е  соображения объяснят  вам вашу ошибку.  Во-первых,
если вы продолжаете настаивать на вашем предположении, подумайте, так ли это
уж похоже на шутку.  Примите,  пожалуйста, при том во внимание и суровый вид
моего  посланца,  подателя  настоящего  ветхого манускрипта,  и  мою  личную
пресловутую серьезность (нисколько не вяжущуюся ни с какими  увеселениями) и
некоторую  мою,  бросающуюся  в  глаза  настойчивость,  с  которой  я  снова
обращаюсь к вам, что, поверьте,  продиктовано особенными - если не сказать -
чрезвычайными обстоятельствами.
     Если  же   эти  доводы   не  убедили  вас,   подумайте:  а  так  ли  уж
благожелательно относятся к  вам ваши, с позволения  сказать, друзья - Иван,
Марк  и  Феоктист,  чтобы  быть  на  высоте  морального  права,  единственно
оправдывающего,   единственно   превращающего   наши   невинные   шутки    в
благопоощряемые нравственные деяния?  (О, бойтесь,  уважаемый Лука,  в своей
молодой  жизни шуток  неблагожелателей ваших!  Примите, пожалуйста, этот мой
скромный   афоризм,  это  мое  небольшое   поучение,   которое   мне  весьма
извинительно по причине моих степенных лет.) И потом, хорошо  ли  вы  вообще
знаете  ваших, уже  упоминавшихся  друзей? Нет ли в  них каких-либо  сторон,
прежде не  изученных и  не познанных вами  и которые  заведомо искажают ваше
всесторонне обоснованное представление о ваших друзьях?! Я буду откровенен с
вами:  в  вопросительной форме  моего  последнего  предположения  кроется  и
тщательно выверенное, взвешенное утверждение. Да, такие стороны есть! Хромой
хромому  не   опора,  а  даже  из  десяти  безногих  не  составится  и  один
приплясывающий.  Хотя  еще   не  подумайте,  пожалуйста,  что  эта  внезапно
сорвавшаяся с кончика пера моего сентенция хоть в какой-либо  незначительной
степени  попирает или  затрагивает  ваше безусловное,  неизмеримое,  высокое
достоинство; я даже готов теперь немедленно вычеркнуть ее, так чтобы ее и не
было  совсем...  Во всяком  случае,  потому-то  вы  должны  быть  еще  более
осторожны,  недоверчивы   и  бдительны  в  ваших  повседневных  сношениях  с
друзьями. Но, думаю, что в будущем мы еще  будем вынуждены вернуться к этому
аспекту. Пока же, уважаемый  Лука, прошу вас принять  хотя бы на веру, что в
моих  словах   нет  и   мельчайшей   капли  преднамеренного  или  случайного
очернительства в отношении ваших друзей.
     Правда, вы можете возразить: а сам-то Декан! Разве не его стараниями  я
был исключен из  Академии,  тогда как вины  моей  было на  грош или  и  того
меньше? Вот видите,  я способен представить себе ход  мысли даже отдаленного
собеседника  (хотя я почему-то уверен,  что  вы не  думаете обо  мне слишком
несправедливо). Но если бы вы  все-таки упрекнули меня в том, что я сыграл в
вашей  жизни  роль отчасти  недобрую и неприятную, то  были  бы  в  какой-то
степени правы. В  свое оправдание перед вами  я не сошлюсь, заметьте, на уже
упоминавшиеся чрезвычайные обстоятельства (это было бы не слишком находчиво,
умно, убедительно - словом, не совсем достойно  того  интеллигента, ученого,
мыслителя,  крупного руководителя,  каковым  меня признают все разнообразные
окружающие), хотя мог бы это сделать, и был  бы оправдан, уверен, всем ходом
событий. Но я все  же  чувствую сам в себе внутреннюю  потребность некоторым
образом оправдаться, и, если я  сейчас пообещаю  отплатить  вам  в недалеком
будущем благодеянием несравненно более значительным, нежели причиненная  вам
неприятность, я полагаю, что это прозвучит достаточно весомо.
     Два интеллигента не должны недоброжелательствовать друг другу (уже хотя
бы  по  причине  гонимости  этого   сословия),  а  впоследствии  даже  более
совершенства будет еще в нашем сообщничестве, и я твердо  рассчитываю теперь
на  ваши  снисходительность   и  отзывчивость,  обычно   отличающие  всякого
интеллигента.
     А  знаете ли, уважаемый Лука,  какое  именно  качество делает меня  тем
крупным  мыслителем  и руководителем, каковыми меня признают даже  мои, увы,
существующие недоброжелатели? Отвечу: дальновидность! Надеюсь,  что и вы  по
достоинству оцените это качество, когда и вашу судьбу осенит моя пресловутая
дальновидность,  что, уверен,  не сможет не произойти при нашем дальнейшем с
вами  более  близком  знакомстве,  начало   которому  кладет  мое  настоящее
приглашение. Подпись: Декан.
     С  немым изумлением прослушал Лука  все Деканово  послание,  машинально
теребя  в  руках  кулек  с  изюмом,  так  что из  него первые  черные ягодки
посыпались уже на землю, а человек сурового вида, закончивши чтение, добавил
Луке еще от себя  несколько  заплетающимся, уставшим от чтения  языком: "Так
что вот!.. Идти надо... если уважаемый Декан приглашает..."
     - Смотрите,  изюм не рассыпьте, - недоброжелательно сказал  еще человек
сурового  вида, пряча  в карман записку  и  поворачиваясь уходить.  -  А  то
станете потом  и за  это  Декана упрекать. Знаю  я  вас  таких...  Видал  на
свете...
     Тяжело  и как-то  очень болезненно  прихрамывая,  человек сурового вида
пошел от  Луки,  а тот, все  еще не оправившись от  изумления, прерывисто  и
сбивчиво  бормотал  ему  вслед:  "Да-да,  хорошо...  спасибо,  спасибо...  я
обязательно приду, обязательно... до свиданья..."
     Но через минуту, когда Лука был  уже у самого дома, он вдруг услышал за
спиной тяжелый неровный топот. Он обернулся и увидел, что за ним снова бежит
человек сурового вида, что он совершенно задыхается от бега и едва не падает
на  месте. -  Тут  еще  постскриптум оказался!..  -  задыхаясь,  выговаривал
преследователь  Луки.  - На обратной стороне...  Я не  разглядел  сначала...
Бегай за вами... я же  все-таки нездоровый человек... до самого вашего  дома
бежал...  сейчас,  сейчас  прочитаю...  дыхание  перевести...  постскриптум:
"Надеюсь, что ваша кутья получится превосходной. Декан."
     - Спасибо,  - с неожиданным жаром  говорил  вдруг Лука и, бросившись  к
человеку сурового  вида, даже  благодарно  затряс  его руку,  -  спасибо вам
большое. Я  вам  так  благодарен...  и  вам,  и Декану тоже...  Вы  даже  не
знаете... За ваши слова... и...  простите меня... - тут Лука немного замялся
в неловком молчании, - простите, я еще раньше хотел спросить вас, да только,
признаться, не осмеливался... Вы знаете, все говорят, что я  хорошо готовлю.
Но кутья у меня получается особенно хорошо. И я хотел спросить вас, скажите,
удобно ли будет,  если  бы  я  взял  немного своей кутьи и угостил бы нашего
уважаемого Декана,  когда  пойду  к  нему  в  соответствии  с  его  любезным
приглашением?
     - Не знаю,  - отвечал человек сурового вида, нисколько  не  смягчившись
горячими,  увлеченными  проявлениями  чувств  молодого  человека  и  холодно
высвобождая свою руку. - Это выходит за пределы моей осведомленности. Декана
не заставляйте больше ждать, это добрый мой совет вам. Идите.
     С  нашим  Деканом  как  за каменной стеной,  мог бы  сказать  всякий из
Академии,  кто  в первый раз видел Деканову секретаршу (и  порой  случалось,
некоторые действительно  говорили  так), и  хотя она сама обычно  достаточно
хорошо  понимала  преимущества  своего  положения,   но   все  же  временами
невыразимо  скучала  на  привычном  рабочем  месте; не  так  давно  ей  было
предложено   приступить   к   разбиранию   Академического  архива,   который
составлялся из многочисленных постановлений и приказов всех Деканов почти за
сотню лет существования Академии (хотя бы  в пределах  единственного  шкафа,
стоявшего в приемной), она же  надеялась, что  все как-нибудь обойдется само
собой по причине безостановочно продолжающегося времени, если и начинала эту
работу,  если  и  читала какую-нибудь  ветхую  бумагу,  то  скоро взгляд  ее
непроизвольно рассеивался; пальцы начинали машинально складывать и склеивать
простые легкие самолетики из  старых приказов; такой-то и застал  ее Лука  -
скучающей, складывающей самолетики, с пальцами, измазанными клеем.
     -  Противный  вы  человек,  -  оживилась секретарша,  увидевши  Луку, и
запустила в него  самолетиком. - Почему это Декану  приходится присылать вам
по десять приглашений?  Вы,  Лука,  разве  барин  какой-нибудь?  Одного  вам
приглашения недостаточно?!  У-у, противный  какой! - протянула еще  девушка,
сложивши  губы трубочкой. - Толстый и противный... Идите  скорее,  Декан уже
столько  раз  спрашивал,  почему это нет  Луки. И  только что спрашивал. Вот
видите, даже и сейчас лампочка мигает на селекторе.
     -  Да-да, это  так, - думал  про себя  Лука, торопливо протискиваясь  в
дверь.  - Конечно,  противный  и толстый.  Я  только  это-то и  заслуживаю в
неприятном однообразии моих поверхностных свойств.  Но, все равно, я знаю...
А  может, лучше я ее угощу кутьей? А что?! Принесу в баночке  с  крышкой, и,
если  надо, то ее можно и  на плитке разогреть. Да, завтра же  принесу. Надо
мне только совершенно не забыть о задуманном.
     Когда Лука  вошел в  Деканов  кабинет, он  увидел, что Декан  сидит  за
столом  и, вроде,  говорит по телефону, ему даже  показалось, что  он слышал
некоторые  Декановы слова, сказанные в трубку, но, когда он пригляделся,  он
увидел, что Декан сидит совершенно мертвый, и уже успел окоченеть.
     С содроганием, с ужасом Лука  осторожно  приблизился к столу и осмотрел
мертвое тело Декана. Голова Декана упала на грудь, руки безжизненно свисали,
едва не доставая до  пола. Лука  присел возле  Декана, чтобы заглянуть в его
приоткрытые  глаза, но когда встретился  с его остановившимся, остекленевшим
взглядом, такой ужас охватил Луку, такой у него по спине пробежал холод, что
он, позабывши обо всем на свете, бросился бежать из кабинета, ни  секунды не
промешкавши, едва ли не с воплем.
     Они  смотрели  друг на друга  - испуганный Лука  и  удивленная Деканова
секретарша, и беспорядочным вихрем проносились  мысли в голове у Луки. - Мне
надо теперь сказать ей, что Декан там мертвый... Я скажу... Мертвый Декан...
Ведь кто бы мог его прежде представить мертвым?! По внешности так он казался
всегда совершенно обреченным на  бессмертие!.. Но как же... я потом скажу ей
насчет кутьи? И хорошо бы еще узнать... вот бы интересно мне было знать, кто
у нее еще есть любовник?..
     - Что это вы, Лука? - удивленно заметила девушка. - Пошли к Декану, так
и  оставайтесь у него.  Идите, идите же!  Какой вы  трус, оказывается. И что
это, честное слово, на вас просто лица не видно?..
     - Как же я потом скажу ей насчет  кутьи?  - лихорадочно соображал Лука,
избегая взгляда  девушки,  с  холодным  удивлением рассматривавшей  молодого
человека. - Ведь никак  же не  возможно  будет сказать.  И почему это  Декан
теперь умер тогда, лишь только я собрался ее угостить кутьей?
     - Ну идите же, идите, - нетерпеливо настаивала Деканова секретарша.
     - Так он же там, - с тяжелым  сердцем, понимая, что теперь уже никак не
скажет  о кутье, проговорил Лука. - Он же там мертвый сидит. За своим столом
мертвый..
     Девушка побледнела. - Кто мертвый? - шепотом спросила она. - Кто? Папа?
     - Чей папа? - спрашивал опешивший Лука.
     - Ну, мой, ваш... еще чей-нибудь...
     Поразмысливши  минуту, Лука решил,  что  Декан-то,  может,  и  папа,  в
каком-то,  разумеется, собирательном, аллегорическом значении, но от того он
не становится менее мертвым, все событие не становится  менее драматическим,
и  что теперь  совершенно  непонятно,  что  же делать  ему, Луке,  в связи с
Декановым приглашением.
     - Ну вы же мужчина, - жалобно  тормошила его Деканова  секретарша. - Вы
должны что-то придумать, вы должны что-то сделать. Вы должны туда  пойти. Ну
идите  же, идите! Сколько раз мне нужно  просить  об этом! Он ведь  так ждал
вас. Это вы виноваты во всем!.. Противный...
     - Ну хорошо, - обреченно сказал  Лука и, опустивши голову, снова открыл
дверь Деканова кабинета. В спину ему полетел уже новый самолетик.
     Ничто  не  изменилось  в  Декановом  кабинете;  теперь уже  Лука  сразу
заметил, что Декан мертв. Молодой  человек стоял  у дверей, не зная,  на что
ему самому решиться. Он слышал, что кто-то тихо скребется в дверь у  него за
спиной,  Лука поначалу подумал, что это кошка, и  открыл дверь.  За дверью и
действительно оказалась кошка, она прошмыгнула мимо ног Луки и, пробежав под
столом, исчезла в  одном  из темных  углов Деканова кабинета. Но тотчас же в
дверном проеме показалось испуганное лицо Декановой секретарши.
     - Лука, Лука, - тихо шептала девушка. - Идите сюда. Идите же.
     Лука выглянул к ней.
     - Лука, - все так же шептала Деканова секретарша. - Я боюсь  с ним одна
оставаться  здесь. Я боюсь с ним остаться.  А  вдруг он выйдет.  Унесите его
куда-нибудь. Слышите?! Унесите его!.. И надо было  бы теперь кому-нибудь еще
рассказать о случившемся.
     Лука еще в детстве  никогда не любил с кем бы то ни было меряться силой
и сторонился всех игр, где нужно было бороться  или бегать  быстрее  других,
или фехтовать на палках с его задиристыми сверстниками, и он не знал толком,
сколько в нем  есть силы, и  на что способны его  вялые руки, и  в ответ  на
уговоры девушки  Лука лишь  скорбно вздохнул,  опустил  голову  и поплелся в
глубь комнаты  к Деканову  телу, и с  тайным  страхом опозориться  взялся за
него, здесь он на удивление свободно поднял казавшееся грузным тело, положил
себе на плечо и  тогда с облегчением  обнаружил, что не только может держать
его так, но и нести на плече довольно долго.
     Когда  Лука выходил  из Деканова кабинета, девушка в страхе  спряталась
под стол, и, хотя Лука и не собирался ее пугать, она все шептала:  - Скорее,
скорее, проходите скорее, а то я умру от страха. Ну, давайте, давайте!..
     Печалясь и размышляя о Декане,  тело которого недвижно покоилось у него
на плече, Лука скоро вышел на лестницу, но  не  успел он по ней спуститься и
нескольких ступеней,  как  услышал,  что  его сверху окликают  по  имени,  и
услышал легкий стук каблуков.  - Лука,  Лука, - кричала Деканова секретарша,
торопливо сбегая вслед за Лукой. - Фу, какой вы гадкий и противный. Как  это
вы  быстро  бегаете!..  Не догонишь  вас!..  Тут  же вам  письмо  от Декана.
Возьмите вот. И  не смейте  мне, слышите, не  смейте мне носить вашей гадкой
кутьи!.. Я ее терпеть не могу с детства. Что за странное удовольствие, чтобы
тебе лишний раз напоминали о смерти!
     - Хорошо, - с видимостью  спокойствия на лице соглашался Лука, принимая
испачканный  клеем крупный казенный  конверт из плотной бумаги, и снова стал
спускаться по лестнице.  - Какой  же  все-таки ваш Марк красавчик! - донесся
еще до Луки крик девушки. - О, он часто ходил к Декану за поручениями, - она
побежала к себе, а  в лестничный колодец,  описывая неровные  круги, полетел
еще один вертлявый самолетик.
     Черт его знает, что делает с человеком любопытство, а Луке настолько не
терпелось узнать, что же находиться в письме от Декана, что он, не дойдя еще
даже  до  первого  этажа,  уже  ухитрился  одной свободной  рукой  и  зубами
разорвать конверт и извлечь из конверта Деканово послание. На  первом  этаже
он  остановился  возле  лестницы и  тут  же  собирался  прочесть  письмо. Но
внезапно подошедший  Марк (которого Лука  поначалу не  заметил) стал нарочно
махать рукой у  него перед глазами, так что Лука едва сумел разобрать только
обращение.
     -  Ну  перестань, перестань, Марк,  - просил  Лука  своего  друга,  сам
незаметно отходя в тень под лестницей, чтобы  Марк  не  мог  разглядеть, что
именно он держит на плече. Но Марк нисколько не унимался.
     -  Не  будешь  читать, не будешь, - весело приговаривал  он,  продолжая
махать руками.
     - Ну перестань же, Марк.
     - Нет, не будешь.
     - Да чего же ты хочешь? - наконец спрашивал  Лука, видя,  что ему одной
рукой не справиться с Марком.
     - А чтобы ты не читал.
     - Ну хорошо, не буду, - соглашался Лука. - Я потом прочту.
     - Потом, потом, - нараспев  приговаривал Марк,  замечательно растягивая
свои блестящие красивые  губы. -  Ты потом  прочтешь. А от кого письмо? Нет,
стой, не говори. Я сам угадаю.
     Тут Марк зажмурил глаза, наморщил лоб и приставлял ко лбу палец.
     - От мамочки! - воскликнул вдруг Марк с прояснившимся лицом.
     - От мамочки, - снова согласился Лука, опасавшийся прекословить Марку.
     Тут  набежали  женщины,  числом  совершенно не  меньше  десятка,  среди
которых  были  даже две  преклонных лет старухи,  и  стали  увиваться вокруг
Марка.
     - Марк,  Марк! - наперебой вскрикивали женщины. - Пойдем с нами,  Марк!
Марк! Пойдем  с нами. Брось ты этого бегемотика. Плюнь ты на него  совсем! -
женщины  окружили и Луку  и стали ему щекотать шею  и под  мышками,  а  одна
старуха все щипала  его за  бока своими жилистыми пальцами. Лука,  боявшийся
щекотки, отбивался от женщин,  дергался,  хихикал и чуть было даже не уронил
Деканово тело. Потом женщины,  видя, что  Марк  не собирается бросать  Луку,
что,   кажется,   надолго   привязался  к  нему  внезапным  порывом  молодой
добросовестной  дружбы,  нетерпеливо  подхватили  Марка  совсем  на  руки  и
потащили его в физический кабинет, оказавшийся, как сказала одна из  женщин,
к тому времени пустым.
     -  Вот  так,  - думал  Лука.  -  Все  правильно.  Марк  красавчик, а  я
бегемотик. Все так и  должно  быть... Все точно должно  быть  так... ибо все
порядки  и  все справедливости - они  все определены заранее  неискоренимыми
законами, и смешон тот, кто восстает на предопределенное. Уж я-то постараюсь
особенно не быть таковым...
     Лука пошел по коридору первого  этажа,  и  к нему подходили студенты  с
младших курсов, восхищенные тем, по словам студентов, какие славные он несет
гусельки, и спрашивали у Луки,  не продаст ли он  случайно  свои гусли. Лука
посмотрел  на  свою ношу, и  ему  самому  в первый момент показалось, что он
действительно  несет  гусли, но  тут же  Лука  замечал свою ошибку. Замечали
ошибку  и  студенты  и,  извинившись,  отходили,  объясняя  Луке,  что  это,
наверное,  какой-то  оптический обман  (чисто  физическое явление),  который
возникает из-за не  слишком хорошего освещения в коридоре.  Лука  и  сам так
думал.
     - А может быть, - думал Лука, - среди них был и тот студент, с которым,
как говорят, живет как с женщиной Марк. И может быть, прав Декан?! И,  может
быть,  не такой уж совсем  хороший человек этот самый  мой друг Марк?! Может
быть,  все  хорошее  мне   кажется  только  по  привычке,   и  теперь  время
расставаться и с привычным и с хорошим...
     - Вот странно, - думал  еще Лука, выходя на  улицу, - почему среди этих
студентов не было никого со старших курсов? Или на  старших курсах привыкают
уже к непонятным Академическим козням? Да, но почему тогда я не привык?
     На  улице было утро на обыкновенном исходе своем, и отрывисто кричало в
атмосфере  раздраженное  черное  воронье.  Разносилось отдаленное  лошадиное
ржание  из  конюшен  Академии,  понемногу   согревавшее  сердце   невольными
эманациями  живой  прирученной природы.  Вдалеке играли  марш,  это  стройно
упражнялся  какой-то неутомимый духовой оркестрик,  состоявший все сплошь из
грудастых  строгих   музыкантов,  всех   с  широкою   ляжкой,  затянутой   в
однообразную  военную  штанину, в плоских фуражках, новых кителях  с бисером
сверкающих пуговиц на груди и мягким ремнями, и, заслышав музыку, Лука сразу
же заторопился, заоглядывался,  а увидев поблизости  скамейку, так  поскорее
сел на  нее  и  усадил  с  собою  рядом  Деканово  тело (совершенно  еще  по
странности неотличимое от  живого).  Это еще мальчишкой  Лука шел по улице и
услышал марш, и продолжал себе идти  как прежде, но на  него тут же налетела
толпа, и стали толкать Луку, смеяться, дергать за волосы, насажали синяков и
ссадин,  потом  вообще  повалили на землю и прошлись несколько  раз прямо по
животу  - оказалось, это  строем шли военные. С  тех пор, услышав марш, Лука
поскорее всегда  искал  скамейку  и  садился  на нее, иногда даже  с ногами,