим без  сна в койках.
Долго обсуждаем подробности битвы и похорон.
     Потом пытаемся заснуть.

     Проходит час.  Начинается дождь. Мы заворачиваемся в подкладки от пончо
и молимся,  чтоб  скорее рассветало.  Муссонный дождь холоден  и  плотен,  и
всегда  начинается без  предупреждения.  Ветер  колотит водяными  струями  в
пончо, которые  развешаны  по стенам  хибары, чтобы защищать  нас от  дурной
погоды.
     Ужасный звук падающих снарядов...
     Это по нам.
     - Черт! - говорит кто-то. Никто не шевелится.
     Стропила спрашивает: "Это - "
     Я отвечают: "Именно так".
     Отзвуки  взрывов  начинаются  где-то за проволокой и приближаются,  как
шаги какого-то  чудовища. Отзвуки  превращаются в бухающие удары. Бух.  Бух.
БУХ. А затем надвигаются свист и рев.
     БАХ.
     Ритмичная  дробь  дождя  прерывается звяканьем  и бряканьем осколков по
жестяной крыше.
     Мы  все соскакиваем  со  шконок с оружием в  руках, как  детали  одного
большого механизма - даже Стропила, который уже начинает врубаться в здешнюю
жизнь.
     Под бьющими струями холодного дождя бежим к нашему бункеру.
     На  периметре пулеметы гремят пулеметы M-60,  грохают гранатометы M-70,
мины с глухими ударами вылетают из труб минометов.
     Осветительные  ракеты  взрываются  вдоль  всего  заграждения  красивыми
кустами зеленого огня.
     В мокрой пещерке, образованной мешками с песком,  мы сбиваемся в кучку,
локоть  к  локтю,  в  мокром белье,  задавленные темнотой,  беспомощные, как
пещерные люди, прячущиеся от чудовища.
     - Лишь бы они просто по нам  прикалывались. Лишь  бы через проволоку не
поперли. Не готов я к такой херне.
     По ту сторону бункера слышны звуки: БАХ, БАХ, БАХ. И шум дождя.
     Каждый  из нас  ждет,  когда его прямо  в  голову пригвоздит  следующий
снаряд - мины летят, как посланцы рока.
     Вопль.
     Дожидаюсь  затишья  и выползаю наружу узнать,  что там. Ранило кого-то.
Свист приближающегося снаряда заставляет меня отступить в бункер. Жду, когда
он разорвется.
     БАХ.
     Я  выползаю  наружу,  встаю и бегу  к раненому.  Это  один  из  военных
трубопроводчиков. "Ты из взвода обеспечения? Где Уинслоу?"
     Он жалобно воет. "Я умираю! Я умираю". Трясу его.
     - Где Уинслоу?
     - Там - показывает он рукой. - Он мне помочь шел...
     Стропила и Чили-На-Дом вылезают наружу, и Стропила помогает мне утащить
трубопроводчика в наш бункер. Чили-На-Дом бежит за санитаром.
     Мы оставляем трубопроводчика на Дейтону с Мистером Откатом и бегаем под
дождем, разыскивая Уинслоу.
     Находим его в грязи у порога его хибары. Он разорван на куски.
     Мины  больше не  падают.  Пулеметный огонь на  периметре  ослабевает до
отдельных коротких  очередей. Несмотря на  это, хряки, охраняющие  периметр,
продолжают запускать  кусты  зеленых ракет  на тот случай если  Виктор-Чарли
планируют начать наземную атаку.
     Кто-то набрасывает пончо поверх  Уинслоу. Дождь  барабанит  по  зеленой
пластиковой простыне.
     Я говорю: "Чтоб проделать  такое, как Уинслоу, нужно стержень иметь. Ну
вот, кишки вижу, а стержня никакого и нет".
     Никто не отвечает.
     После того как зеленые упыри из похоронной команды запихивают Уинслоу в
похоронный  мешок  и  уносят  его,  мы  возвращаемся  в  хибару.  В   полном
изнеможении шлепаемся на шконки.
     Я  говорю:  "Ну,  Строп,  вот и довелось тебе услышать, как  стреляют в
гневе праведном".
     Стропила сидит на шконке  в  зеленом исподнем, весь промок до нитки. Он
держит что-то в руке, уставясь на это что-то.
     Я поднимаюсь.
     - Э, Строп. Что это? Осколок засувенирил?
     Ответа нет.
     - Строп? Ты ранен?
     Мистер  Откат  фыркает.  "В чем  дело,  салага?  Из-за  пары  выстрелов
разнервничался?"
     Стропила  глядит  на  нас,  и  мы  видим  на  его лице  какое-то  новое
выражение.  Его  губы искривлены  в  жестокой злобной гримасе.  Его  тяжелое
дыхание то и дело прерывается хрипами. Он рычит. Губы его мокры от слюны. Он
глядит на  Мистера Отката.  Предмет  в  руке Стропилы -  кусок  человеческой
плоти,   плоти   Уинслоу,   мерзко-желтого  цвета,  размером  с  джонуэйскую
печенюшку, мокрый от крови. Мы долго не можем оторвать от него глаз.
     Стропила кладет этот кусок человеческой плоти в рот на язык, и мы ждем,
что его сейчас вытошнит.  Но он лишь скрежещет  зубами. Затем, закрыв глаза,
глотает.
     Я выключаю свет.

     Рассвет.  Дневная   жара   воцаряется  быстро,  выжигая  грязные  лужи,
оставленные муссонным  дождем. Мы  со Стропилой  шлепаем  в  посадочную зону
Фу-Бай. Ждем медицинского вертолета.
     Через десять минут прибывает "Веселый зеленый гигант" с грузом.
     Санитары взбегают  по трапу, откинутому из  задней  части подрагивающей
машины, и тут  же  появляются  снова, таща брезентовые  носилки. На носилках
лежат окровавленные тряпки, внутри которых люди. Мы со Стропилой заскакиваем
в  вертолет. Поднимаем  носилки  и  бежим  по металлическому трапу. Вертолет
вот-вот взлетит.
     Мы опускаем носилки на палубу  рядом с  другими, где санитары сортируют
живых и мертвых, меняют бинты, ставят капельницы с плазмой.
     Мы  со Стропилой  забегаем под пропеллерную  струю,  вбегаем боком  под
хлопающими  лопастями в смерч  раскаленного  воздуха и  жалящей  щебенки. Мы
останавливаемся пригнувшись, выставляем вверх большие пальцы.
     Пилот  вертолета  -  как  вторгшийся  на  Землю  марсианин  в оранжевом
огнезащитном  летном комбинезоне и  космическом шлеме защитного  цвета. Лицо
пилота -  тень за  темно-зеленым  козырьком. Он  поднимает  пальцы вверх. Мы
обегаем  вертолет,  устремляясь к  грузовому трапу,  где бортовой пулеметчик
подаем нам руку, помогая влезть в живот дрожащей машины, которая в это время
начинает подъем.
     Рейс на  Хюэ -  это  восемь  миль  на  север.  Далеко под  нами Вьетнам
выглядит  как одеяло  из зеленых и желтых лоскутьев.  Очень красивая страна,
особенно если смотреть с высоты. Вьетнам как страница из альбома Марко Поло.
Палуба испещрена снарядными воронками, от напалмовых ударов остались большие
выжженные заплаты, но красота этой страны затягивает ее раны.
     Мне закладывает уши. Я зажимаю  нос и надуваю щеки.  Стропила повторяет
мои действия. Мы сидим на тюках зеленых прорезиненных похоронных мешков.
     Когда  мы  подлетаем к Хюэ, бортовой пулеметчик закуривает  марихуану и
стреляет из своего М-60 в крестьянина  на рисовых  полях под нами.  Бортовой
пулеметчик   длинноволос,   усат  и  совершенного  гол,  если   не   считать
расстегнутой гавайской спортивной  рубашки. На  гавайской спортивной рубашке
красуется сотня желтых танцовщиц с обручами.
     Лачуга  под  нами расположена  в  зоне  свободного огня - по  ней можно
стрелять кому  угодно и по  какой  угодно причине. Мы наблюдаем  за тем, как
крестьянин бежит по мелкой воде. Крестьянин знает одно - его семье нужен рис
для еды. Крестьянин знает одно - пули разрывают его тело.
     Он падает, и бортовой пулеметчик хихикает.

     Медицинский вертолет  садится в посадочной зоне возле шоссе номер 1,  в
миле к югу  от Хюэ. Посадочная зона беспорядочно усыпана  ходячими ранеными,
лежачими и похоронными  мешками.  Мы со  Стропилой не успеваем  еще покинуть
посадочную зону, а  наш вертолет уже успевает  загрузиться  ранеными и снова
поднимается в воздух, отправляясь обратно в Фу-Бай.
     Сидим  перед  разбомбленной  бензоколонкой,  ждем   какой-нибудь  лихой
колонны. Проходит несколько часов.  Наступает полдень. Я  снимаю бронежилет.
Вытаскиваю  старую,  рваную  бойскаутскую   рубашку  из   северовьетнамского
рюкзака. Напяливаю  бойскаутскую рубашку,  чтобы солнце не  спалило  тело до
самых  костей.  На  потрепанном  воротнике  красуются  капральские  шевроны,
которые уже настолько просолились, что черная эмаль стерлась, и проглядывает
латунь.  Над правым  нагрудным карманом пришит матерчатый прямоугольник,  на
котором   написано:   "1-я   дивизия   морской  пехоты,   КОРРЕСПОНДЕНТ".  И
по-вьетнамски: "BAO CHI".
     Сидя на изрешеченной пулями желтой устрице с надписью "SHELL  OIL",  мы
попиваем  Коку по цене пять долларов за бутылку. У мамасаны, которая продала
нам эту  Коку, на голове надета коническая белая шляпа. Каждый раз, когда мы
что-нибудь говорим, она кланяется. Она щебечет и стрекочет как старая черная
птица. Улыбается нам, обнажая черные зубы. Она очень гордится тем,  что зубы
у  нее такие. Такие черные зубы, как у нее, получаются только если всю жизнь
бетель  жевать. Мы не понимаем  ни  слова из  ее сорочьего  стрекотанья,  но
ненависть,  отпечатанная в застывшей на ее  лице  улыбке,  ясно дает понять:
"Пусть эти американцы и мудаки, но уж больно они богатые".
     Ходит  известная байка  о том,  что старые  Виктор-Чарлевские  мамасаны
торгуют Кокой,  в которую подсыпают молотое стекло. Пьем и обсуждаем, правда
это или нет.
     Два "Дастера", легких танка со спаренными 40-миллиметровыми пушками, со
скрежетом проезжают  мимо. Люди в "Дастерах" игнорируют наши поднятые  вверх
пальцы.
     Часом позже "Майти Майт" пролетает мимо на  скорости восемьдесят миль в
час - это максимум для такого маленького джипа. Опять не повезло.
     Затем появляется колонна трехосных грузовиков,  который катит за  двумя
танками M-48 "Паттон". Тридцать здоровенных машин с ревом проносятся мимо на
полной  скорости. Еще два танка "Паттон" едут замыкающими Чарли, обеспечивая
тыловое охранение.
     Первый танк увеличивает скорость, проезжая мимо нас.
     Второй танк замедляет ход, взбрыкивает, дергается и останавливается. Из
башни торчит белокурый командир танка, на котором нет  ни шлема, ни рубашки.
Он машет нам рукой, приглашая залезать. Мы напяливаем бронежилеты. Подбираем
снаряжение и забрасываем его  на танк. Потом мы со Стропилой вскарабкиваемся
на плотный кусок горячего дрожащего металла.
     Через  люк   под  нашими  ногами   видим  водителя.  Его   голова  едва
высовывается наружу, только чтобы  дорогу было видно. Руки лежат на рычагах.
Он  дергает  ручку  эксцентрика, и  танк  наклоняется вперед,  подпрыгивает,
скрежещет,  все быстрее  и  быстрее.  Рев дизельного  двигателя  в восемьсот
лошадиных  сил   нарастает,   пока  не  превращается   в   ритмичный