Мендоса   низко  кланяется  с  мефистофельской  улыбкой.
          Невольная  усмешка  пробегает  по  лицам  бандитов.  Все
          приподнимают  шляпы,  кроме анархиста, который, скрестив
                 руки на груди, бросает вызов государству.



ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

          Сад  перед  виллой  в  Гренаде. Кто хочет знать, как это
          выглядит,  пусть  поедет  туда  и  посмотрит. Для общего
          представления  можно  упомянуть  цепь  холмов,  усеянных
          виллами,  Альгамбру  на вершине одного из них и довольно
          большой  город  в  долине,  куда сбегаются пыльные белые
          дороги, кишащие ребятишками, которые, чем бы они ни были
          заняты,  машинально клянчат милостыню, протягивая цепкие
          коричневые  ручонки;  впрочем,  это  описание,  если  не
          считать  Альгамбры,  попрошаек  и  цвета  дорог,  так же
          приложимо  к  Испании,  как и к Сэррею. Разница только в
          том,  что  сэррейские  холмы  невысоки  и безобразны и с
          большим   правом   могли   бы   называться   сэррейскими
          бородавками,  тогда  как  испанские  холмы сродни горам:
          мягкость  контуров, скрадывающая их высоту, не уменьшает
                            их величественности.
          Сад,  о  котором идет речь, расположен на холме напротив
          Альгамбры,    а    вилла    отделана   с   дорогостоящей
          претенциозностью,  -  как  всякая вилла, предназначенная
          для  помесячной сдачи внаем с полной обстановкой богатым
          американским  и  английским путешественникам. Если стать
          на  лужайке в нижнем конце сада и посмотреть на вершину,
          линия   горизонта   совпадет   с   каменной  балюстрадой
          выложенной   плитняком   террасы  на  фоне  бесконечного
          пространства.  Между  нами  и  этой террасой будет тогда
          находиться  цветник с фонтаном в центре, вокруг которого
          в  строгом  порядке  размещены  геометрически правильные
          клумбы,   дорожки,   посыпанные   гравием,  и  аккуратно
          подстриженные  тисовые  деревья. Цветник расположен выше
          нашей  лужайки; туда ведет несколько ступеней в середине
          уступа.  Терраса, в свою очередь, выше цветника, и нужно
          подняться  еще  на несколько ступеней, чтобы, облокотясь
          на балюстраду, полюбоваться прекрасным зрелищем города в
          долине  и  холмов,  уходящих  вдаль, где они вырастают в
          горы. Вилла тогда будет слева от нас, и к ней тоже ведут
          ступени,   расположенные   в   левой   части   цветника.
          Возвращаясь  с  террасы  через  цветник  на нашу лужайку
          (причем  вилла  тогда оказывается уже справа от нас), мы
          узнаем,  что  обитатели  виллы  отличаются литературными
          склонностями;  нигде не заметно ни сетки для тенниса, ни
          крокетных дужек, а небольшой садовый стол, слева от нас,
          завален  книгами,  большей  частью в желтых обложках. На
          стуле справа тоже лежит несколько раскрытых книг. Газеты
          не   видно   ни  одной,и  это  обстоятельство,  наряду с
          отсутствием   спортивного   инвентаря,   может  привести
          вдумчивого наблюдателя к самым многозначительным выводам
          относительно  обитателей  виллы.  Впрочем,  в этот ясный
          весенний   день   подобным   размышлениям   помешало  бы
          появление  у  боковой  калитки  Генри  Стрэйкера  в  его
          шоферском  наряде.  Он  пропускает  в  сад  неизвестного
             пожилого джентльмена и сам проходит следом за ним.
          Пожилой джентльмен, наперекор испанскому солнцу, облачен
          в черный сюртук и брюки весьма респектабельного оттенка,
          получающегося  из  сочетания  темно-серых  и  фиолетовых
          полос; на голове у него цилиндр, черный галстук бабочкой
          оттеняет  безукоризненную  белизну манишки. Очевидно, он
          из  тех  людей, которых социальное положение обязывает к
          постоянному  и настойчивому самоутверждению, невзирая на
          климат,  они  и  в  сердце  Сахары и на вершине Монблана
          одевались   бы   одинаково.   А   поскольку   в  нем  не
          чувствуется представителя класса, привыкшего видеть свое
          жизненное   назначение   в  том,  чтобы  рекламировать и
          содержать   первоклассных   портных   и   модисток,  его
          изысканный  костюм придает ему вульгарный вид, тогда как
          в  любой рабочей одежде он выглядел бы вполне пристойно.
          У   него  красное  лицо,  волосы,  напоминающие  щетину,
          узенькие глазки, поджатый рот и упрямый подбородок. Кожа
          на   шее   и   у   подбородка   уже  тронута  старческой
          дряблостью,  но  щеки еще упруги и крепки, как яблоко, и
          от  этого  верхняя  часть лица кажется моложе нижней. Он
          самоуверен   как  человек,  который  сам  составил  себе
          состояние,  и  несколько  агрессивен,  как тот, кому оно
          досталось  в  звериной  борьбе;  за его вежливостью ясно
          ощущается  угроза  в  случае необходимости пустить в ход
          другие  методы. Но вообще это человек, способный внушить
          жалость  тогда,  когда он не внушает страха; временами в
          нем  проглядывает  нечто трогательное как будто огромная
          коммерческая  машина,  втиснувшая  его  в  этот  сюртук,
          оставила   ему   очень  мало  личной  свободы  и  сурово
          отказывает   в  удовлетворении  всех  его  склонностей и
          желаний. С первого же произнесенного им слова становится
          ясно,  что  он  -  ирландец,  сохранивший свою природную
          интонацию,    несмотря    на   многочисленные   перемены
          местожительства   и   общественного   положения.   Можно
          догадаться, что первоначальную основу его речи составлял
          грубоватый  говор  южных  ирландцев;  но  этот говор так
          долго   подвергался   искажающим   влияниям   городского
          жаргона,  неизбежным  в Лондоне, Глазго, Дублине, да и в
          других больших городах, что теперь разве только заядлому
          кокни  придет  в голову назвать его ирландским певучесть
          его  исчезла совершенно, осталась только грубоватость. К
          Стрэйкеру,   чья   речь  -  ярко  выраженный  кокни,  он
          относится  с  неудержимым  презрением, как к безмозглому
          англичанину,  который  даже  на  своем  языке  не  умеет
          говорить  как  следует.  В свою очередь Стрэйкер склонен
          рассматривать  его манеру говорить как шутку провидения,
          специально  задуманную  для  потехи  истых  британцев, и
          проявляет  к  нему  терпеливую  снисходительность, как к
          представителю низшей и обделенной судьбою расы; впрочем,
          эта  снисходительность сменяется возмущением всякий раз,
          когда  пожилой  джентльмен  выказывает  претензию на то,
              чтоб его ирландские штучки принимались всерьез.

Стрэйкер. Сейчас я  позову  молодую  леди.  Она  говорила,  что  вы,  верно,
     захотите подождать ее здесь. (Поднимается по ступеням, которые ведут  к
     цветнику.)
Ирландец (с живым любопытством оглядываясь по сторонам). Это  мисс  Вайолет,
     что ли?
Стрэйкер (останавливается, вдруг заподозрив неладное). А вы  разве  сами  не
     знаете?
Ирландец. Это я-то?
Стрэйкер (начиная сердиться). Вы-то, вы-то. Так что же, знаете вы или нет?
Ирландец. А вам какое дело?

          Стрэйкер  уже  вне себя от злости поворачивается назад и
                             подходит к гостю.

Стрэйкер. Вот я вам сейчас скажу, какое мне дело. Мисс Робинсон...
Ирландец. Ага, значит ее фамилия Робинсон? Ну, спасибо, спасибо.
Стрэйкер. Вы что же, не знаете даже ее фамилии?
Ирландец. Нет, теперь знаю - когда вы мне сказали.  Стрэйкер  (на  мгновение
     сбитый с толку быстрым ответом старика). Послушайте,  с  какой  же  это
     стати вы влезли в машину и прикатили сюда, если вы не тот, кому  я  вез
     записку?
Ирландец. А кому же вы ее везли, если не мне?
Стрэйкер. Я вез ее мистеру Гектору Мэлоуну, как меня просила мисс  Робинсон,
     понятно? Мисс Робинсон мне не  хозяйка;  просто  я  взялся  за  это  из
     любезности. А мистера Мэлоуна я знаю, и это вовсе не  вы,  даже  ничего
     похожего. Только почему ж мне в отеле-то сказали, что вас зовут  ГектОр
     Мэлоун?
Мэлоун. ГЕктор Мэлоун.
Стрэйкер (свысока). У вас там, в Ирландии или Америке,  может  и  ГЕктор;
     мало ли чего выдумают в провинции. А здесь вы ГектОр; если до  сих  пор
     не знали, так скоро узнаете.

          Разговор  грозит  принять  напряженный  оборот, но этому
          мешает   появление  Вайолет,  которая  вышла  из  дома и
          спустилась  по  ступеням цветника как раз вовремя, чтобы
                    встать между Стрэйкером и Мэлоуном.

Вайолет (Стрэйкеру). Вы отвезли мое письмо?
Стрэйкер. Да, мисс. Я его свез в отель и послал с горничной  наверх,  а  сам
     стал дожидаться мистера Мэлоуна. Но тут вдруг выходит вот  этот  тип  и
     говорит, что все, мол, в порядке и едем. В отеле  сказали,  что  это  и
     есть мистер Гектор Мэлоун,- ну, я его и прихватил. Так вы посмотрите на
     него: если это не тот, который вам нужен, можно его сейчас  же  отвезти
     обратно.
Мэлоун. Мэдэм, вы мне  окажете  большую  честь,  если  согласитесь  со  мной
     побеседовать. Я - отец Гектора; вероятно, не прошло бы и часу, как этот
     сообразительный англичанин догадался бы о том.
Стрэйкер (с вызывающим хладнокровием). Хоть бы целый год прошел, и  то  едва
     ли. Вот просидите  у  нас  столько,  сколько  он  сидел,  пока  мы  его
     отшлифовали как следует, тогда, может, и станете чуть на него похожи. А
     теперь вам до него далеко. (К Вайолет, любезно.) Пожалуйста, мисс, если
     вам охота с ним  разговаривать,  я  мешать  не  стану.  (Снисходительно
     кивает Мэлоуну и выходит в боковую калитку.)
Вайолет (с изысканной вежливостью). Мне очень жаль, мистер Мэлоун, если этот
     человек нагрубил вам. Но что поделаешь? Это наш водитель.
Мэлоун. Кто?
Вайолет. Шофер  нашего  автомобиля.  Он  умеет  вести  машину  со  скоростью
     семьдесят миль в час и чинить ее, если бывают поломки.  Мы  зависим  от
     наших машин; а наши машины зависят от него; так что в конечном счете мы
     зависим от него.
Мэлоун. Я заметил, мэдэм, что у англичанина каждая  лишняя  тысяча  долларов
     прибавляет единицу к числу людей, от которых он зависит. Но вы напрасно
     извиняетесь за своего человека;  я  его  нарочно  заставил  болтать.  И
     теперь я знаю, что вы тут,  в  Гренаде,  проездом,  с  целой  компанией
     англичан, и в том числе с моим сыном Гектором.
Вайолет (в тоне непринужденной беседы). Совершенно  верно.  Мы,  собственно,
     собирались в  Ниццу,  но  один  из  членов  нашей  компании,  несколько
     эксцентричный джентльмен, выехал первым и отправился сюда, так что  нам
     пришлось следовать за ним. Садитесь, пожалуйста. (Освобождает  от  книг
     стоящий рядом стул.)
Мэлоун  (тронутый  этим  вниманием).  Спасибо.  (Садится  и  с  любопытством
     смотрит, как она перекладывает книги на садовый стол. Когда  она  снова
     поворачивается к нему, он говорит.) Мисс Робинсон - так, кажется?
Вайолет (садясь). Совершенно верно.
Мэлоун (вынимая из кармана письмо). Вы, значит, пишете Гектору.

                       Вайолет невольно вздрагивает.
           Он не спеша достает и надевает очки в золотой оправе.

     "Милый!  Все  наши  до  вечера ушли в Альгамбру. Я выдумала, что у меня
     болит голова, и теперь я одна в саду. Немедленно прыгай в машину Джека;
     Стрэйкер вмиг примчит тебя сюда. Ну, скоренько, скоренько. Любящая тебя
     Вайолет".  (Поворачивается  к ней; но она уже успела овладеть собой и с
     полным    спокойствием    встречает   его   взгляд.   Он   продолжает с
     расстановкой.) Я, конечно, не знаю, как принято относиться друг к другу
     у  молодых  людей  в  английском  обществе,  но у нас, в Америке, такая
     записка  свидетельствовала  бы о весьма значительной степени интимности
     между заинтересованными сторонами.
Вайолет. Да, я очень хорошо знакома с вашим сыном, мистер  Мэлоун.  Вам  это
     неприятно?
Мэлоун (захваченный несколько врасплох). Ну, не то чтобы  неприятно.  Но,  я
     надеюсь, при этом учитывается, что мой сын полностью зависит от меня  и
     что, если он  захочет  сделать  какой-нибудь  серьезный  шаг,  придется
     спросить моего совета.
Вайолет. Я уверена, мистер Мэлоун, что вы не захотите поступить неразумно по
     отношению к вашему сыну.
Мэлоун. Конечно, конечно, мисс Робинсон.  Но  в  вашем  возрасте  вам  могут
     казаться неразумными некоторые вещи, на которые я смотрю иначе.
Вайолет (слегка пожав плечами). Мистер Мэлоун, я думаю, что нам  с  вами  не
     стоит играть в жмурки. Ваш сын Гектор хочет на мне жениться.
Мэлоун. Да, если судить по вашей записке, похоже  на  то.  Ну  что  ж,  мисс
     Робинсон, он сам себе хозяин; но если он женится на вас, он ни пенни не
     увидит от меня. (Снимает очки и вместе с письмом засовывает в карман.)
Вайолет (со строгой ноткой в голосе). Это не слишком любезно по отношению ко
     мне, мистер Мэлоун.
Мэлоун. Я про вас ничего не говорю, мисс Робинсон; вы, на мой взгляд,  очень
     обходительная и достойная молодая леди. Но у меня насчет Гектора другие
     планы.
Вайолет. А если у Гектора насчет себя нет других планов, мистер Мэлоун?
Мэлоун. Может быть, может быть. Но уж тогда придется ему обойтись без  меня.
     Вот и все. Да вас, наверно, это не волнует. Когда молодая девица  пишет
     молодому человеку,  чтобы  он  ехал  к  ней  скоренько,  скоренько,  ей
     кажется, что деньги - ничто, а любовь - все.
Вайолет (резко). Простите, мистер Мэлоун, я  подобных  глупостей  не  думаю.
     Гектор должен иметь деньги.
Мэлоун (оторопев).  Ну  что  ж,  отлично,  отлично.  Он,  верно,  сумеет  их
     заработать.
Вайолет.  Что  за  радость  иметь  деньги,  если  их   нужно   зaрабатывать?
     (Нетерпеливо встает со стула.) Все это вздор, мистер Мэлоун; вы  должны
     дать своему сыну возможность жить так, как требует его  положение.  Это
     его право.
Мэлоун (зловеще). Я бы не советовал вам, мисс  Робинсон,  выходить  за  него
     замуж в расчете на это право.

          Вайолет  большим  усилием  подавляет  готовый прорваться
          гнев,  разжимает  пальцы  и  садится  на прежнее место с
                     хорошо рассчитанным спокойствием.

Вайолет. А что, собственно, вам во мне не нравится? По  своему  положению  в
     обществе я не уступаю Гектору, чтобы не  сказать  больше.  Он  сам  это
     признает.
Мэлоун (проницательно). Вы ему, видно, время от времени об этом напоминаете.
     В  английском  обществе,  мисс  Робинсон,  Гектор  будет  занимать   то
     положение,  которое  я  захочу  купить  для  него.  Я   ему   предлагал
     по-хорошему: пусть подыщет самое историческое поместье, замок  или  там
     аббатство, какое только найдется в Англии. И как только он мне  скажет,
     что имеет на примете жену, достойную быть там хозяйкой, - в  тот  самый
     день я его покупаю и обеспечиваю Гектору средства для его содержания.
Вайолет. Что это значит - жена, достойная быть там хозяйкой? Как будто любая
     хорошо воспитанная женщина не может вести такой дом!
Мэлоун. Нет. Она должна быть рождена для этого.
Вайолет. Как, например, сам Гектор, не правда ли?
Мэлоун. Бабушка Гектора была босоногая ирландская девчонка и баюкала меня  у
     очага, в котором горел торф. Пусть он женится  на  такой  же,  и  я  не
     поскуплюсь на приданое.  Я  хочу,  чтобы  на  мои  деньги  он  или  сам
     продвинулся в обществе,  или  помог  продвинуться  другому,  если  хоть
     кому-нибудь  будет  от  этого  дела  выгода,  я  сочту   свои   расходы
     оправданными. Но если он женится на вас, он ничего  не  выиграет  и  не
     проиграет.
Вайолет. Многие из  моих  родственников,  мистер  Мэлоун,  безусловно  будут
     против того, чтоб я вышла замуж за внука простой крестьянки. Вы  можете
     считать это предрассудком, но ведь ваше желание непременно  взять  сыну
     титулованную жену - тоже предрассудок.
Мэлоун (встав со своего места, разглядывает  ее  с  пытливостью,  к  которой
     примешивается  невольное  уважение).   Удивительно   вы,   знаете   ли,
     откровенная молодая леди.
Вайолет. Не понимаю, почему я должна жить в нищете только из-за того, что не
     могу принести вам выгоду. Вы просто хотите сделать Гектора несчастным.
Мэлоун. Ничего, он с этим справится. Любовные неудачи не то,  что  денежные,
     они даже на пользу идут человеку. Вам это, поди, и слушать противно, но
     я знаю, что говорю. Отца моего заморили голодом  в  Ирландии  в  черный
     восемьсот сорок седьмой год. Может, слышали про такой?
Вайолет. Это когда был недород?
Мэлоун (с затаенным жаром). Какой там недород! Если страна завалена хлебом и
     даже  вывозит  его  за границу, нечего толковать о недороде. А все-таки
     отец  мой  умер  с  голоду, и голод заставил мать с грудным ребенком на
     руках  уехать  в  Америку. Английское владычество выжило меня и моих из
     Ирландии.  Ну  что  ж,  пусть  Ирландия  остается  вам.  Но  мы  теперь
     возвращаемся,  чтобы  купить  Англию; и мы покупаем все, что в ней есть
     лучшего.   Буржуазные   достатки   и   буржуазные   невестки   меня  не
     устраивают. Вот это откровенность за откровенность, а?
Вайолет (с ледяным спокойствием  к  его  сентиментальности).  Право,  мистер
     Мэлоун, мне странно слышать такие романтические речи от здравомыслящего
     человека ваших лет. Что ж,  вы  думаете,  английская  знать  станет  по
     первому требованию продавать вам свои поместья?
Мэлоун. У меня имеются адреса  двух  древнейших  родовых  замков  в  Англии.
     Одному именитому владельцу не по  средствам  содержать  все  комнаты  в
     чистоте, другой не в состоянии уплатить налог на наследство. Что вы  на
     это скажете?
Вайолет. Конечно, это позорно; но вы отлично понимаете, что рано или  поздно
     правительство прекратит  все  эти  социалистические  посягательства  на
     собственность.
Мэлоун (ухмыляясь). Как по-вашему - успеет оно это сделать до  того,  как  я
     куплю замок, или, верней сказать, аббатство? Они оба - аббатства.
Вайолет (нетерпеливо отмахиваясь от этой темы). Ах, мистер  Мэлоун,  давайте
     говорить по существу. Вы ведь сами знаете, что до сих  пор  мы  с  вами
     говорили не по существу.
Мэлоун. Я бы этого не сказал. Я говорю то, что думаю.
Вайолет. В таком случае вы не знаете Гектора так, как я его знаю. Он склонен
     к романтике и фантазиям - очевидно, это у него от вас, -  и  ему  нужна
     такая жена, которая могла бы о нем заботиться. Без всяких фантазий,  вы
     меня понимаете?
Мэлоун. Одним словом, похожая на вас.
Вайолет (спокойно). Именно. Но вы же не можете требовать, чтобы я взяла  это
     на себя, не имея средств к тому, чтобы жить сообразно его положению.
Мэлоун (встревоженно). Погодите, погодите. Этак мы до чего ж договоримся?  Я
     и не думал требовать, чтоб вы на себя брали что-нибудь в этом роде.
Вайолет. Конечно, мистер Мэлоун, если вы  собираетесь  сознательно  искажать
     смысл моих слов, нам очень трудно будет сговориться.
Мэлоун (несколько смущенный). Я вовсе не хотел  придираться  к  словам;  это
     как-то само собой вышло, что мы свернули с прямой дорожки.

          Стрэйкер  с  видом  человека, который торопился изо всех
          сил, открывает боковую калитку и пропускает Гектора; тот
          вбегает   в  сад,  задыхаясь  от  негодования,  и  сразу
          устремляется  к  отцу;  но  Вайолет,  в  крайней  д