ых  косточек из Нового  Орлеана.  Он сам прозвал себя  "Алиса", в честь
своей любимой  пластинки - "Ресторан Алисы"  Арло Гатри. Ковбой называет его
"Черным  корсаром",  потому что в левом ухе Алиса  носит  золотое кольцо.  А
Зверодер зовет Алису "Туз пик", потому что Алиса вставляет карты из покерной
колоды в  зубы  официально  засчитанных убитых  им  солдат противника. Я  же
предпочитаю называть  его "Джангл Банни", чтобы лишний раз позадирать Алису,
который отличается не на шутку зверским нравом.
     Через  плечо  у  Алисы перекинута синяя  холщовая  хозяйственная сумка.
Синяя холщовая хозяйственная сумка набита гуковскими ногами, которые страшно
воняют.
     Алиса коллекционирует солдат противника, сначала он их убивает, а потом
отрубает им ступни.
     "Чисто!"  - машет рукой Алиса. На руках у него перчатки из  свиной кожи
против мозолей. Своим мачете он прорубает путь через джунгли.
     Ковбой машет рукой и мы продолжаем топать по тропе, по-индейски, след в
след.
     Ковбой  сходит с тропы, поправляет на переносице дымчатые очки, которые
выдают  в  морской  пехоте.  В  этих  дымчатых  очках  Ковбой  похож  не  на
головореза, а на корреспондента школьной  газеты,  кем он и был  меньше года
назад.

     Топать  по тропическому лесу -  все равно что взбираться по лестнице из
дерьма  в   огромной   оранжерее,   выстроенной   людоедами-великанами   для
растений-гигантов.  Рождение и  смерть  слились тут  в извечном хороводе,  и
новая жизнь  кормится гниющими останками  старой. Черная земля  прохладна  и
сыра, и растительность ненормальных  размеров усыпана каплями  влаги. Однако
воздух здесь  плотен и горяч, потому  что  тройной слой листового покрова не
дает  влаге  улетучиваться.  Листовой  покров,  образованный  переплетенными
ветвями, настолько густ, что солнечный свет просачивается сквозь него только
редкими и тусклыми  столбами, которые похожи на те, что рисуют в книжках для
воскресных школ, изображая Иисуса, беседующего с богом.
     Под горами, торчащими как черные драконьи зубы, продвигаемся вперед. Мы
топаем по  тропе дровосека, вверх по холмам из арахисового масла, по валунам
в  пятнах мха, в зеленую  духовку кухни  господней, на враждебную территорию
индейских племен.

     Колючий  подлесок цепляется за пропитанную потом  тропическую форму, за
нагрудные  карманы  для  патронов, за шестидесятифунтовые  полевые  ранцы  и
двенадцатифунтовые бронежилеты из дюролона, за трехфунтовые каски, обтянутые
камуфляжной   тканью,   и   за   шести-с-половиной-фунтовые   винтовки    из
стекловолокна и стали. Вялые саблевидные листья слоновьей травы режут руки и
щеки.  Ползучие  побеги  ставят  подножки и  раздирают  икры.  Лямки  ранцев
натирают  плечи  до волдырей,  а соленая водица  оставляет на  шеях  и лицах
извилистые  дорожки,  похожие  на   следы  от  грязных  червяков.  Насекомые
впиваются в  кожу, пиявки сосут кровь, змеи  хотят укусить, даже обезьяны, и
те швыряются камнями.
     Мы топаем, как оборотни, люди-волки через джунгли, потом выходит из нас
вьетнамское пиво, и мы готовы, мы хотим и  можем схватить коварного Дядю  Хо
за его загадочные яйца и не  отпускать их ни за что и никогда. Но джунгли  -
вот  наш настоящий враг. Бог придумал джунгли специально для морской пехоты.
У Бога встает при одном
     упоминании морской  пехоты,  потому что мы убиваем всех, кто попадается
нам на глаза -  халявы  не будет. Он играет в свои игры, мы - в свои. В знак
благодарности  за  внимание со  стороны  этой всемогущей  силы мы без устали
пополняем рай свежими душами.

     Проходят часы. Много-много часов.  Мы теряем счет  времени.  В джунглях
времени нет.  Здесь  черное  кажется зеленым, зеленое  - черным, мы не знаем
даже, день сейчас или ночь.
     Ковбой то и дело ускоренным шагом проходит вдоль колонны. Напоминает  о
необходимости  выдерживать интервал  в  десять ярдов. Часто останавливается,
чтобы свериться с компасом и запаянной в пластик картой.
     Приходит боль. Мы не обращаем на нее внимания.  Ждем, когда она  станет
монотонной, и через какое-то время так и происходит.
     Наш салага весь  вспотел, он  постоянно спотыкается и, похоже, запросто
может потеряться,  даже просто  отойдя по большой  нужде. Явная жертва жары.
Салага поедает розовые соленые таблетки  как ребенок грызет драже "бобы",  а
затем жадно глотает горячий "Кул-Эйд" из фляжки.
     Как одинаково здесь все... Все одно и то же - деревья, лианы как дохлые
змеи, здоровенные  листья травы.  Из-за этой одинаковости мы как  без руля и
без ветрила.
     Ящерки породы "Fuck you" приветствуют наше  появление: "Fuck you...fuck
you...".
     Смеется невидимый какаду, смеется,  будто ему известен какой-то смешной
секрет.
     Мы   топаем  вверх  по  скалистым   ущельям,  и   мне  слышится   голос
комендор-сержанта  Герхайма,   вопящего   на  рядового  Леонарда  Пратта   в
Пэррис-Айленде:  "Дойти до места назначения можно только делая  один  шаг за
один раз". Ничего сложного тут нет. Сначала  один шаг. Потом еще.  И еще.  И
еще раз еще.
     Мы  думаем  о том, что будем делать,  когда вернемся  обратно  в Мир, о
дурацких  школьных проказах,  которыми  развлекались  еще до того,  как  нас
засосало в  Корпус, о голоде и жажде, об  отпусках в Гонконге и Австралии, о
том, как все мы тут крепко подсаживаемся  на "Кока-Колу", о том как, бывало,
сидишь  и  выковыриваешь из зубов  кукурузины, посматривая кино из машины со
старой доброй подругой  Мери-Джейн Гнилойписькой, об отмазках,  которые надо
придумывать, чтоб  не писать домой,  а больше  всего -  о  количестве  дней,
оставшихся у каждого на его стариковском календаре.
     Мы  думаем  о  всякой никчемной  ерунде, чтобы  не думать о страхе  - о
страхе перед  болью,  перед увечьем, перед почти долгожданным  глухим ударом
противопехотной  мины  или  пули  снайпера,  или чтобы  не  думать  о  тоске
одиночества,  которое, по большому счету,  опаснее и  в  определенном смысле
больнее всего. Мы не позволяем мыслям отвлекаться  от дней вчерашних, откуда
выдраны все воспоминания о боли и одиночестве, и от дней грядущих, в которые
для нашего  удобства боль  и одиночество еще не вписаны,  а главное  - мы не
позволяем   мыслям  отвлекаться  от  ног,  которые  давно  уже  живут  своей
собственной жизнью и заняты своими собственными мыслями..

     Стой. Алиса поднимает вверх правую руку.
     Отделение останавливается. Мы на расстоянии выстрела от ДМЗ.
     Ковбой  сгибает пальцы  на правой  руке, будто охватывая женскую грудь.
Мина-ловушка?
     Алиса пожимает плечами. Спокойно, братан.
     Вопрос нашего выживания зависит от развитости  рефлексов самосохранения
от снайперов  и здравого смысла.  Глаза  Алисы  умеют  замечать растяжки  из
зеленых  жил,  вилки  Попрыгуньи  Бетти, крохотные толкатели,  рыхлую почву,
растоптанные растения,  следы от  ног,  обрывки  оберточного  мусора  и даже
пресловутые ямы-ловушки с заостренными бамбуковыми кольями на дне. Уши Алисы
могут уловить  необычную тишину,  слабое  бряцанье  снаряжения, шлепок мины,
выбрасываемой из минометной трубы, или клацанье  досылаемого затвора. Опыт и
животные инстинкты  дают  Алисе  сигнал, когда  он  видит  маленькую и плохо
замаскированную мину-ловушку,  которую  специально  поставили  на тропе так,
чтобы  мы  ее сразу  нашли и свернули, наткнувшись  на более страшную  мину.
Алиса знает, что наибольшее число потерь  мы несем  из-за мин-ловушек, и что
во  Вьетнаме  почти все  мины-ловушки устроены  так, чтобы  их  жертвы  сами
становились причиной своей смерти. Он  знает любимые  уловки противника, где
он  любит устраивать  засады,  где  обычно прячутся  снайперы. Алисе знакомы
сигналы, которые  противник оставляет  для  своих друзей  -  лоскуты  черной
материи, треугольники из бамбуковых палок, особым образом уложенные камни.
     Алиса  глубоко  постиг  душу  хитрого народца,  привыкшего  бороться за
выживание в этом темном лесу - этих закаленных солдат, маленьких призраков с
железным стержнем  внутри, бронзовыми яйцами,  невыразимым  мужеством  и без
каких-либо следов  морали. Это на  вид  они  маленькие, но дерутся  в полный
рост, и пули их не меньше наших.
     Ходят слухи, что многие из тех морпехов, кто по своей воле становится в
голову колонны, поражены  инстинктом смерти. Некоторые  хотят  почувствовать
себя героями, ну, а если  ты весь выход прошел в голове да еще и остался жив
после этого - ты в  самом деле герой. Некоторые ребята сами себе охренели до
такой степени, что им  уже наплевать и на то, что  они сами творят, и  что с
ними вытворяют.  Но Алиса ходит в голове, потому что балдеет от того, что он
в центре внимания.  "Само собой, страшно, - сказал он мне  однажды, когда мы
выкурили,  наверное,  по  тонне  дури каждый.  -  но  я  стараюсь  этого  не
показывать".  Алисе нужны именно такие моменты,  когда он  имеет возможность
заглянуть туда, что он сам называет "по ту сторону".
     Алиса замирает. Правая рука сжимается в кулак: Внимание!
     Все органы чувств Алисы  включаются  на полную. Он  выжидает. Невидимые
птицы мечутся с  дерева на дерева. Алиса усмехается,  прячет в ножны мачете,
поднимает на  плечо  гранатомет M-79. "Блупер" похож на игрушечное охотничье
ружье - такой он уморительно маленький.
     Вековые деревья молчат, они - как зеленый нефритовый  храм с  колоннами
из  красного  дерева  по  двести  футов  в высоту,  со  сросшимися  корнями,
переплетенными ветками, с  толстыми  чешуйчатыми  лианами,  которые обвивают
непоколебимые стволы.
     Адреналин ударяет в голову.
     Алиса  пожимает  плечами,  опускает  гранатомет,  поднимает  вверх  два
больших  пальца  - его обычный знак  для "Все  чисто". Похоже, он  хочет нам
сказать: "Я так крут, что даже ошибки мои верны".
     Правая рука Ковбоя снова рассекает воздух, и мы, поправив навешанное на
нас  снаряжение так, чтоб поменьше  резало, двигаемся дальше, бурча себе под
нос  и ругаясь. Наши мысли снова уплывают в  плотские мечты о твердых сосках
Мэри-Джейн Гнилойписьки и в Фантазию Большого Траха после возвращения домой,
они  уплывают  обратно, в  черно-белое  кино,  в  котором наши  воспоминания
несколько отличаются  от  того,  что  было  на самом  деле, обратно  к ярким
акварельным  картинкам  того  славного  дня  ротации  домой,  дата  которого
обведена красным кружком на календаре любого старика. Она у каждого своя, но
смысл ее един для всех - Домой.
     Алиса снова медлит. Его рука в перчатке дотягивается до огромной желтой
орхидеи  и вырывает  ее  из  сплетений  лиан. Выпрямившись, Алиса  вставляет
жирный, сочный стебель в кожаную петлю на своем жилете из шкуры бенгальского
тигра.  Спереди на  жилете  эти петли  пришиты в несколько рядов,  и  в  них
болтаются две дюжины зарядов к гранатомету M-79.
     Алисина синяя холщовая хозяйственная сумка  болтается  у него на плече.
Сумка  вся  испещрена   картинками,  автографами,  похабными   рисунками   и
человечками - по числу убитых солдат противника на личном счету Алисы.
     На синей холщовой  хозяйственной сумке -  уже начавшие выцветать черные
печатные буквы: "Кабаны рота "Дельта" 1 батальон 5  полк Мы торгуем смертью,
и если я пойду и долиною смертной тени, не  убоюсь зла, ибо я сам есть зло",
и  совсем свежая  надпись  "НЕ СТРЕЛЯТЬ - СТАРИК" с пририсованной картинкой:
каска и пара ботинок.
     Продвигаясь  по  узкой  тропе, Алиса  мурлычет себе  под нос: "Заходи -
будешь сыт и пьян... к Алисе в ресторан..."
     Ковбой останавливается, поворачивается,  срывает с головы мутно-голубой
с серым "стетсон".
     - Привал.
     Зеленые морпехи из зеленой машины, рассаживаемся по обочине тропы.
     -  Надо  бы  вьетконговскую  пряжку для  ремня засувенирить. -  говорит
Донлон,  наш радист. - Серебристую такую, со звездой. Надо что-нибудь путное
домой  привезти,  а то гражданские там еще подумают,  что я  тут  был крысой
штабной, все это время на машинке стучал. Я ведь, типа старик уже - тридцать
девять дней до подъема.
     Я говорю:
     - Ты не старик еще. Вот я  -  двадцать два до подъема. По пальцам можно
пересчитать.
     - Тоже ерунда. - говорит Зверодер. - Вот Алиса - настоящий старик.
     Алиса хвастается:
     -  Двенадцать дней в  стране  - и подъем, дамочки, прикиньте. Я старик,
спору нет. Блин, такой старый, что нагнуться утром не могу, носки надеть.
     Я фыркаю:
     -  Это еще не совсем старик,  Джангл  Банни. Вот Док - тот боку старик.
Девять дней до подъема. Так, Док? Ты ведь уже с чисел на цифры перешел?
     Док Джей жует консервированные персики из банки.
     - Мне надо еще раз продлить.
     Все замолкают. В этот раз Доку Джею остаться не разрешат. Док Джей  уже
два  года  во  Вьетнаме, и все  это время лечит  и лечит  серьезные ранения,
обладая лишь начальной медподготовкой. Док  Джей  хочет спасти всех раненых,
даже тех, кто уже много месяцев назад погиб в  бою  и похоронен. Каждую ночь
мертвые  морпехи  зазывают его в свои могилы. Неделю назад наш ротный поднял
футбольный  мяч, валявшийся на тропе. Мяч  разорвал  его  пополам.  Док Джей
попытался связать капитана обратно  перевязочными  пакетами,  но не вышло. И
тогда он залился смехом, как малыш над мультиками у телевизора.
     - Я тоже продлю!  - заявляет салага, сдвигая итальянские темные очки на
лоб.
     - А вы как? -
     - Иди в  жопу, салага. - не поднимая головы говорит ему Зверодер.  Звер
уложил свой пулемет M-60 на колени и натирает черную  ванадиевую сталь белой
тряпочкой.  - Ты в  стране еще без году неделя, а уже  говна соленей. Ты еще
даже не родился, салага. Не торопись, родной, сначала дней в  стране немного
набери, тогда я разрешу тебе  рот открывать.  Именно, немного дней в стране,
ептать.
     - Ганг Хо! - говорю ему, скаля зубы.
     Зверодер отвечает: "Пошел ты, Джокер". Он начинает разбирать пулемет.
     Посылаю Зверодеру воздушный поцелуй.  Зверодер  -  та еще свинья, спору
нет,  но  в  нем еще  и силы со  злобой  немерено, он  ... внушает некоторую
терпимость к своим выходкам.
     - Джокер думает, он себе образцовую программу  составил.  -  обращается
Зверодер  к салаге. -  После ротации в  Мир в  Голливуд собрался. Если я его
раньше  не замочу. Будет этим,  как там  того  мудака  зовут... Пол  Ньюман,
ептать.
     Зверодер  вытаскивает  колоду. Карты  давно затрепаны, засалены, на них
фотографии девок из Тихуаны. Девки из Тихуаны выразительно общаются с ослами
и здоровенными кобелями.
     Зверодер раздает карты себе и салаге.
     Салага какое-то время колеблется, но затем все же подбирает карты.
     Зверодер расстегивает  пряжки на полевом ранце и вытаскивает коричневую
пластмассовую коробку с  набором покерных фишек  - красных, белых и голубых.
Звер  достает из коробки стопку пластмассовых фишек и бросает  их  на палубу
перед салагой.
     - Ты откуда родом, засранец?
     - Из Техаса, сэр.
     - Сэр, ептать. Тут тебе не Пэррис-Айленд, да и командиром мне ни за что
не стать.  Хрен  там. Я теперь  даже не заместитель командира  отделения.  Я
теперь  рядовой - самое популярное звание  в  морской пехоте. У меня  больше
операций, больше засчитанных  убитых, больше боевого  стажа, чем у любого  в
этом взводе, включая Ковбоя.
     Зверодер сплевывает, скребет черную щетину на подбородке.
     - Послал как-то одну крысу-полковника в главной лавке на Фридом Хилл. С
сержантов сняли.  Я же взводным сержантом  был - не хрен  собачий  . Но, как
говорится, халявы  не будет. Прямо как в  Мире.  Я  в Квинсе  на "Линкольне"
однажды покатался. Чудо что за машина! Ну, судья и предложил мне на  выбор -
или  Корпус, или тяготы и лишения в  отеле с каменными стенами. Вот так  я и
стал контрактником. Надо было мне в тюрягу сесть, салага. Там столько топать
не заставляют. -  Зверодер  ухмыляется. -  Так что не надо  хрени этой, сэр,
сэр... Всю эту чушь уставную оставь для крыс - вон, таких как Джокер.
     Я скалюсь.
     - Слушай, Звер, я толстый, но жилистый...
     Зверодер отвечает:
     - Ага, знаю, ты такой крутой, что у кнута на лету конец откусишь.
     Зверодер поворачивается к Ковбою:
     - Одинокий  Ковбой! Тут твою сестрицу в Корпус затащили. Вот она сидит,
славный морпех из зеленой машины.
     Поворачивается обратно к салаге:
     - Наш главный тоже из Техаса, как  и ты, гниденыш. Из Далласа. Он  этот
"стетсон"  носит,  чтобы гуки  видели,  что  перед  ними  не  кто-то там,  а
настоящий техасский шериф.
     Ковбой продолжает жевать.
     - Играл бы ты в свой покер, Зверодер.
     Ковбой открывает набор  B-3 - баночку с печеньем, на котором картинки с
Джоном Уэйном, какао и ананасовым джемом. Вскрывает банку маленькой складной
открывалкой P-38, которую носит вместе с жетонами на шее.
     - Я два раза не повторяю.
     Все замолкают.
     - Ага,  зашибись,  раскомандовался.  И  что ты  сделаешь  - во  Вьетнам
пошлешь? Отдыхай, Ковбой. Ты ведь не Джон Уэйн. Доедай свое печенье.
     Зверодер хмыкает. "Ставлю доллар". Бросает  красную фишку. Кладет карты
картинкой вниз на палубу  и продолжает натирать детали разобранного пулемета
белой тряпицей.
     - Не  играй  никогда в героя,  салага. Вся слава служакам достается,  а
солдатам - смерть.  Вон, был у нас добрый  малый, Стропила.  Один  на один с
танком  смахнуться решил. Или  Бешеный Граф - тот начал в гуков из  духового
ружья палить. Раньше у нас другой салага был -  в  первый  же день на выходе
прямо на Попрыгунью Бетти уселся. Уехал отсюда прямиком в преисподнюю. И еще
шесть добрых парней подорвал.  Погиб на поле боя, такая  вот жопа, мама. Мне
вон осколком нос пробило... - Зверодер  наклоняется и показывает салаге свой
нос. - А самое хреновое - тот гниденыш мне пять баксов должен был.
     Алиса сплевывает.
     - Снова за байки свои принялся?
     Зверодер не обращает на Алису вниманья и продолжает:
     -  Отвечаю за  базар, салага. Сток, наш  прежний главный, думал, что он
суперхряк.  Тысячеярдовый  взор заимел. Он каждый раз  ржать начинал,  когда
мертвого морпеха  видел.  Ну,  дослуживал  потом в буйной палате  с  мягкими
стенами. Он -
     Алиса поднимается.
     - Заткни всю эту чушь знаешь куда? Понял, да?
     Зверодер бормочет, не поднимая головы:
     - Слава Богу, есть такая штука - серповидно-клеточная анемия.
     Алиса чешет грудь:
     - Долой расизм в окопах, Звер. Все нормально, салага, не бери в голову.
     - Ясное дело. - говорит Зверодер.  -  Бери пример с меня. Делай как  я.
Они  тебе сейчас наговорят, что я чудовище,  а на  самом деле я единственный
солдат в этом взводе, у которого вместо  головы не жопа. В этом говеном мире
только  чудовища  и живут вечно, а всех  остальных  убивают.  Когда  человек
убивает ради  удовольствия  -это садист. Когда  человек убивает ради денег -
это  контрактник.  А вот когда  человек  убивает ради и того и другого - это
морпех.
     - Так точно, сэр. - говорит салага, бросая две фишки на кон.
     - Потрахаться бы сейчас. -  говорю. - А  тут  даже руки  подходящей для
этого дела не найдешь.
     Зверодер стонет.
     - Здорово пошутил, Джокер. Так тонко, что я не понял.
     Бросает две фишки, потом еще три.
     - Ставлю на три больше. Банкомет меняет две карты.
     Салага отвечает:
     -  Меняю три. Да  не герой  я.  Просто  хочу  делать  свое  дело. Типа,
защищать свободу -
     - К херам твою свободу. - говорит Зверодер.  Зверодер начинает собирать
М-60. Он целует каждую деталь, прежде чем вставить ее на место.
     - Промой шестеренки в своей бестолковке, салага. Думаешь, мы гуков  тут
за свободу мочим? Не обманывай себя, бойня тут. Смотри на мир шире, салага -
тебе  же лучше будет. Вот если мне скажут: "Давай, мы тебе яйца отстрелим, а
ты за это проси что хочешь", и попросят назвать только  одно слово, я скажу:
"Порево". Ты лучше  пойми, что  мы тут  косоглазых  косим.  Они мочат  наших
братанов, а мы с ними расплачиваемся по-крупному. А откат - п...ц всему.
     - И на кой весь этот базар